Рассказ. думаю. режу... люблю

 Е. Левченко, богу по призванию



        – Евгений Петрович, он на столе, там уже анестезиолог.       

        – Иду. Ангидрид твою перекись марганца... Очки! Танюш, не принесешь мои очки, забыл в кабинете, на статуэтке Гуаньинь скорей всего...
       
        – Затейник вы, Евгений Петрович.

        – Да уж... Ключ держи. А скажи, как он с утра себя вел?

        – Кто?

        – Фатов.
      
        – Температура в норме, давление...

        – Да-да... ээт все мне известно. Сходи за очками, будь другом. Возвращаться поганая примета.
 
       – Я – мигом! 
    
Вот только не надо мне про бабкины пережитки... Суеверие – свято. Хирурги суеверны все до одного. Мы работаем на территории смерти (как это ни высокопарно, может, звучит), а здесь случайностей нет. Один прооперированный в связи с онкологией астролог мне признался перед выпиской: в гороскопе многих хирургов есть градус убийцы. Что за градус – не знаю, но войти в запретный человеческий предел, это не всякий себе разрешит, конечно.    
        Центральная точка моего кабинета (все-тки заведующему отделением полагается) – статуэтка бодхисаттвы Те Гуань Инь, Железной богини милосердия. Настоящая резная самшитовая небожительница из Китая. В Чайну я езжу в отпуск, спину подлечить и набить холодильник Большим красным халатом, Железной богиней, Билочунем – элитными зелеными чаями и улунами (их в морозилке хранят, иначе вместо полезных свойств приобретут ядовитые). Чай, тончайшая резьба по дереву и пранаямы, дыхательные упражнения, дисциплинируют ум и руку. А "хирургия" и переводится как "рукодействие". И, хотя стены в кабинете лишь местами просматриваются от обилия икон, это все – подарки пациентов и только. Я не молюсь, я – думаю, режу и... люблю. Это помогает думать и резать эффективно.

         – Вот Ваши очки, Евгений Петрович! И ключ.

         – Благодарю, Танюш. Поехали!

         – С Богом, Евгений Петрович.

         – Можно и с ним.

   Стеклянная дверь – вход в судьбу человека. За ней – торжественный запах озона, спирта и кожного секрета; особых феромонов-релизеров, побуждающих к действию.
        Операционная всегда казалась мне местом священным и домашним одновременно после многих лет, проведенных на папиной работе. Ведущему торакальному хирургу города традиционно не с кем было оставить сына. Жена тоже оперировала в своей, глазной клинике. Бабушек и дедушек в помощь не было - родители, па и ма, не дожили до момента, когда сын и дочь стали полубогами, возвращавшими с того света и возвращавшими свет. Поэтому их дети, как обычные осиротевшие человеческие детеныши, рыдали на похоронах, размазывая щипучее горе по щекам и губам. Поэтому, спустя  годы, их дети шили мясо кроличьих и куриных тушек, тренируясь накладывать швы живым человекам. Вязали поролоновые губки, ломая ногти. Заучивали многотомные конспекты, жертвуя безмятежными радостями семнадцатилетних. Подавляли жалость, тошноту, страх преступления, делая надрез на живой мыши и, как в невесомость, выходили на первую операцию. Так становились небожителями мои па и ма. А потом умирали тоже. Потому что, снимая белые маски, боги оказывались людьми, и даже их собственный божественный ребенок, уже окончивший аспирантуру 1-го меда, не умел сохранить земную жизнь навечно. Мог только ненадолго, – силой своего скромного опыта и необоримого желания. Наверное, тоже кое-что...   
       Недавно прочитал о себе в газете: "За 23 года хирургической практики - три тысячи прооперированных пациентов, запатентованные авторские методики..." Методики возвращения с того света удивленных существ без ног, легкого или почки. Ловящих последние годы или месяцы-подарки как ловит солнце, жмурясь от боли в глазах, узник темницы сырой по дороге на казнь. "Вскормленный неволей орел молодой..." - эта фраза у меня с детства вызывает какую-то безысходную протестную тоску.      
        Не склонен к паническим атакам, но сегодня тревога проснулась раньше меня. Когда подходил к клинике, наступил на зеркальный осколок – он хрустнул и небо раскололось на два опасных лепестка, как разбитое сердце в комиксах. Пациент Фатов, 45 лет, злокачественнная опухоль трахеи, операция плановая, состояние удовлетворительное... А вот у меня что-то потягивает внутри холодком, сквозит, как прореха, где-то не залатанная, незамеченная.
        Понаблюдали довольно. Это все в топку. Мой учитель говорил: операция – вневременное измерение, без прошлого и будущего. Есть только сейчас. Вот оно, сейчас, в моем дыхании, в ощущениях тела. Я наношу мыльный раствор на руки, шипит вода. Пергаментная кожа всеми трещинами вопит: "Осанна антисептику!" - обработка церигелем. Стерильные перчатки. Вечная боль покидает поясницу на втором шаге в операционную. Скальпель. Я делаю надрез. Измерение Фатова. Впрочем, внутри все мы одинаково пунцовы, мокры и трепетны. Кровь, зажимы. Трубка трахеи, в районе бифуркации черное первичное образование. Удаляю вместе с частью органа.   

