Окликание звезд - Большая поэма

     -I-
И дверью хлопнув –
                будто бы захлопнув
в душе светящийся квадрат любви, –
я вышел в ночь – в пырей, осот, люпин,
в неясные расплывчатые хлопья
листвы и звезд.
                По голубой стерне
я вздумал было выбраться к луне.
Но что-то злое, низкое, холопье
мешало мне идти по вышине.

Какой был год...
                Неужто целый год
я черный хаос принимал за космос?
И рваных воплей выбросы и космы
во мне звучали солнечно –
                как гонг?

Мне было стыдно.
                В сердце злые духи
вопили – издеваясь надо мной.
Я заблудился – и стезей земной
шёл вниз и вниз, топча хвощи и дудки.

Из преисподней вырвались дубы.
Прозрачный мрак плеснулся о запруду.
Я молод был, решил в ту ночь: забуду.
И я – забыл,
                поверив, что – забыл.

И одиночество –
     огромнее, чем мог
     представить ум, воскреснувший на малой
     земле, похожей на бессмертный морг,
     на шутку смерти, огненной и алой –
вошло в меня.
     И – полонен тоской –
я глянул вверх. И синие созвездья –
     летящим псом, блистающей треской,
     беспутной девой, яростью медвежьей –
открылись мне...
                Не представлял себе,
что так пустынно наше мирозданье,
что так ничтожно горних звезд старанье:
оранжевой – воскликнуть о страданье,
зеленой – известить о состраданье,
и красной – о прощенье и борьбе.

И – сокрушен вселенской тишиною –
я прокричал, не разжимая губ:
«Звезда Маир* сияет надо мною...

Вы слышите ли, Федор Сологуб*?
Ведь это Вы шепнули в душу миру
про вечную заветную звезду.
Она взошла в моем созвездье Лиры.
Я слышу свет заветный – я иду.
Откройте же земному суть паренья!..»

И тут из тьмы в глаза забрезжил плот.
МошкА и гнусь,
                соцветья и коренья,
метан и вонь, гнилые испаренья –
вся слизь и пОгань гибельных болот
мешались, драли душу и одежду...

Но я пролез – поверх, пониз и между.
И лег ничком –
              душой, тоской, надеждой
послав во тьму последний свой оплот.

И сразу же огромная река
толкнула плавень* на горбатый стрежень*.
Огни хватали тьму как псы –
                пока
сиянье пережитых побережий
не округлилось в нечто – света реже.
То звездные настали облака.

Но я еще не знал, не ведал звезд.
Река молчала черною трубою.
И лишь ее винтообразный хвост
клубил меня сквозь бездны за собою.
 
«Наверно – Стикс*!» – я вспомнил и забыл.
Труба сужалась, скорость нарастала.
И звон – как будто колокол забил...
Я полетел,
                но тело вдруг отстало –
когда? зачем? – я вновь уже забыл.

Громадный миг я плавал в пустоте,
которой нет бездонней и угрюмей...
И понял вдруг:
                «Погибла плоть – я умер».
И подивился смертной суете.

И поразился холоду и страху.
Бездонный лед?
                А что мне этот лед?
Что мне грозит – неведомому праху,
отринувшему тело как рубаху,
чтоб обрести безвременный полет?..

Но стылый вопль космических глубин
сводил мне душу,
                сек ее бичами.
И ничего не знал я за плечами –
ни белых звезд с безумными речами,
ни черных дыр,
                где свет себя губил...
Лишь вечный холод сумрачно клубил.

Так где же космос в горней наготе?!
Где дикий хаос с дьявольским гореньем?!
Неужто миг в громадной пустоте
и есть то пресловутое паренье?
Вся эта скука – то, что я искал?!

     -II-
Такая безнадежная тоска
сдавила дух в бессмысленных тисках,
что одиночество –
                пылавшее как уголь, –
взяв из души в ладони,
я ласкал...

Ладонь прожгло – и уголь канул в угол
бесплотной бездны и незримых скал.

И странный отсвет – лунный веер жил –
     сомнений в тех, с кем некогда дружил,
     тоски о тех, кем зряшно* дорожил,
     тех дум, из коих плот ночной сложил, –
пал на меня –
                и тень скопилась в бездне.
От ничего и ни на чем?
                Исчезни!..
Но тень тянулась от меня – я  ж и л!

Воспрянув духом, глянул вдаль
                (а может –
назад и вблизь; кто п у с т о – разберет?).
И ощутил неощутимой кожей:
я двигаюсь! возникнул в н о в ь полет!

И бездна, округляясь, загудела.
Я не успел постигнуть,
                но решил,
что невесомость – убыванье тела
и тяжесть возникающей души.

Опять несло, коверкало, крутило.
Но черный Стикс – стал белою рекой.
И скорость
                обжигающей рукой
меня тащила сквозь трубу горнила –
из тьмы в огонь внезапного светила.

Все было так – как будто из меня
ножами стужи, вскриками огня
бессмертное пространство выжигало
земные дни –
                те боли, тот азарт! –
что так случайно вечность даровала
и не случайно забрала назад.

