Циферблат моей жизни - Стихи разных лет - 26

Лев Гунин


ЦИФЕРБЛАТ МОЕЙ ЖИЗНИ


  стихи 1980
______________

______________

В это собрание вошли избранные стихотворения разных лет. Если нет географической ссылки, то, как правило (это касается стихов 1970-1991), стихотворение написано в Бобруйске (Беларусь). Разножанровость, характерная для автора, и очень разные (по тематике, по образности, по типу) стихи в одном цикле или сборнике: это - широкий охват явлений, "вариантность личности", артистическая "смена" персонажей "первого лица".
______________ 
© Лев Гунин: автор стихов; дизайн обложки; вёрстка; и др.
© Автопортрет Виталия Гунина на первой заглавной странице.
© Михаил Гунин (отец Льва, фотограф): фото на первой заглавной странице.
______________
В книге "Циферблат моей жизни" оказались очень разные стихи. Когда речь идёт о поэзии, не стоит увлекаться словом "тематика". Побудительные мотивы поэта: высказаться, выразить ощущения данного момента, передать "по эстафете" картину окружающего, прелесть и драму того, о чём свидетельствуешь. Но есть и нечто общее: острое чувство преходящей детерминированности жизни, которая уходит, просачиваясь, как вода, сквозь пальцы. Есть и свой лейтмотив - метаметофора, - что, в сжатом виде, символизирует "фундаментальный трагизм противоречия между счастьем жизни и существованием биологической особи в рамках "эволюции исчезновения", растянутой на весь период между рождением и смертью (жизнь как процесс умирания)" (Лев Гунин. (Философский) Трактат "Человек"). Стрелки часов как два сходящихся лезвия, между которыми жизнь индивидуума. Лезвия оставляют всё меньше и меньше места, пока не сойдутся на цифре "12" (своего рода казнь). Этот мыслеобраз мигрирует из цикла в цикл, из стихотворения в стихотворение. Однако печать безысходности просматривается в её перспективе лишь на первый взгляд. Глубинный посыл: несогласие, протест, бунт. Всё, что "между стрелками" (хронологический вектор жизни), - это то, что в скобках, и автор постоянно пытается выйти за рамки скобок, в чём (кажется) видит свою главную миссию. Всё его поэтическое творчество представляется (с этой точки зрения) бесконечной серией таких усилий. В этом смысле - его стихи коренным образом отличаются от стихов любого другого поэта. Они - больше, чем стихи: вне зависимости от оценочного индекса категории. Ценность каждого его высказывания находится как бы за пределами чисто поэтического пространства. Такая безотносительность требует от критика особого, более тонкого подхода. - Пётр Кр-вский. Москва. 2001 год. 
____________
(…) ... посвящения не просто дань дружбе или выражение чувства признательности, но своего рода вехи собственной биографии автора. Леонид Брезановский - родственник Льва Гунина, инженер, троюродный брат его матери (по её отцовской линии), у которого Лев гостил в Одессе, куда прибыл вместе с рок-гитаристом "Шлангом" (Юрой Мищенко) "покорять" этот город. Сын Леонида Брезановского, Евгений, позже станет известным скрипачом, будет играть в лучшем из московских симфонических оркестров. Леонид Поляков - инженер и джазовый пианист: ещё один троюродный брат матери Льва Гунина по отцовской линии (сын певицы Большого Театра Зинаиды Поляковой, поддерживавшей дружбу с композитором Шостаковичем, виолончелистом и дирижёром Растроповичем, и с др. известными людьми). Валера Кнодель - клавишник (арт-рок) и джазовый пианист, с которым Шланг и Гунин сотрудничали в Одессе. Человек немецкого происхождения, Валера, тем не менее, оказался в Израиле. Долго переписывался с Гуниным. С. В. - по словам Льва, бывшая ученица его матери, "имевшая на него виды"; в 1980-м училась на втором курсе университета в Минске. Женя Эльпер, русский по матери, еврей по отцу, - композитор (ученик Смольского, муж талантливой поэтессы Риты Новиковой), много сделавший для Гунина (близкий друг). Был директором муз. программ Белорусского радио и ТВ. Игорь Никулин - талантливый музыкант, соученик по Новополоцкому музучилищу и близкий друг, муж скрипачки Тамары, исполнявшей скрипичные циклы Льва Гунина. Лена Веригина - симпатичная девушка, знакомая и ровесница младшего брата Льва, Виталия (между ними была разница в девять лет). В 1980-м неоднократно ездила вместе со Львом в Минск, вместе появлялись на репетициях его рок-группы. - Аркадий Коровин, друг детства, любитель поэзии. 2005 (Отрывок).


_______________________________



ЦИФЕРБЛАТ
МОЕЙ ЖИЗНИ


стихи 1980 года




СОДЕРЖАНИЕ:
1. Мне трудно верить. Но возможно всё. (…)
2. проникнуть в прошлые века (…)
3. ЧЕТВЁРТОЕ ИЗМЕРЕНИЕ
4. Кончается завод часов (…)
5. СОРАЗМЕРНОСТИ.
6. Во сне ломается заслон. (…)
7. Комнате моего брата.
8. ОБРАЗ.
9. МЕТРОПОЛЬСКАЯ НОЧЬ.
10. Тигрицей печальная песнь проползёт. (…)
11. Красные трактора работают в поле (…)
12. Мужчина средних лет (…)
13. Чернозёма пудовые гири (…)
14. Пришёл шикарный месяц май (…)
15. Старый меч, весь в зазубринах ржавых (…)
16. И смысл слов - изменчивых движений (…)
17. Changes (…)
18. Во дворе, за окном (…) (Лёне БРЕЗАНОВСКОМУ и Лёне ПОЛЯКОВУ)
19. Из пограничных состояний (…) (Валере КНОДЕЛЮ)
20. За холодами оттепель придёт (…)
21. Растёт из бездны голубой (…)
22. А этот холод согревать (…) (С. В.)
23. Смотреть в зажжённое окно... (..)
24. Запах канифоли и трухи. (…)
25. ПОРТРЕТ ДРУГА. (Евгению Эльперу)
26. ветер событий нас вместе сковал (…) (Игорю Никулину)
27. Скажи, Старик, зачем живём? (…)
28. Воскресные часы длинны (…)
29. Дымится мокрый панцирь мостовой.
30. ЗИНГШПИЛЬ.
31. затихло всё   в траве стоит луна (…)
32. за поворотом летнего шоссе (…) (Лене Веригиной)
33. Казённый дом и дальняя дорога: (…)
34. За холодами оттепель придёт (...)
35. СЕВЕР - ЮГ.


