Выборы 17. 03. 2024

Зальцбург

Вечерело. Гладь Зальцах из привычной бирюзовой становилась голубой – в тон горам на горизонте. Мы стояли на середине моста – лучшее место, чтобы, как многочисленные азиатские туристы, достать телефоны и сфотографировать пологие лесистые склоны. Но сейчас азиатских туристов не было, да и никому из стоявших фотографироваться не хотелось, оттого закат умирал зазря. Затем очередь продвинулась на метр, мы последовали за ней, так и не использовав чудесный ракурс, а место тут же заняли следующие 10-15 человек, которые составляли самый хвост колонны, выстроившейся к российскому консульству.

Мы не представились, а просто заговорили друг с другом: сначала я обратилась к впереди стоящей женщине в красном пальто и солнцезащитных очках, затем к разговору присоединилась незнакомка перед нами, на которой были надеты вискозные брюки и бежевая ветровка, а за ней с вопросом: "Вы давно здесь?" - к нам примешалась неизвестная с самокатом и убранными в конский хвост длинными прядями, стоявшая позади.

Оказалось, двое из моих новых спутниц уже больше десяти лет жили в Зальцбурге, третья приехала сегодня с мужем из Мюнхена специально на выборы. У всех супруги, дети и жизнь, которую они в какой-то момент решили взять в свои руки и кардинально изменить. На теме образования к нам подошел тот самый муж, оказавшийся богатырского телосложения мужчиной из Ростова, хирургом по профессии. В таком составе мы и оставались до конца. Круг сомкнулся.

Темы обсуждали самые разные: как учили немецкий, отношения с родителями после переезда, различие между немцами и австрийцами. Иногда мимо проходили уже отголосовавшие и спрашивали, за кого поставим галочку и зачем вообще здесь стоим, раз результаты известны наперед. Двое моих спутниц, решившие участвовать в выборах впервые в жизни, отвечали: "Ну надо же попытаться!" Они не знали, кто еще есть в бюллетенях, но говорили: "Да только не за ЭТОГО". Бывало, что у тротуара, где стояла наша колонна, останавливались машины – это любопытные местные интересовались, что происходит, за всю свою жизнь не видевшие такой толпы.


- Wahl in Russland! (нем. Выборы в России!)– выкрикивал кто-то. Тогда сидящие в машинах открывали рты, из них протяжно вырывалось: - A-а-аch so! (нем. Вот оно что!) – и они ехали дальше.

Нас было около 200 человек, когда по толпе прокатился шепот:

Уже восемь,
          уже восемь,
               уже восемь…
Но вроде как продлевают…
                продлевают…
                продлевают…
Да-да, ничего не закрыли пока… Ждем дальше!


Мы коллективно выдыхали и продолжали общаться.

Среди людей царило оживление: многие разделились на группы по 4-5 человек, к кому-то муж или жена привозили детей, кто-то занимал себе место и шел перекусить, пока не закрылся последний Макдоналдс. Со всех сторон доносились обрывки фраз: обсуждали Трампа, плюсы и минусы демократии, как лучше поступать с бюллетенем: портить или нет? (коллективно решили, что лучше-таки нет), вспоминали недавний арест немца, который попался с запрещенными в России конфетами с марихуаной. Я рассказывала о мемориале Навальному в Вене, на котором успела побывать с утра, и что колонна из людей там занимала несколько кварталов. Казалось, это не многочасовая очередь, в начале которой некоторые провели уже больше шести часов, а в конце - минимум два с половиной, чтобы в итоге вложить свои голоса в урны, где они тут же будут изрезаны в неровные полосы зубами шнайдеров, а просто акция «встреча по интересам». Тут и там часто смеялись или о чем-то увлеченно дискутировали. И все продолжали стоять, несмотря на урчащие желудки и усталость, пробуя менять историю без надежд и ожиданий.

Солнце успело совершить полный круг и уже ушло за горизонт. Небо почернело. Впереди - сто человек, позади - прибившиеся пятьдесят, так со скоростью один метр в десять минут мы и продвигались по направлению к консульству. Мост был пройден, первое здание и остановка – тоже. Нам оставалось только два дома, когда в начале очереди люди внезапно начали скандировать:

От-
   кры-
       вай!

 От-
   кры-
       вай!

 От-
   кры-
       вай!

Тут в нашей пятерке все недоверчиво прислушались: неужели правда закрылись? Оказалось, ровно в девять часов в деловом костюме, галстуке и в очках с тонкой оправой из здания вышел клонированный представитель советской номенклатуры, каких в огромном количестве можно найти только на территориях представительств России вне России, и безэмоционально констатировал: больше никого принимать не будут.

Какое-то время все в нашей компании молча стояли и переглядывались друг с другом, не зная, как быть. Вдруг одна из моих собеседниц спросила: "Раз так, вас как всех зовут-то хоть?"
"Аня…" "Татьяна…"
"А я ведь тоже Аня! Вот так совпадение! Обменяемся номерами?"
"Хорошо, давайте, телефон только разрядился…"
"Ничего, в моем вбейте…"

«Анюта выборы», «Танюша выборы» - записала она в контактах. Мы усмехнулись. От этих уменьшительно-ласкательный форм на миг стало как-то теплее.