Душа –
     земной тщетою облетая,
     еще страшась за прошлое свое –
уже неслась,
            от перегрузок тая,
на переход в иное бытие.

И все пропало!
            Жизнь и смерть – пропали.
Объём и выси захлестнула ширь.
Из притяжений выдирались дали.
И дымный выдох воли – из души.

Но этот вздох –
             последний и нетленный –
в единый бесконечно краткий миг
прошел от микрокосма до Вселенной.
И в звездных безднах вспыхнул белый вскрик!

То я –
                сгорев до жгуче малой точки –
как феникс из огня             
                возникнул вновь
в ликующей от жизни оболочке!
И вскрикнул! ибо вдруг постиг – Любовь.

Она открылась громозвездной сферой,
где космос есть душа и доброта,
а доброта – стремление и вера,
для коих разум – вечный свет и мера,
а мудрость – глубина и высота.

И то, что мнилось дьявольским созданьем –
     сцепленьем косных и случайных сил,
     бесчувственных к познанью и страданьям, –
     явилось вдруг разумным мирозданьем.
И лик его был дивен и красив!

И сам я стал как бы сплошная чуткость.
Все страсти солнц и робкий зов венер
во мне дышали.
                Словно звездный нерв –
я слышал пульс надмирового чувства.

     -III-
И Млечный Путь и дальний звездный мыс –
все проникал единый равный смысл.
И ведал я в теченье беспредельном
чужие мысли и свои – раздельно
и общно –
          как одну родную мысль.

Но мысль, но чувство, но чутье крови
сошлись друг в друге – как единоверцы.
И бились сердцу в такт –
                и были сердцем,
и разумом, и волею Любви.

И я узнал: Любовь вокруг кружила,
когда меня творили высь и ширь.
И вычислила миг –
                усторожила.
И кольцевыми силами души,
собрав их в биополе,
окружила.

И я –
           как будто веря и не веря,
           но веруя в единственный кумир –
влетел в полупрозрачной полусфере
сквозь семизвездные сферические двери
в необозримо необъятный мир.

И мир –
            собой как светочем сверкая –
            раскрылся и до дна увлек мой взор.
Какая бездна и какой простор!
Какая стынь, но и жарынь какая!

Не может быть, чтоб пусто!
                Как в лесу:
«Ay!» – воззвал с сомнением.
                Но разом
я осознал с собою рядом разум –
не плоть его, а существо как суть.

Как чудно было чуять, что горят
его глаза протяжные, оленьи...
Он рядом был –
                и разом в отдаленье,
меж Гончих Псов и празднеством Плеяд.

Спокойно и содружественно вестник
переводил в мой разум шепот звезд:
«Ты сам в себе движение и мост
вдоль времени через пространства бездны».

«Постой! Я только перешел порог
и весь – как незасеянное поле...».
Он улыбнулся:
                «Ты рожден из боли;
и по-земному – всемогущий бог.
А суть движения – в душе и воле».

Я засмеялся,
                возлюбив сей мир
парящим сердцем неофита* рая:
«Созвездье Лиры и звезда Маир!
Душа вас ищет –
                волю напрягая!
Вся звездная восторженная влага,
весь ясный кипень солнечных даров,
откройте мне просторную отвагу
высокой бездны и ее миров!».

И тотчас между вихрей силовых
затеплилась оранжевая мета.
Сверкнула воля –
                душу двинув с места.
И заревели мимо головы
потоки раздираемого света.

Клянусь! я позабыл про сны Земли –
как про ночные странные химеры.
Но знал:
                на заднем своде полусферы
алеет что-то каплею вдали.

Но – руки в звезды высветив бушпритом –
забыл и это знанье.
                Ведь, звеня,
зеленые стрижи метеоритов
пронизывали искрами меня!

Я пролетал сквозь голоса светил!
Густая полыхающая масса
в лицо орала низким красным басом.
Стенающие вопли выводил
туманностей полуболотный ил.

Меня хватал из дикого угла,
тянул к себе
                и ненасытно каркал
неистовый сверхплотный черный карлик.
Но сквозь валы нейтронных бурь вела
оранжевая гибкая стрела.

Я поддержал горячим баритоном
рожденье новой –
                голубой звезды!
И пригоршней ликующих фотонов
омыл лицо близ грянувшей воды.

И было мне отважною игрою:
под сердцем сладкий ужас ощутив –
мелькнуть над странной черною дырою,
чтоб уловить иных миров мотив.

Творись, полет! Благословенен будь,
мой путь,
                которым шли земные боги,
чтоб краткий смертный разум повернуть
к отваге в постижении Любови.

     -IV-
Я ощущал на всем большом пути
сочувственное близкое вниманье –
так родственное миропониманью,
что чувств для поясненья не найти.

В нем жил огонь добра –
                и вечных сил,
на том огне калящих сферы знаний.
В нем был Сократ*,
                но рядом с ним – Зоил*,
в нем солнцем пыхал желтый девясил –
и оттенял собой полет фазаний.

И все пронизывал такой горячий ток
единого божественного счастья –
что я последний страх себя исторг
и стал –
       как все –
               содружеский восторг
со-чувствия, со-знанья, со-участья.