______________________________

Из сборника стихотворений
"ЦИФЕРБЛАТ МОЕЙ ЖИЗНИ"

книга стихов 1980 года


         *        *         *
Мне трудно верить. Но возможно всё.
Хоть тождество непрочно в настроенье.
Слепую радость подсветлить дано
Всесильным тактом в ветреном мгновенье.

О, этих чувств широкое окно!
Щемящая награда слов на губы!
Так не было и долго, и давно,
Но путь открыт, и снова сердце любит.

И так нестись. Не думать ни о чём.
И в заповедник жизни погружаться. 
И только знать, что есть твоё в твоём,
И чуждых слов намеренно чураться.

И открывать. И место знать души
Безбрежным и отчаянно открытым.
Там - радость брызг. И хочется покрыть
Сомнения житейским монолитом.

И  э т о т   миг, как много тех, других, 
Больших и малых, чистых, настоящих,
Уже в потоке образов, где сны
И буйство чисел, чувства проводящих.

И вот оно - всё то, что не назвать,
Не заглушить, не скрыть, не закупорить, -
Тяжёлым пульсом плещется опять,
Переливаясь радостью и горем.

Ледовый щит, что окружал меня,
Пустыня-мрак, узилище без звука -
Рассыпались при ярком свете дня,
И каждый вздох - надежда, а не мука.

Мой бег сквозь время. Радость ощущать,
Склонив себя в объятия и губы.
И красок полевых не задержать
Ни пыльным улицам, ни анфиладам грубым.

От чуждых рук и взглядов уходя,
В родстве земном найдя экстракт начала,
Я снова понимаю шум дождя, 
Язык шагов и чистоту кристалла.
      20 февраля 1980. Бобруйск.



        *     *     *   
проникнуть в прошлые века,
в то, что почти не уловимо:
как будто тонкая рука
откинула полог незримо,

и, на исходе этих дней,
зачёсанный под вату неба,
вкусить чуть талый штрих бровей
и твердь весны дневного хлеба:

то значит просто ощутить
движенье в не живущем мире,
и запредельный воздух пить -
нездешний облик эликсирный,

и - в отражении стекла, -
нелепым, солнечным, поющим,
увидеть хрупкий блик светла,
нацеленным и в сердце бьющим.
   Март, 1980.



  ЧЕТВЁРТОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

над офортом склонилось унылое солнце пустыни
и дрожат берега пересохшей когда-то реки
и с нуля начинать всю картину приходится ныне
поседевшей от времени дочери вечной тоски
у которой два имени - оба на той же пластине

два безносых гиганта беззвучно играют с мячом
от истока до устья его навсегда отправляя
и - с начала времён - их игра не менялась ни в чём:
двух основ монолит - двух конечностей (ада - и рая)
двух застылых границ на пути между ночью и днём…

две воронки два мира их скрытно-интимная связь -
сколько помним себя - столько тайно умы занимают
и в песочнице этой один вдруг другим становясь
к горизонту стремится - как будто пропасть сговорясь -
но тем самым всего лишь ещё один круг совершает…
   10 марта, 1980.



       *        *       *

Кончается завод часов,
и стрелки, может, скоро встанут,
и только мысли не устанут,
как гирьки сказочных весов.

И округляется окружность.
И в ней к бедру бедро летит.
А в сердце нужная ненужность,
и пенье где-то тарахтит....

А ход пружины - распрямляясь.
И в мире нету уголка,
где, спрятавшись и укрываясь,
возможно избежать толчка.

И нет минут, и нет мгновений,
в которых можно изменить
невидимые знаки тленья,
и дроби численную нить.

Так в твёрдом хаосе усталом
возможно веру обрести,
Но не бесплотный дар начала, 
В котором спрятан свет и стиль. 
   20 мая, 1980.



СОРАЗМЕРНОСТИ

На часах моей жизни ещё два.
Как ножи, передвигаются стрелки мгновений.
Между их лезвиями - моя жизнь.
Она оборвётся, когда обе стрелки сойдутся на цифре
                д
                в
                е
                н
                а
                д
                ц
                a
                т
                ь.
А мгновения ползут медленней или быстрей;
Иль замирают, обращаясь в минуты.
Их длина зависит от величины
Скачков потрясений и напастей,
И моей (собственной) неисправимой вины.
 
Неравномерность и постоянство
В этих гложущих время скачках.
И то, что придет за безвременьем,
И долг, сознательно исполненный мной.
 
И то приближение розовой пустоты,
И створки раковин, защемившие душу:
Что о н и значат по отношению к НИЧТО в о о б щ е,
К тому великому, что проглочено бездной Времени?

Я лишь часть в этих огромных, безжизненных;
В этих зажимающих душу тисках.
Как соотнести часть - и не измеримое?
И то окно, плотно и холодно чернеющее в ночи -
И вторым гребным винтом раздвигающее чрево пучины,
И растягивающее, как две стрелки, ещё не прошедшие половины.
      Май, 1980.



     *     *     *
Во сне ломается заслон,
И подсознание трепещет,
И взорами немыми хлещет,
И пробивается сквозь сон.
 
И мозг общается во сне
С другими разумами спящих,
Неподотчётных и лежащих,
И растворённых в тишине.
 
И, может быть, что где-то там,
В дали слоистой и саднящей,
Раскрепощённый и летящий,
Я сердце хрупкое отдам.
     Сентябрь, 1980.



КОМНАТЕ МОЕГО БРАТА

Ты здесь захочешь подражать -
как будто всё ещё возможно
поддаться праву преломлять
и вечность чувствовать подкожно.