        – Евгений Петрович! Падает давление!
         
        – Гидриттвою!..
         
        – Нет пульса!!!
         
        – Прямой массаж! Таня, отметь время и считай!
         
        – Восемь двадцать четыре! Один, два, три, четыре
 
        – Крава, будешь менять!

   Сердце Фатова близко, благо – плевральная полость вскрыта. Сердце Фатова, скользкое, теплое, сердце у меня  в пятерне, прямо по размеру: сжимаю орган и разжимаю, делая его работу - 60 раз в минуту.
 
         – Шестьдесят четыре, шестьдесят пять...

         Два искусственных вдоха в легкие и... жмем дальше! Устанавливаю ритм  своего дыхания – подольше не уставать. Вдох-выдох, сжимаю-разжимаю, пять минут, десять. Не заводится...
         
        – Крава, смени!

      Передаю сердце Фатова ассистенту, рыжему Игорю Краве. Ручищи для армрестлинга! Потянет. Свежие перчатки и халат! Вдох- выдох. Снова меняемся. Не. Заводится. Крава!               

        ..."А когда вы папу домой отпуфтите, мы с ним будем ипить снеговичков в морозилке!" - четырехлетняя "Мафа", точь в точь из мультика про Медведя, без конца целует папу почему-то в нос. До чего дотягивается – больничные койки высокие. Поздний ребенок. Фатов-Фатов... ну, нет! Не сегодня, не со мной!
        Анестезиологи покидают операционную со словами: "Чудес не бывает".               
        Чудес! в гробу я видал ваш "максимум 30 минут" из учебника.
        Плевать! Пусть катятся!  Отнимаю сердце у Игоря. Сжимаю – разжимаю, сжимаю – разжимаю. Отец бы не выпустил! "Отче наш иже еси" – бабушка читала каждое утро... что ж, запускаем все! "...еси на небеси, да святится имя твое..." - как это все запомнилось-то, в жизни ни разу не молился. Надо по технологии, сначала и в ритме. "Отче..." – сжимаю...                "...Аминь!" разжимаю...   

        – Е..  твою мать!!!!! Все в операционную, б..! Он дышит!!!
   
 
         ...Дома ни с кем не разговаривал. Хлопнул стопку коньяку, чтобы уснуть. Спал час. Пришел на работу. В коридоре - сонная Мафа с зеленым шариком для папы и испуганная фатовская жена. Рванули ко мне – качаю головой, проношусь мимо: "Через полчаса в ординаторской!" Подозрительно вглядываюсь в лица коллег: они уже знают, но что?.. Трус в в белом халате и в ознобе от недосыпа оттягивает момент истины. "Победителей не судят" – это не про хирургию. Дурак знает, что через 4 минуты после прекращения кровоснабжения, в мозге начинаются необратимые изменения. После 30-ти минут прямой массаж сердца не имеет смысла по всем учебникам. Но если уж "повезло" откачать, то откачанный остается в неоплатном долгу перед врачом за дальнейшее существование в качестве "овоща". Фатова возвращали 50 минут!   
               

