Пуля лишила войну всякой чести

Пуля лишила войну всякой чести.
Сидя в окопе, я просто боюсь
Самой случайной и пакостной смерти,
Гимны и псалмы шепчу наизусть.

В детстве читали хорошие книги,
Барка и Цезарь, Шамиль, Бонапарт,
Палками дрались в кустах земляники
И содрогались от взрывов петард.

В детстве учили, что славы достойны
Доблесть, упорство и треск смятых лат,
Ныне в ушах замер неугомонный
Бьющий, как гром над Россией набат.

Многие возрасты смерти покорны:
Ныне лежит во гробу стар и млад,
Прыткого внука-мальчишку хоронит
Тощий блокадник, одетый в халат.

И снова такое же праздное лето
Тихо гуляет по скверам Москвы,
Каждый из нас в этих скверах отпетый,
Только нельзя приносить нам цветы.

Пуля лишила войну всякой чести.
Спеклось, как кровь, молоко на устах,
Память штампует открытки из детства,
Тусклую скорбь по любимым местам.

Жаждою крика влекомый прохожий
Вскрикнет панически: "Я человек!",
Грозные воины в ботинках из кожи
Сразу втоптают его в серый снег.

Очень абсурдно и очень нелепо.
Я в своей жизни чуть трижды не сел,
Честь защищая: и волосы мелом,
Очи угрюмы и смех постарел.

Детство учило с проворством ревнивым
Всякую правду игрой обнажать,
Детство клеймило, что мир создан силой,
Что неспособна людей унижать.

Но я слишком помню багровые лица,
Рёберный треск и израненный зуд,
Меня не утешит чужая столица,
Руки девичьи меня не спасут.

Мир оказался совсем не из детства.
В равном бою не достанешь клинка,
Крепкий доспех не оставишь в наследство,
Резвым копьём не сшибёшь ездока,

Только солома, огонь и железо.
Люди - солома, в железе - огонь,
Пламень сжирает вполне бесполезно
Кости и кожу, оставив лишь боль.

Пуля лишила войну всякой чести.
Если не можешь себя отстоять,
Если рискуешь остаться безвестным
Или от ужаса прочь убежать,

То, стало быть, ты продал своё детство,
Это не страшно - я тоже своё
Продал за право творить непотребства
И приходить в дорогое жильё,

Где, напоившись спиртовым туманом,
Совесть тщедушно свою потрошу,
Книги отца оказались обманом,
Лягу с котом я и свет потушу,

Слившись в неистовой схватке с диваном.
Бога давно я уже не прошу,
Чтобы атака, и небо бурьяном,
Летопись жизни, подобной грошу

Сделать воинственным знатным романом.
Слишком спокойно живу и дышу,
Вместо Кутузова став тараканом,
Быт кафкианский понуро вершу.

Книги отца оказались обманом.
И ни о чём я у них не спрошу,
Это не страшно - зато не в Марьянке
Трупом безруким зачем-то лежу.