И незабвения волной
летит, не в силах отделиться,
непокорения прибой
и жажда за пределом длиться.

Но здесь чужое дней и рук
тебе не даст остановиться,
как будто бережный испуг
в тебе под кожей станет биться.

И в расслоение упасть
тебе не даст, и оступиться
тобой не встреченная страсть,
тобой не виденные лица.
 
Чтобы совсем уже в другом,
не сверенном и незнакомом,
сказать нечаянно о том,
гораздо высшем и влекомом.
  Февраль, 1980.



   ОБРАЗ

Воронье карканье над кронами дубов
Разносится в пространстве пустотелом.
На мёртвых листьях несколько листов -
Ещё живых - дрожат в луче замшелом.
 
На чёрных ветках беличьи следы.
На колее, как штрих, охапка сена.
И стылый круг обветренной воды
Сквозит бездонной глубиной осенней.
   Март, 1980. 



МЕТРОЛОЛЬСКАЯ НОЧЬ

Испепелённый небосвод
Повис безмолвною луною,
И время будто не течёт -
Остановившись за собою.

И диск, повисший в пустоте
Округлой правдой равнозначной,
Ведёт дорожку к высоте,
Для всех - как терм богов - прозрачной. 

Вдали разбросаны огни
Огромных зданий и проспектов,
Где люди в окнах; и они
Придатком планов и проектов.

И так условно одинок
На фоне точек их блестящих
Мой дом, мой маленький мирок,
И этот бой часов стучащих.

И мне так странно далеки,
Светящиеся в этой дали,
Тех светлых зданий огоньки
Сквозь флер покрывшей их вуали.

И ночь, расправив те стежки -
Далёкой радости как будто, -
Расслаивает огоньки
И их в окне развесит круто.

И так условна и черства
Их правда скученности мглистой,
Что даже в длинные слова
Ей целой враз не уместиться.

И, среди сотен взглядов их,
Мерцающих сквозь отдаленье,
Так одинок мой дом, так тих,
Так эфемерно стен томленье.

И расстоянье сквозь эфир
Встряхнёт вуаль и грусть мирскую,
Лия из тысячей квартир
Тоску и тесноту людскую.

И в час, когда растает он,
Уйдёт безмолвным в час рассвета,
Останется лишь тихий звон,
И всё исчезнет. Даже это.
  Март, 1980.



            *        *       *
Тигрицей печальная песнь проползёт.
"Вчера" и "сейчас" позолоченных струн.
И тень - словно синяя туча - прядёт.
В сознанье мифический зреет типун.

Приходно-расходным растёт полукруг
играющих связей и смелых миров:
и мраморным хрящем белеющих рук,
и синей отверстностью сказанных слов.

Шершавостью мыслей сквозит суета
в отвесных прожилках дыханья и стен.
И - как нарушитель закона и та -
другая, - себя не давая взамен.

Задумчивой каплей тоска упадёт.
И время такой же, но крупной, вдали.
И в тюлевых складках меха выдаёт
сюрпризами ночи ворсистый двойник.

И камнем упасть размельчённая суть.
Откроя глаза. И страниц шелестят.
И стрелы часов так вонзаются в грудь.
Но ты не смотри: ведь  о н а  не подряд.
          Март, 1980.



        *          *          *

Красные трактора работают в поле,
одинокие среди громады пространства
До тех небольших домиков
почти у самого горизонта.

Дым из дальних дворов поднимается кверху,
И стоячая вода в рытвинах и колдобинах
Голубыми зрачками смотрится в небо.

Облака, многоэтажные, плывущие
в синеватом эфире,
Висят над зелёными зубьями леса,
И жирные коровы с пятнами на боках
и толстыми шеями
навозными копытами
Одиноко бредут
среди опрокинутого лазурного поля.
    Апрель, 1980.



  *     *      *
Мужчина средних лет,
с плащом на руке и медалями на груди,
пропел сегодня в подъезде мотив из моей песни.

Было ли это наградой за пережитые муки,
                за
отчаянье и штиль на жизненном море,
За то, что я остался собой и выдержал испытанья.
Он сел, закурил
(Дым его сигареты смешался
с дымом мыслей моих)
и вторично пропел ту же фразу.

Реют в звуках
образы-сопряжения
в разных глазах
за ударами полдня
в беспределе лучей.

Такие же простые и понятные мне,
как
привычно-знакомые для него,
хотя, может быть, и не такие ему,
ему и его поколенью.
     9 мая, 1980.



     *    *    *

чернозёма пудовые гири
в двух шагах от тропы на ногах
мы условились ровно в четыре
за щитом на трамвайных путях

там до моря лишь пять остановок
и за сценой известный бульвар
и цепями висячими скован
каждый столб или каждый лихтар

до утра репетировать будем
в помещении душном ночном
и повсюду случайные люди
что приходят и ночью и днём

а потом ожидание драки
и костяшки разбитые в кровь
и дождя водянистые знаки
на глазури ботинных носков
     Июль, 1980. Одесса.



       *       *       *

пришёл шикарный месяц май
так лай же ты от счастья лай
лай-лай лай-лай ля-ля ля-ля
ах как везде цветет земля

построим радость мы кругом
и всем нам будет счастья ком
работа дружно закипит
сирень цветёт весна звенит

раскрылись почки до утра
неугомонна детвора
нас согревает нежный май
и слышится народный лай
 
так руку ты ж мою лизни
твои глаза - две полыньи
и счастью преданность твоя
вопит и льется как струя

а я ленив я трутень сна
осоловелый с бодуна
и в счастье вашем ни шиша
не смыслю кроме гашиша

и лень мне к счастью не даёт
идти - как лающий народ
      Май, 1980.


 
       *        *        *

Старый меч, весь в зазубринах ржавых,
Дохлой рыбой лежит на столе,
В нём нездешние, древние травы,
Или кровь на зелёном седле.

Кровь и ржа друг на друга похожи,
В этом мире они близнецы,
Не случайно за стенами кожи
Клетки крови уже не жильцы.

