Чудо в перьях

Мы у неё сидели дома.
Сновали предки где-то там,
мы были в комнате вдвоём, а
никто не смел нагрянуть к нам.
Я не припомню день недели,
да даже вид свой — хоть убей!
Но помню, как вдвоём сидели
мы на её постели с ней,   
её пупок, и чёрный топик,
и подведённые глаза,
и с кружевами, как из тропик,
вкруг шеи чёрная лоза,
как та на юбке каждой складкой
меня дразнила, как назло,
как я туда глядел украдкой
и как смущение росло.

Я опасался сесть в галошу
перед красавицей такой.
Боясь, что сам лишь чушь сморожу,
я вслух читал рассказ смешной.
Она ж всё время егозила,
пытаясь поудобней сесть.
Нужна была большая сила,
чтоб сохранить мне гостя честь,
чтоб, видя все её потуги,
читать, держа себя в руках,
чтоб не родилась у подруги
мысль, что невежа я в гостях.
И я старался быть примерным:
кровать не мял, был с нею мил
и мышью медленно, но верно
капканы в речи обходил.

Её предательские ножки
подножки в текст вставляли мне.
Я спотыкался. В позе кошки,
прогнувшись спинкою в волне,
кралась она; в глазах охоты
блестел насмешливый маяк.
Я думал, это анекдоты
её так зацепили, как
вдруг кошка бросилась на мышку,
и, невесомостью прижав,
та лапкой выхватила книжку,
удобней размещаться став.
Я замер, не издав ни писка,
почуяв гребни той волны:
теперь не мышь я, а редиска.
А та лежит. Ей хоть бы хны.

Душа моя умчалась в пятки:
а вдруг застукает кто нас
вдвоём, лежащих на кроватке?
Вдруг это мой последний час?
Не то, чтоб родаки той звери —
не помню рык их и оскал —
но с незакрытой в спальню двери
глаза я всё же не спускал.
Меж тем подруге надоело
листать страницы взад-вперёд,
и жаром пышащее тело
перевернулось на живот.
«Но что за хищник в ней таится?», —
понять я лишь с подсказкой смог,
когда не серая волчица
меня куснула не за бок.

Я взмыл... без крыл... Да не. Я сбрендил,
офонарел и пьяным стал,
хотя ром, водку, виски, бренди —
всё это я в гробу видал.
Ну как?! Как трезвенником можно
вкусить от губ нектар такой,
что мёд и сахар безнадёжно
вдруг стали сладостью второй?
А с сердцем что? Оно взыграло,
замолотило в дверь груди
и отчеканило: «Как мало!
Пусти меня, дурак, пусти!»
Собаку съел я в этих мифах!
Ведь кожа так-то солона
и потроха не говорливы.
Но как же так?! Как так?.. Она...

И я... Я и она... Мы вместе...
Не нужно больше ничего.
А родаки? Они ж на месте!
Да пёс с ними... А не его
я съел, тот вздор разоблачая?
Четвероногий ж кто-то пал...
И точно: тишь, не слышно лая...
Так предков он не отвлекал!
ДАК ИХ НИКТО НЕ ОТВЛЕКАЕТ!!!
Полундра! Те уже в дверях!
Прости мне это, дорогая,
но нам двоим объявлен шах,
и с этим сделать что-то стоит,
иначе мы услышим мат.
Защиты нет, бежать — отстой и
уж поздно... Пусть меня съедят!

Придумав десять оправданий,
ещё пятнадцать позабыв,
меж островами двух желаний
я еле сотворил пролив.
Готовый жертвовать собою
за прыть такую с волшебством,
я сел, но за её спиною
увидел лишь пустой проём.
«Куда они успели деться?»
допенькать так и не успел,
поскольку стала дама сердца
метать из глаз град гневных стрел.
И тут я понял, что косячу,
что не по-детски я в бреду
и как дитя я с ней в придачу,
боясь любви, себя веду.

Уже от этого смутившись,
найдя спасительный квадрат
и в нём от глаз её укрывшись,
я стал читать, как миг назад.
То, что я взялся вновь за чтиво,
она иначе поняла,
и, встав с кровати, та сварливо
без тени зла произнесла:
«Ну да, конечно. Слишком рано!
Вот через годик бы — вполне!
“Привет“ свой первый ты по плану
сказать ведь завтра думал мне?»
Внутри вдруг что-то закипело.
Макулатуру отложив
и ей в глаза взглянувши смело,
увидел я не гневный взрыв...

Она смеялась надо мною!
Мне сборник шуток не чета!
«А ну, иди сюда! Закрою
я ртом своим твоим уста».
И я увлёк её на ложе
и стал ошибки исправлять.
Как же их много! Боже, боже!
Ещё одна! Опять, опять!
Дак вот где псина пропадала:
она была зарыта тут!
Что это? Дверь заскрежетала?
Имеют совесть — подождут!
Но вдруг поблёкли стены дома,
пропало всё, что было там,
затем исчезли мы вдвоём, а
потом и я проснулся сам.

21.03.2024