В ореоле судьбы

О правде – ни слова. Дождями залатан,
Слипается Питер в комок пластилина.
Стоит на Дворцовой свободный Довлатов
Доверчиво-добрым таким исполином.
А где-то по ящикам копятся смыслы
И правда, которая не издаётся.
Как много воды… А мирок не отмылся.
Змеятся ручьи из дворовых колодцев,
Сквозь арки промоин бегут в неизвестность,–
Всё дальше на запад, в свободные Штаты,
Где всякой купюре являя любезность,
Не смотрят на имя – хоть трижды Довлатов.
А как доказать?.. Обнулить своё имя?..
Чернилами выпачкать личность, чтоб где-то
Гримасничать в танце негроидом-мимом,
Из битумных масс извлекая монеты?..
И только тогда, когда цепкое слово
Умы убедит небывалой удачей,
Печатный станок заработает снова…
«Тот самый Довлатов?.. Да можно без дачи…»
Да, жизнь, словно стёклышки калейдоскопа,
В такие порой собирается дивы!..
Но резкие боли то порознь, то скопом
Уродуют печень  особым надрывом
В отместку за пьянство, что водки прозрачней,
За русский язык, что не к местной культуре,
За пошлую даму и долларов пачку,
Что автор нашёл в откровенной халтуре.
А в окнах гостиной – не тени Нью-Йорка,
Не сизые тучи полотнища в виде,
А тихо летящая лодка-моторка
По главной артерии с видом на Питер.
Дойдут ли рассказы, минуя преграды,
До скучных издательств и ссохшихся снобов –
Не в качестве скорых курсивов тетрадных,
А плотных томов, сочинений подробных?..
Когда-нибудь, может быть, это случится…
Но что-то сломалось – ни темы, ни денег…
К тому ж ещё сердце под горло стучится…
Да хоть бы какая, любая идея…
Но в тесных объятьях продажного мира
Без доли смущенья приходит расплата.
Расплавилась в печке латунная лира.
А следом за ней умирает Довлатов.
Приносят рассказы хорошие баксы
Дородным издателям англо-словесным…
«Скажите, а где тут?..» Ушастая такса,
Неловкая в беге, бежит из подъезда
И, зыркнув презрительно на господина,
Что очень похож на Альфонса Бертольда,
Ворчит, огрызаясь: по ней – всё едино…
«Чуток опоздали…», – ответствует кто-то.