Как и кровь, эта ржа истекает
Из металла наружу, вовне,
И молекулы медленно тают,
Умирая впотьмах, как во сне.

Алхимической формулой старой
Кровь и ржу удавалось смешать
В колбе тайных засад в дортуарах,
И в другой, под названием "рать".

И горит метафизикой страшной
На мече буро-красная слизь,
Затвердев этой коркой вчерашней,
Что сегодняшней смерти абрис.
      Май, 1980.


 
       *        *        *

И смысл слов - изменчивых движений,
Как выгиб обнажённого плеча,
Напоминает трепет дуновений,
И тени ликов, бледных, как свеча.

Ресницами прижав безмолвно стружки
Невидимых, неслыханных вещей,
Он держит на себе очки за дужки
Молчальным эхом памяти моей.

И в хрупкости, бесплотности мгновений
Безвременного времени часов
Лазейка есть - как в эры потрясений -
Из тьмы туда, где схрон, стена, засов.

И в каждом времени - и страшном, и великом, -
Есть потайная комната миров.
Где только быт, что смоет все улики,
Что схоронит от вековых узлов.

И вот уже ("в который раз"!) на дне
Весь цвет земли торжественно прекрасен,
И ключик на парче или атласе
От комнаты, от нимфы - мне, лишь мне.

Но то, что в целом не принадлежит
Тебе и мне, не будет избавленьем,
Не попотчует ласково вареньем, 
И за столом непрошено сидит.

И за чужим не спрятаться плечом,
В чужую ЖИЗНЬ не влезть и не примерить,
И только тот, кто здесь живет живьем,
Достоин потайной волшебной двери.

И снова мир окажется другим,
И каждый выгиб снова повторяем,
И только волны, отражая дым,
Растаяв, словно дым, уйдут, раскаясь.
     Май, 1980. Минск.



*    *    *

Changes
were around
I was
within
Blue shadow of conspiracy lay on wet swallow
                of shoulders
And the sun was as relentless
as a coroner
      August, 1980. Bobruisk.


ПЕРЕВОД С АНГЛ. ОРИГИНАЛА:

Изменения
происходили вокруг
Я был
внутри
Синей тени заговора лежащей на влажной шпионке
                плеч
И солнце было столь же неутомимым
сколь прокурор
  Август, 1980. Бобруйск.
 


                Лёне БРЕЗАНОВСКОМУ
                и
                Лёне ПОЛЯКОВУ
Во дворе, за окном, не утих детский смех.
Эта ночь полотном замерла не для всех.
Скрип колес подтвердит, что не всё - тишина,
И, со смехом, влетит в амбразуру окна.

И мгновенья скользят, словно дождь над водой.
Но ты - здесь, а не там.
                Там - закат грозовой.
Там - луча истонченье, там - в окнах нарыв,
Там - луна над травой, как сиреневый взрыв.

И, свой слух тишиной промокнув и промыв,
Ты становишься чище - тело светом покрыв.
Там - нездешним огнем отмеряя миры,
Молчаливый звонарь купола отделил.

Этот сон (или грусть), отделяя свой путь,
Должен эру за день незаметно вернуть.
И звучит за окном - и листвой шелестит -
То, что новой стрелой из пространства летит.

И тревожит опять самолётами гул.
И врывается жизнью из нынешних Сулл.
И вещественность делает видимым быт:
Хочешь купол открыть - что ещё не открыт.
              Июнь, 1980. Одесса. 



         *          *         *
                Валере КНОДЕЛЮ
Из пограничных
состояний
В простую
плоскость этих дней
Летит, минуя
расстоянья,
Явленье памяти моей.

И, закрывая взор от раны,
В моих глазах
встают ясней
Неистовые
барабаны
Других - не тех -
минувших дней.

И - райским
пухом смяв погоны
Невидимо-неслышных грёз, -
Колышется (как в
дождь - знамёна),
Всё то, что я
когда-то нёс.

И - между звоном
колебанья -
И хрупким сном
небытия -
Останется печаль
признанья,
Останется тоска моя -

И гроздь
отставшей половины,
Как гвоздь
забитая в кулак -
До выяснения
причины,
Что распадается
и как.

Продолжив 
хрупко-бесконечно
Всей мукой
вечности пытать,
Непоправимостью
конечной
И невозможностью
солгать.

Но нам чураться
не пристало:
Мы все с
отверстием в руке:
Как плотник - с
топором.
                Как всадник -
С мечом, в железном колпаке.

Такое вот
предназначенье
(Или - скорее -
наш удел) -
Всегда  скрывать
второе зренье,
Чтоб не содействовать
беде.

Ведь и у них
свои причуды,
Свои условности
у них,
И судьбы их,
как пересуды,
Разносит ветер,
раскрутив.

И отмеряем
каждым шагом
Раздельноклеточный у них
Мир сталеваров и завмагов,
Врачей, гадалок
и портных.
      Июль, 1980. Одесса



           *        *       *

За холодами оттепель придет,
как стража за вчерашним подсудимым,
и за невзгодами удачи звёздный хвост
покажется сквозь чёрные глубины.

Сегодня плачут под стопой царей
империей зажатые народы,
а завтра будут сами палачей
рождать, и править, подавив свободы.

И вытащит, как из колоды карт,
судьба других монархов и тиранов,
времён потоки обратив назад,
уничтожая гроздья прежних планов.

И колесо Фортуны повернёт
опять к баронам, кандалы кующим,
и крепостное рабство им вернёт,
и смердов, беззащитных ещё пуще.

И нынешние путы несвобод
покажутся свободами потомкам,
и Человек сам в рабство попадет
к машинам, ставшим новой властью громкой.
   Сентябрь, 1980.



       *          *         *
Растёт из бездны голубой
Немая сталь огня.
Во тьме шевелятся сырой
Слова и эхо дня.

Крест-накрест руки погрузив
В сырую пустоту,
Крадётся золотой отлив,
Став эхом на мосту.

Став словом на златой черте,
Подбитый мехом звук
Не согревает на шесте
И не облегчит мук.

Но так согреет и пленит,
Отдавшись всем, чем есть,
То, что надеждой осенит,
Суля благую весть.