И вдруг –
     Когда, Любовью растворен
     в едином разуме,
     я стал самой Вселенной –
откуда-то из бездны выплыл стон,
до безнадейности слепой и тленный.

Такая безысходная тоска
взывала к всемогущим силам мира,
что я забыл про зов созвездья Лиры –
и каплю в страшной бездне отыскал.

Она алела на краю миров.
И черный волос тоненькой молитвы
едва сочился из развала битвы.
Но ужас бил крылами слабых слов.

«За что?! – ломилось в душу мне. – За что?!
Ну пусть умру – Бог ведает: невинна!
Но дети... почему и в чем повинны?..»
И снова вековечное: «За что...»

Я был унижен этой жалкой, сирой
потугой
         вопль молитвы создавать;
но дважды –
         небывалой сутью мира:
где, чтоб спасти, желалось убивать.

И трижды – новым призраком стены.
Я мог внимать –
                любовью освещая
порывы душ на поприщах земных,
но в них не жить – пусть даже защищая.

Творя –
        закон вселенной запрещает
вторгаться волей в разумы иных,
еще по-детски девственных созданий
всеобщей матери – материи Любви.
В едином и бессмертном мирозданье
есть смертный риск – нет храмов на крови.

Но я еще был неук*:
                в мои вены
едва проникнул синий ток новИ.
И мне мой танец между звездной пены
не передал всей бездны откровений
бессмертного спокойствия Любви.

И потому усилием души
я потушил оранжевый мой вектор...

И запылал сфероид в даль и в ширь.
Тот алый глаз мне волю иссушил.
Тот алый глаз мне сердце присушил.
Он рос –
                как налетающий прожектор.
Он занял весь сведенный болью сектор.
И вдруг рванул – как огненный пузырь...

Косые брызги улетевших звезд
прожгли глаза,
                переплелись в узоры,
упавшие во все земные взоры.
И я увидел поле, мрак и мост.

Вся гнусь и погань гибельных болот
взвилась ко мне –
                впиваясь в кровь и душу.
И я воскликнул: «Бога нет! Я трушу!
Не ведаю, в чем обрести оплот!»

И вздох Любви – 
                отчаянно прощальный –
нашёл меня и замерцал в груди:
«Ты богом был и выбрал путь –
                иди
его стезей – земною и печальной.

Умри за тех, кому даруешь свет.
Но искупленья нету в смертной боли.
Ты прав в своей неправде: бога нет.
Но есть Любовь; и есть душа и воля...»

И я –
     по скату ночи, по стерне,
     по шорохам, по липкой пискотне,
     влача на башмаках по тонне торфу –
стал медленно вздыматься на Голгофу*,
осколок света стиснув в пятерне.

Нашарив в темноте квадрат двери,
я пробил вечность –
               словно полночь –
                мерно.
Огонь любви ударил изнутри –
земной, несправедливой, грешной, смертной,
но с проблесками веры и зари,
но с бликами Любви – единой в мире...

Я поднял свет, стекавший на ладонь.
«Мне страшно!» – повторил в ночные шири.
Молчала ночь – и я шагнул в огонь.



--
(сборник «Окликание звезд», 1984)


ПРИМЕЧАНИЯ:
*«Звезда Маир» – название цикла стихотворений Федора Сологуба, написанного в 1898 году.
В этом цикле автор создает миф о далекой и прекрасной земле Ойле, куда человек попадает после смерти. Там светит иное солнце – Маир, там течет река Лигой.
Сологуб противопоставляет земной мир миру Ойле. Символами первого являются «вражда», «уныние», «темнота», «смерть», символами второго – «любовь», «свет», «блаженство», «вечная красота».
* Федор Сологуб (1863, СПб – 1927, Ленинград) –
 русский поэт, писатель, переводчик; представитель русского символизма и декаденства.

*плавень – зд., наносный речной или озерный островок
*стрежень – наиболее быстрая часть течения реки (быстрина, стремнина)
*Стикс – олицетворение богини клятв; река в подземной обители Аида, отделяющая царство мертвых от земной жизни
*зряшно – разг., впустую, напрасно, зря
*неофит – новообращенный в к.-л. учение, новичок в ч.-л.
*кипень – пена на воде (прибой, водопад и др.)
*мета – метка; цель, конечный пункт, предел, край
*бушприт – балка на носу яхты, выносящая вперед центр парусности
*Сократ – др.гр. философ (469 – 399 до н.э.)
*Зоил – др.гр. философ; (IV век до н. э) нарицательное имя критика завистливого, язвительного и мелочного; (Моська, не имеющая возможность "допрыгнуть" до Слона)
*девясил – сильное лекарственное растение

*неук – устар. прост., невежда, неуч; необъезженная, неприученная к езде лошадь
*Голгофа – в переносном смысле: место мучений, источник страданий, тяжкое бремя; лобное место; (евр. «череп, лоб») – холм, на котором был распят И.Христос. По преданию, на Голгофе был погребен Адам и его череп освятился кровью И.Христа.