А в начале очереди люди по-прежнему безуспешно требовали, чтобы их впустили, но дальше клич не разошелся. Вялый, уставший, как и мы все, он постепенно затих. Последовало еще несколько минут тишины, во время которой никто не двигался. Все с замиранием сердца ждали, что вот сейчас один из консулов всё-таки выйдет, откроет ворота, запустит последнюю сотню. Сжалится. Мы ведь в Европе: права человека, право голоса, право делать свободный выбор… К хорошему быстро привыкаешь. Однако родина и тут – через расстояния и границы – дотянулась до нас своими длинными руками и надавала пощечин: в желтой вилле консульства демонстративно выключили свет. Маленькие мальчики попрятались там по углам и притворились, что их нет дома. А затем пара женщин запела.

Запела хриплыми, надломанными голосами тех, кто верил, но чьи, пускай крошечные ожидания, снова втоптали в грязь:


Росси-и-и-ия – свяще-е-е-енная наша держа-а-а-а-ава,
Росси-и-и-ия – люби-и-и-имая наша страна-а-а-а-а, - выли они мимо нот.
Могучая во-о-о-оля, великая слаа-а-ава -
Твое достояя-я-янье на все времена-а-а-а!


Многие вокруг вздрогнули. И у меня по телу пробежали мурашки: мне вдруг подумалось, что только так и должна звучать эта песня сейчас, только так и никак иначе: отчаянно, иронично и до невозможного горько. И только женские голоса, с надрывом, нестройно, и должны сейчас ее петь.


Славься, Оте-е-е-ечество наше свобо-о-о-одное,
Братских наро-о-о-одов союз веково-о-о-ой,
Пре-е-е-едками да-а-а-анная мудрость наро-о-о-одная!
Славься, страна-а-а! Мы горди-и-и-им-ся-я-я-я  то-бо-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-ой!


Конец второго куплета вызывающе повис в ночном воздухе Нероссии. Мы все потупились, уйдя каждый в свои мысли: кто пристыдился, кто взгрустнул, но каждый ощутил острый укол боли за отечество, которое неминуемо катилось в пропасть. А затем людям точно дали команду: оглянувшись друг на друга, по одному или парой, заграничные россияне начали кусок за куском отваливаться от очереди. Колонна рассыпАлась на глазах.

Те двое – Анна и ее муж – одновременно выдохнули, сказав: "Ну, рады были со всеми познакомиться. Ей богу, самая приятная очередь, в которой стояли!" -  и пошли под руку прочь. Женщина в красном пальто куда-то растворилась еще раньше, так и оставшаяся безымянной, а третья наша спутница с именем Татьяна (как моя бабушка) встретила среди присутствующих подругу, и они вместе зашагали по тротуару, высвеченному желтым светом фонарей.

Я еще немного постояла в редеющей толпе. То тут, то там люди разворачивались и уходили: до консульства теперь оставалась лишь какая-то пара метров – но тогда и я, развернувшись, побрела домой.

Ночной воздух холодил легкие, и только сейчас я почувствовала, как же замерзла за эти три с половиной часа, но никак не могла определить, где же всё-таки холоднее – внутри или снаружи? А в ушах по-прежнему не смолкал тот скорбный женский дуэт.
 
Не смолк он, и пока я ждала на остановке. Не смолк он, и пока я ехала в теплом нутре автобуса. Не смолк он, и когда я уже отправила трем подругам гневные голосовые о прошедшем дне. Не смолк он, и когда я закрыла глаза, тут же забывшись сном.

Наверное, гимн был всегда. Он не исчезал и никуда не исчезнет, потому что неразрывно следует за всеми нами с пеленок. Просто вчера, когда в него было вложено столько безутешности и глухой ярости целого народа (а не сверхдозы  наигранного патриотизма), для меня он как бы обрел второе дыхание, открылся заново, точно затянувшаяся рана, - и начал кровить.

И пускай. Пускай будут раны(хотя мы привыкли их здесь скрывать, не желая выделяться на фоне довольных и гладкокожих европейцев), пускай будет кровь (которую вроде бы неприлично демонстрировать окружающим, но которая бежит, льется, струится, и от этого никуда не деться), а вместе с этим - пускай будет гимн (который сопровождал нас всю историю, который впитывал в себя губкой наши страдания и унижения - и они продолжаются, они не позади!, который служит нам и надеждой, и грубой насмешкой над мечтами о равенстве, свободе, любви). Так передается память. Так пишется настоящая неисправленная история.

Мне лишь хочется верить, что такой способ передачи и хранение информации - на коже, под кожей, по коже - не станет нашей родовой чертой; что когда-нибудь мы перестанем стесняться шрамов, просто потому что исчезнут даже рубцы. Когда-нибудь...

А пока - пусть звучит гимн (этот самый, надломанным голосом, без фанфар и народных оркестров), пусть проливаются под него слезы, пусть каплет под него кровь - мы приносим себя в жертву истории с верой, что она примет её и остановит свои жернова. Надо верить. Кто мы такие без надежд на светлое будущее?



Март, 2024