И, словно тела теплота
И нежности порыв,
В себя вбирает высота,
Объятия раскрыв.

И станет радость вдруг темней,
А счастье глубоко,
И голубой бумажный змей
Порхает высоко...
     Октябрь, 1980.



                С. В.

А этот холод согревать
Не сможет душу мне,
И отчуждение опять
Колышет это "н е".

В примёрзших пальцах пустоты,
Оторванный от всех,
Я, среди спящей высоты,
Лелею странный смех.

И мне согреться с кем-нибудь
Та малость не даёт,
Что в черноте, как ветра грусть,
В моём нутре живёт.

Так все вокруг отчуждены,
Оторваны от всех…
И потому-то так нужны
Друг дружке в этой мгле.

А я продолжить не смогу
Сближение с тобой,
Пусть сам себе в душе я лгу,
Пожертвовав судьбой.

В трамвае медленном трясясь,
Мы оба: трут и трут,
Не вспыхнув, не переродясь;
Два минуса не лгут.

И буду я потом терзать -
С укором на устах -
Себя за то, и вспоминать:
Как, перед дверью став,

Мы были словно как во сне,
И ты во мне  ж д а л а.
Но ускользнул порыв "в о в н е",
Как сердце от тепла.
 3 ноября, 1980. Минск.



        *           *         *

Смотреть в зажжённое окно...
И стон в глазах ловить чуть слышный.
Мне в этом мире - всё равно.
Но ты - нездешний, ты здесь лишний...

И ты, осенняя беда!
И - слитком - зимняя надгробность!
И в этом вздохе - неспособность.
А в том - опять всё то же "д а".

И за обвалом тишины
Всё те же звуки - но иначе!
Хочу смотреть всё те же сны,
Хочу лететь к одной удаче!

И там, за дверью, глубоко, -
Где вздох упрятан - тлея свечкой,
Скребётся кошкой - и предтечей,
Один на сотни мыслей, с к о л.
          23 ноября, 1980.



          *        *       *

Запах канифоли и трухи.
Шкаф, пронафталиненный прабабкой.
Луковой, прозрачной шелухи
На паркете жёлтая заварка.

Во дворе надсадно брешет пёс,
Будто бы учуяв пах медведя,
И копытца вывалянных коз
Оставляют барельеф в наследье.

Всё, как было двести лет назад.
Жизнь прошла, но мир не изменила.
И глаза сквозь зеркала глядят,
Видя ту, что жизнь свою отжила.

Он уйдет, не причинив вреда
Дому и державе, и планете.
Все они уходят без следа,
Руки опуская словно дети.

А тираны мёртвые живут
В головах и в памяти живущих,
И веками терпеливо ждут
Той эпохи из гробов встающих.
       23 ноября, 1980.


 
  Евгению Эльперу

ПОРТРЕТ  ДРУГА

В метаболической узде,
Скрестив понятья "даль" и "Дали",
На внешней плоскости реалий,
Ты воли мантию одел.

И, хоть тех мнущихся часов
Ты не выращивал подспудно,
Но будет очень, очень трудно
Руке - в перчатке - без оков.

И, вынув сердце из груди -
Как челюсть вынимает старец -
Ты - и мифический скиталец,
И - Елисейский сталактит

В одновременности и врозь,
И сердце бьётся параллельно,
И в мир и в мозг воткнута ось
С налётом правды бесприцельной;

И сердце там, где сердце е с т ь,
И, холодком, от подбородка,
И в ЭТОЙ мере есть ты весь.
Слышна за ней твоя походка.
 
И - в сонме мечущихся фей -
Блеск высших знаний и медалей;
Ты - "Образ" Сальвадора Дали
С Могучей Вечностью Дюфе.
        Декабрь, 1980. Минск.



Игорю Никулину

ветер событий нас вместе сцепил
плоскость наитий нас в лоб целовала
братьев по духу - нас жизнь миловала
только во сне и у края могил
где наши чаянья грунтом лежалым

Вагнер и Скрябин в кумирах у нас
Шуберта скорбь и Шопена прозрачность
нам одинаково сызмальства значат
словно в урочный явились мы час
чтобы весь мир как-то переиначить

чтобы наполнить добром и теплом
холод сухих и рассудочных мыслей
чтобы страна превратилась в наш дом
чтобы шуршанье под стопами листьев
выше ценилось чем кто-то с ружьём

весть музыкантов далёких эпох -
чувственный свет - мы с тобой понимаем
боль их и радость нас сопровождает
к образам спрятанным между строк -
россыпям смеха и стонам рыданий

светят глаза из-за стёкол очков
голубизной предвечернего неба
тихой грустинкой церквей куполов
древней надеждой на милость богов
и дивным запахом свежего хлеба...
  Декабрь, 1980. Минск-Гродно.



  *        *        *

Скажи, Старик, зачем живём?
На этой глади бестелесной
Нам стало холодно и тесно,
И не согреться нам вдвоём.

И в вихре кружащих проталин... -
    - Нет, мир твой сказочно отчаен!
      А погибает тот и в том,
      Кто в страшном холоде пустом.

      Моя душа полна печали,
      И, среди этой пустоты,
      Я так же сказочно отчаен
      В своей душе, как в мире ты.

- Но ты скажи, какая мгла
На этой улице иглистой,
И в сфере призрачной и чистой
Какая пущена стрела?

И предал кто послушный зов,
Любви чарующую силу,
А мир, который бросил: "милый",
Разбил потом осколки снов...

     - Нет, ты вдохни тот вдохновенный -
       Тот голос, тот блестящий пир,
       Простор немой, благословенный,
       И воздух чистый, как эфир...

       И в том спокойно-мудром мире
       И в вечно..: бдении кругом
       Забудь хоть временно о  т о м,
       И древо жизни сделай лирой.

- Скажи, Старик, зачем живём?
           Декабрь, 1980.



      *       *       *
 
Воскресные часы длинны,
И бьётся сердце; не устало
Ещё другой величины
В тиши отстукивать начало.