        – Здравствуйте, Евгений Петрович! - дежурная сестра как-то хитровато избочив голову, зыркает глазами.

        – Что, что "здравствуйте"? Что там???

       – Пойдемте, пойдемте, покажу вам ваш "овощ"... - из последних сил тая чувства, кивает сестра, водомеркой летя к заветной палате.

       – Вот. Любуйтесь.

На кровати у окна, полулежа на высокой подушке, вчерашний труп читал "Новое литературное обозрение".
               
 
 ...В ординаторской упивались свежими новостями под кофе.

         – Главное, он ведь знаете что соседу по палате заявил? "Вот" – говорит, – сейчас на операцию уйду и обратно не вернусь..."

        – Так а почему ты мне не сказала, Таня? Я же спрашивал о его поведении... ни за что не стал бы оперировать в этот день!

        – Что, Евгений Петрович, серьезно? Плановую операцию бы отменили?

        – Серьезней некуда! Нафига мне плановые трупы? Пациента в таком состоянии нельзя оперировать – и точка. Миш, дай печеньку.

        – Нате Вам и спасибо за ценную инфу, Евгений Петрович! Теперь я знаю, чем крыть в следующий раз, когда Вы меня оперировать в мой день рождения поставите!

        – Тише, смертный. Перед операцией по-быстрому отметишь с пациентом – и к анестезии оба будете в ударе!


               
    Вечером с супругой - химиотерапевтом проставляем себе торт со сливками. Я заварил самый умиротворяющий чай – улун Железная Гуань Инь. По китайской технологии. Нагрел чайничек, слил первую заварку в раковину. Пропаренные кипятком, во втором настое листья охотно и расслабленно раскрываются, отдают аромат туманных, зацелованных цветами высокогорий и энергию терпеливых рук, скручивающих каждый листок. Мы молча делаем первый глоток. Жена ждет и я рассказываю. Самым смешным в истории с воскресением Фатова мне кажется непреднамеренно резкий переход с молитвы на ругань... Хорошо еще, что вслух только ругался! Припоминая подробности, начинаю хохотать. Жена, сияя инопланетно-огромными синими глазами-фиалками, только покачивает головой.

        – Пускай теперь в учебниках меняют время массажа сердца с 30-ти на 50 минут. Ты проследи, Женя, все-таки по ним Иван учится. – с нежной улыбкой произносит жена. Кажется, она меня еще любит.
    Пришедший с практики голодный сын "подрезает" с моего блюдца блестящую вишню от торта. Шлепнуть по лапе не успеваю – ловок, бродяга. Я был даже горд, когда ни мать, ни тетка-анестезиолог, за год психологической атаки не сумели отвратить Ваньку от поступления в мед. Хотя от хирургии сам отговаривал потом, как мог. Ни ночей, ни дней спокойных! Пять человек с моего курса спились-перегорели. Лучший друг, детский хирург, от инсульта в 40 лет умер: очередной летальный исход во время своей операции не вынес.    
     Не смириться со смертью, но научиться принимать и ее, позволить себе входить в запретное и изменять несовершенную природу, выбирать между "тварь дрожащая, или право имею" - третье: "действую в любых обстоятельствах во благо пациента", научиться расслаблять тело и ум без допингов... Если ты пришел в хирургию и не смог все это – тебе крышка. Но когда ты, спустя 7 лет после операции, встречаешь в кафе или магазине "приговоренных", которым помог обойти, обмануть приговор – какое еще счастье может с этим сравниться? Ванька наш не раз наблюдал подобные встречи хирурга со "своими". И если парень в 12 лет назвал сочинение на вольную тему: "Циркулярная резекция бифуркации трахеи", то, скорее всего, он неизлечим...
 
         – Паап, ты купил кролика?

         – Да, посмотри в холодильнике.

         – Ты не очень устал? Мы поработаем?

         – Сам ты устал. Неси нитки!

                2016г.