В детство

Папина рубашка в вертикальную полоску длинна мне велика в плечах и рукавах; я ношу её как самое красивое платье, а может, некрасивое, но всё равно самое лучшее. Хотя у меня тут целый чемодан футболок и маек, но все они - не те, слишком печёт солнце, чтоб ходить в чём-то без рукавов; слишком жарко, чтоб носить длинный рукав, а папина рубашка невероятных размеров продувается на прохладном ветерку и закрывает плечи и руки - не сгорят.

Папа говорит, что у меня очень нежная и белая кожа, и втирает в неё солнцезащитный крем каждое утро после завтрака, когда говорит: идём на пляж?

А может и не говорить - всё равно пойдём. Ведь вот оно море - рукой подать, из окошка (маленького и в паутине) видно. Зачем сидеть дома? Хотя можно и посидеть - тут уютно, книжная полка, старый телевизор и продавленные бордовые кресла. На кухне возится бабушка Феня - тёплая и мягкая, как нагретая после сна подушка; всегда возится, постоянно что-то готовит - и готовит так, что пальчики оближешь. На море она почему-то не ходит - говорит, «отходила своё, да и что мне на пляже валяться, коли вы не кормлены? Вы ж тут на месяц всего, дети». Дети - это мы с папой. Он шутит, что на обратном пути не влезет в машину, хотя и утверждал совсем ещё недавно, что «машина всё свезёт». Всё свезет, кроме папы после бабушкиных разносолов.

Папа с книжкой всё время, а я не стараюсь прочесть даже её названия. Наверное, книжка хорошая, папа-то у меня самый умный. Я тоже что-то читаю, но только на пляже, и то - невнимательно, не могу сосредоточиться на чём-то одном. Папа говорит: «непоседа», ласково треплет по голове и смеётся. Ветер треплет мои волосы так же ласково, но не смеётся, а иногда посвистывает в ушах - когда уж очень усиливается.

Я ношусь по пляжу или медленно брожу по нему в поисках куриного бога; нашла целых два и загадала - чтоб мы остались здесь ещё хотя бы на один месяц (эх, не сбудется - а вдруг) и чтоб на ужин были пирожки с картошкой и жареным луком.

А это сбывается - бабушка Феня улыбается: «не наедайся, вечером шашлыки ещё, оставь место». Я подпрыгиваю от восторга и прошу налить ещё компота: шашлыки - это здорово, вернее, сами шашлыки я не люблю, но люблю папиных друзей - дядю Юру и дядю Володю, они похожи между собой и на папу - все улыбчивые, в очках и с бородой, но между собой всё-таки больше: папа ведь один такой. Они смеются и треплют меня по голове, и говорят непонятные слова, но я люблю сидеть за столом и слушать их, вдыхая запах костра. Точнее, мангала, но это слово мне не нравится - нравится слово „костёр“, да и какая разница - запах-то один и тот же.

А на следующее утро папа заплетает мне косички и втирает в кожу крем от солнца, пока бабушка Феня уговаривает меня съесть ещё один блинчик с айвовым вареньем.

- Катюшка, - говорит он, - пойдём на пляж?
Я киваю.
- Пойдём, конечно, пойдём!
Я Катя, Катюшка, Катенька; Катерина - когда не слушаюсь. Мне так нравится это имя, я слышу его и млею, потому что Катя, Катюшка и так далее я только для папы.

Папа рассказывает, что сын дяди Юры поступил во МГИМО, а дочь дяди Володи перешла в одиннадцатый класс.

- Как быстро растут дети, - вздыхает он с улыбкой - и солнце блестит в его карих глазах, - как хорошо, что ты у меня маленькая.

Я не напоминаю ему, что мне вообще-то двадцать два, и этот месяц я с трудом вырвала из своего обычного графика учебы/работы, вырвала - чтоб побыть ребёнком, ощутить себя по-настоящему в детстве.

Впервые, к слову, но

Какая разница? Главное, что тут светит солнце, а я ношусь по пляжу в поисках куриного бога, а потом вбегаю в прохладное море так беззаботно и легко!..

Мне пять, семь, максимум десять, но никак не двадцать два, а папина рубашка в вертикальную синюю полоску - моё самое красивое платье.

Мой паспорт валяется где-то на дне чемодана под всеми футболками, и неважно, что там не то имя.

Про не то отчество можно и не говорить.

Какая разница? Важно, что мы счастливы здесь и сейчас, слушаем шум моря и крики чаек, а бабушка Феня скоро позовёт нас обедать.

Он платит мне за это 200 долларов в неделю,

хотя я бы и сама ему с радостью заплатила.