И тени плоские бледны.
Воскресный полдень угасает,
Пусть свет дневной ещё вплывает
В проём окна со стороны.

Белы подушки, и гардина
Вуалью зиждется в окне.
Бывай, знакомая картина
На мягком, застеклённом дне.
       Декабрь, 1980.



          *        *       *
 
Дымится мокрый панцирь мостовой.
Теплее стало к вечеру. Сереет.
На улице - как будто свет иной.
На самом деле - это тьма густеет.

Подкрашивает
воздуха раствор
Идущий вечер синькой
                хозтоварной,
Полощет простынь неба, и топор
Подмешивает в щебень тротуарный.

А вид домов с их стенами похож
На кучку утрамбованной щебёнки,
И окна - точно как провалы лож -
Чернеют среди долек ветра звонких.

Чернеют ветви вяза кривизной,
Витиеватой росписью. Чернеют,
Чуть-чуть дрожа поверхностью живой
На еле зримом фоне; индевеют.

Вновь новый год,
невидимый рубеж,
Что приближает
пальцы к изголовью,
Касается развешенных одежд,
И раны посыпает свежей солью.

Его прикосновенье на щеке
Ощупывают пальцы: это слёзы,
И так прозрачен воздух в декабре,
Как только в марте. Между ними - грозы.

Во всем дворе,
  на улице - везде -
Нет ни души.
  И вечер засыпает
На собственных
  коленях, как в узде,
И сам себя
  колышет и качает.
       Декабрь, 1980.



        ЗИНГШПИЛЬ

ненастоящие лобзанья
пастушки в розовом кругу
искусственные умиранья
и скок барашка на лугу

игривость или шаловливость
надуты губки вздёрнут нос
желанья противоречивы
на фоне буклей или кос

и ждут жеманные признанья
суфлёра шепота и слёз
и смех задержан до свиданья
а поцелуй - апофеоз
     Июль, 1980. Львов. 



       *       *       *
затихло всё
                в траве стоит луна
на водопое ночи под наклоном
и небо - продырявлено - без дна
и не блестит большой звезды кулоном

весь город - ухом к морю - чуть бурчит
во сне в депо трамваем или конкой
и ржавый нож в спине его торчит
вибрируя от ветра звонко-звонко

вельмож французских лестницы в чаду
тумана водевильного и лепры
и Пушкин свою лиру рвёт в бреду
безвестной переправы через Днепр

Мицкевич этот город не узнал
не в запустенье а в перерожденье
и спит Привоз похожий на причал
и стонет морем злой усатый гений
         Август, 1980. Одесса.



   *         *        *
                Лене Веригиной

за поворотом летнего шоссе
за трассой отороченного взгляда
открылась невесомая награда
и солнца луч как будто в землю сел

и руки загорелые скользнув
по шее к выпирающей ключице
мгновенно всколыхнули эти лица
в сознанья толще память всколыхнув

невидимые дьявольские трели -
забвение обещанное вдруг -
магический свой очертили круг
и нас двоих в него втянуть сумели

и новые размеры рук и ног
чужая данность тайные движенья
собою все наполнили мгновенья
разбередив сознания порог

и раздвижное марево стволов
и листья разомлевшего подлеска
в сознанье к нам закидывали леску
богатый унося с собой улов
        Сентябрь, 1980.



        *       *       *
Казённый дом и дальняя дорога:
цыганка нагадала по руке;
а наяву - супруга-недотрога
в сапожках на высоком каблуке.
 
По картам будет тройка удалая
зазнобу по оврагам увозить,
а в жизни - красотуля молодая
в любовницах: "усё як мае быць".
 
Пророчат карты скорую разлуку,
а наяву: приедет погостить
мамуля, и, гостя, подарит внуку
от деда "Яву" - чтобы не тужить.
 
Лишь по ночам, когда он засыпает,
другие открываются глаза,
его двойник любимую теряет,
гнетёт его кручина, жжёт слеза.
 
Завистником напрасно оклеветан,
сидит в Бутырке, милую зовя,
и плачет его мать Елизавета,
и дед его кручинится, Иван.
 
Когда же утро снова отдаляет
того, кто, невиновный, пострадал,
чиновник, просыпаясь, сам не знает,
зачем во сне он маму Лизой звал.
 
И почему тоска его заела,
и дом не мил, и тачка не мила,
и почему рука его вспотела,
когда он, как ведётся, взятку брал.
 
И, проезжая мимо Патриарших,
он видел девы грустной бледный лик,
и безотчетно становился старше,
и мысленно сигал под грузовик.
     Сентябрь, 1980. Москва.



      СЕВЕР - ЮГ

на глобусах картах север всегда над югом
чудовищной массой его полусфера над южной довлеет
сжимая народы живущие снизу всем своим весом
до карликов-пигмеев до нибелунгов
их превращая в своеобразных мутантов
в подвале планеты корпящих не видящих света
 
они копошатся огромными семьями в гетто
зажатые севером в рамках границ своих княжеств
мутируя тайно ассинативной спиралью
и хаоса - судьбы мира вершащего - впитывая законы
всей площадью кожи своей скрытыми плавниками
средней линией рыб раздвоенными молнией языками
 
как крысы мутируют в чудовища которых не уничтожить
в омерзительных клоаках нью-йоркских подземных артерий
так же мутируют эти карлики-люди без истории и культуры
на мусоре карикатурных режимов дворцовых переворотов
обрывков своих двенадцатилетних историй складываемых штабелями
и со своими ускорителями мутации от сионизма до маоизма
 
над ними стоят в лакированной обуви северные бароны
холодной логикой ледников вскормленные крезы
сытые интеллектуально и буквально
своим превосходством кичащиеся и северным порядком
травящие планету зловонными ртами
что страшатся открыть для простого человеческого слова
 
как отображение при многократности оператора
к неупорядоченной плотности стремится к константе
так двухцилиндровость цивилизации стремится к балансу
и от застоя к динамике хаотичной управляющей всем этим миром
нам между фазами поршней живущим кажется это вечность
но это миг возрождения римского в варварах бывших
а будущее за сжатыми им в ладонях
растираемыми между пальцами мутантами древности
с их генетическим кодом втирающимся в их крошащие пальцы
     1980
___________________________

______________________

Читатели должны знать, что не только сам автор, но и его стихи подвергаются травле и вымарыванию, так что единственная возможность спасти его поэтические тексты: это сохранять их на внешние (не подключаемые к Интернету жёсткие диски, USB-флешки).
  Особенно досталось его доиммиграционной поэзии.
  Автор вывез в изгнание около 26-ти машинописных сборников стихотворений. Они состояли из 2-х собраний: 9-ти-томного - 1982 г., и 6-ти-томного - 1988 г. (охватывающего период до 1989 г.). Первое (до 1982 г. включительно) существовало в 2-х версиях. Кроме основных экземпляров машинописных сборников, имелись (отпечатанные под копирку) 2 копии каждой книги.
  В 1994 г. они - вместе с автором - благополучно прибыли в Монреаль.
  С 1995 г. он взялся вручную перепечатывать на компьютере отдельные избранные стихотворения, а в 2002 г. - сканировать и отцифровывать все привезённые с родины сборники. Примерно в 2006 г. добрался до предпоследнего тома собрания 1988 г. Но, когда было начато сканирование самого последнего тома, именно этот сборник (наиболее обширный и значительный) исчез из его квартиры (уже после переезда с ул. Эйлмер на Юго-Запад Монреаля).
  Одновременно копии того же тома пропали из квартиры его матери, и из дома его приятеля (где хранился 3-й экземпляр). Это произошло, как нам сообщил автор (не совсем уверенный в дате) где-то в 2007-м году, вскоре после чтения (по телефону) отрывков из отдельных стихотворений Юрию Белянскому, культовому кинорежиссёру конца 1980-х, тоже проживающему в Монреале. Известный поэт и деятель культуры Илья Кормильцев как-то обещал автору издать сборник его стихотворений: из того же - последнего - тома. Проявляли подобную заинтересованность и другие известные люди. Интересно отметить, что именно в 2007 г. Гунина сбили машиной, нанеся серьёзные травмы.
  После 2017 г. постепенно исчезли все томики второго машинописного собрания доэммиграционного периода, и, к 2022-му, не осталось ни одного...
  Первая редакция доиммиграционной поэзии (включая поэмы) 2008-2011 г. г., сделанная самим автором, оказалась не очень удачной. Она опиралась на рукописные черновики, где почти над каждым словом надписано альтернативное, и целые строки (даже строфы) дублируются альтернативными версиями. Эта редакция была скопирована множеством сетевых ресурсов, так как поэзия Гунина в те годы пользовалась немалой известностью, и была популярна среди молодёжи и людей от 25 до 45 лет.
  Вторая редакция (также сделанная самим автором) - несравнимо удачней, и - в 2012 г. - заменила предыдущую.
  Однако - с 2013 г. - то ли сервера, то ли хакеры стали заменять файлы первой редакции версиями второй: это регулярно происходило на сайте Максима Машкова (lib.ru), на сайте Сергея Баландина, и т.д. (Следует добавить, что травля автора на сетевых форумах, на литературных сайтах стартовала ещё в середине 1990-х, включая разные хулиганские выходки в его адрес, массированно устраиваемые организаторами).
  О творчестве Льва Гунина писали: Орлицкий (оригинал - stihi.ru/2005/04/13-349, перепечатка - proza.ru/2023/06/08/178), М. Тарасова (stihi.ru/2005/04/13-349, перепечатка - proza.ru/2023/06/08/180), А. Коровин и Белый (proza.ru/2023/06/28/175), Игорь Гарин (proza.ru/2023/06/28/170), и другие литераторы, критики, издатели. В этих заметках - прямо или косвенно - упоминается об изощрённой травле. (Более подробно - у Коровина, Белого, и Тарасовой).
  О поэзии Льва Гунина на английском и на польском языке писали Kurt Flercher и Агнешка Покровска (?).
  В многочисленных интервью сетевым и печатным журналам (к примеру, в интервью журналу "Воркувер" - proza.ru/2023/06/28/171) - сам автор иногда косвенно затрагивает эту тему.
  На сетевых форумах обсуждалась систематическая порча литературных и музыкальных текстов. В своё время, отправляемые К. С. Фараю (Фараю Леонидову) многочисленные варианты перевода стихов и Кантос Э. Паунда подверглись злонамеренной модификации (вероятно, во время пересылки), и в печать пошли не окончательные, но черновые версии. Переводы Гунина текстов (эссеистики) Исраэля Шамира (Изя Шмерлер; знаменитый политолог, эссеист, корреспондент, известен также под именами Роберт Давид, Ёрам Ермас) с английского на русский вообще не вышли в свет вследствие порчи текстов во время пересылки Шамиру. По той же причине сорвалось несколько попыток издания "Прелюдий" для ф-но и сборника "Лирические пьесы" Льва Гунина, которые высоко оценили известные музыканты. (См. Ю-Тюб - youtube.com/@robertcornell6802).
(Лев Гунин по профессии музыкант, автор многочисленных композиций (включая музыку к фильмам), исполнитель классических произведений (ф-но) [youtu.be/KyHYzOl-xQY , youtube.com/watch?v=94Ac0OAZBAs, youtu.be/dGKy0yCkKnQ , youtube.com/watch?v=D2A4RWaDggQ&t=148s , youtube.com/watch?v=eCyavxkENF0 , youtube.com/watch?v=ym0uqTz_poo , youtube.com/watch?v=eDdh3Fg-H6s , youtube.com/watch?v=mrMikJVDC60, youtube.com/watch?v=_lLdndynze4 , youtube.com/watch?v=VODlm7l4MNY , youtube.com/watch?v=5B8k5H2zKzs , youtube.com/watch?v=E2Mo5d44WnQ , и т.д.] ; см. также фильмы "Гусеница" (Caterpillar) - youtu.be/qeDmEhaXMU8 , "Подушка" (режиссёр Юрий Белянский) - youtube.com/watch?v=BDrhptcbfwE&t=48s , Des souris et des hommes (режиссёр Жан Бодэ) - youtube.com/watch?v=Ctx2sm4ZnAI).

  Диверсии против его домашних компьютеров обсуждались с Ильёй Кормильцевым, Юрием Белянским, Кареном Джангировым, Исраэлем Шамиром, Мигелем Ламиэлем, Борисом Ермолаевым, Жаном Бодэ, Владимиром Батшевым, Эдуардом Лимоновым (Савенко), и другими известными личностями, с которыми автор был знаком, но реакция была одна и та же: "против лома нет приёма". Подробней эти случаи описаны в обширной работе на английском языке "The Punitive Health Care".

 
  Биографии этого автора неоднократно удалялись из различных энциклопедий, убирались с многочисленных сетевых порталов, но краткие справки о нём можно найти на сайте Сергея Баландина; в библиотеке lib.ru; в антологии "Мосты" (под редакцией Вл. Батшева, с участием Синявского и Солженицына; Франкфурт, Германия, Brucken, 1994); в литературном журнале PIROWORDS, под ред. Мигеля Ламиэля (английская поэзия Гунина); из-во Pyro-Press, Монреаль, 1997); в сборнике Throwing Stardust (London, 2003; Антология Международной Библиотеки Поэзии, на англ. яз.), English Poetry Abroad (London, 2002, на англ. яз.); в газете "Hour" (Montreal, Quebec, Canada); в сборнике "Annual Poetry Record" (Из-во Международного общества поэтов, Лондон, 2002); в культовом издании "Паломничество Волхвов" (Гарин, Гунин, Фарай, Петров, Чухрукидзе: Избранная поэзия Паунда и Элиота); в @НТОЛОГИИ - сборнике стихов поэтического клуба ЛИМБ (Поэтический Клуб "Лимб". "Геликон-плюс", Санкт-Петербург, 2000); в  в журнале АКЦЕНТЫ (1999); в СК НОВОСТИ (статья, написанная в сотрудничестве с кинорежиссёром Никитой Михалковым, Июнь, 2000. (Номер 27 (63), 14.06.2000); в публикации "Университетская пресса" ("Маэстро и Беатриче", поэма Льва Гунина; СПБ, 1998); в "Литературной газете" (Москва, №22, май 1994 г.); в литературном журнале ВОРКУВЕР (избранные статьи, интервью и поэзия Льва Гунина, Екатеринбург, 2006); в журнале поэзии ПЛАВУЧИЙ МОСТ (публикация избранных стихотворений, 23 декабря 2014 года. Москва - Берлин); в литературном журнале "AVE" (Одесса-Нью-Йорк, Номер 1, 2004-2005); в газете "МЫ", под редакцией Карена Джангирова (15 декабря 2006 года; репринт (повторная публикация на русском языке); первая публикация - на англ. яз. в культовом журнале "Wire" (январь 1997); вторая публикация - "По образу и подобию" (Теория мультипликации), газета НАША КАНАДА, выпуск 13, ноябрь, 2001); в Интернете теория мультипликации циркулировала с 1995 года; написана эта работа в 1986 году (братья Вашовски могли использовать ту же (дословно) идею для своего - ставшего культовым - фильма Матрица); в сборнике L'excursion (Leon GUNIN. La poesie du siecle d'argent. (На французском языке). QS, Монреаль, 2001); в литературной газете "Золотая антилопа" (Лев Гунин, рассказ "Сны профессора Гольца", СПБ, 2001); Лев Гунин, Миниатюрная книжка стихотворений, Париж, 1989 (Les tempes blanches. Белое время. Из-во Renodo, Paris 1989); в газете "КУРЬЕР" (многочисленные публикации Льва Гунина (1992-1993); в книге - Лев Гунин "Индустрия (…)", из-во Altaspera, Toronto (Канада), 2013, на русском языке), и т.д.   

  Лев Гунин живёт в Кбевеке (Канада) с 1994 г., не имея ни малейшего шанса когда-либо покинуть эту страну даже на короткое время, а - с 2001 г. - не имея возможности даже посетить другую провинцию. Он подвергается травле полицией и другим репрессиям.

________
 
ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

  Несчастливая судьба литературно-поэтического творчества Льва Гунина - достойного большего внимания - сложилась не только в связи с широкой травлей и политически-мотивированными репрессиями (в частности: в стране, где он живёт (включая травлю полицией; административный прессинг; плотную изоляцию; помехи, чинимые в области коммуникаций; вызванное репрессиями обнищание; отказ в медицинском обслуживании…), но также по другим причинам.
  Одна из них - неумение, а то и упрямое нежелание автора тщательней просеивать написанное через сито более строгих требований. Именно сбой в таком отборе и приводит к недостатку внимания и ко всяческим казусам. Никто в наше время не выставляет ранние опыты на всеобщее обозрение. Зрелые авторы, как правило, уничтожают свои рукописи, предшествовавшие мастерству. Соседство стихотворений разного уровня в одном сборнике служит плохим предзнаменованием (имея в виду ожидаемую реакцию), и, хотя - более удачная - редакция 2012 г. уже является плодом более строгого подхода, она всё ещё цепляется за некоторые пласты личной биографии больше, чем следует при отборе.
  С другой стороны, если бы не травля, это могло способствовать экспоненциальному росту популярности среди широкой читающей публики, что, в свою очередь, с неуклонной неизбежностью повлияло бы на признание и в литературной среде. Так и происходит довольно часто с другими поэтами и прозаиками. К сожалению, этот автор находится не в таком положении, когда позволительна подобная роскошь. Чтобы пробить плотную стену замалчивания, остракизма, предвзятости и бойкота, ему следовало бы серьёзно подумать об этом. Но теперь, по-видимому, уже слишком поздно; состояние здоровья, ситуация, и другие помехи вряд ли позволят ему что-то изменить.
  Остаётся надеяться, что критики и все, способные повлиять на преодоление этой несправедливости, проявят чуть больше терпения, не побоятся затратить чуть больше времени, и с известной снисходительностью отнесутся к причудам этого уникального, ни на кого не похожего автора.
________________________________
___________________________