У моей сестрицы

У моей сестрицы
острые ресницы.
Изящные, как пули, ступни.
Когда вытягивает,
то словно айсберги в сетях ночи,
что откололись от гипотенузы шёлка.

Губ нагретые балки
окаймляют теплый шепот очага.

Дымящиеся брови-револьверы
ведут огонь по резким птичьим выплескам,

над переносицей вздымая дула
черных прямых стволов.

И мне уже внутри себя не хватает места...

Служанка говорит, что лошадиный череп сходит со стены,
летая по ночам, окутанный розовым сиянием.
Но Дарика с Таити.
И наряжает, словно кукол, кукурузные початки.

Ну кто ей верит?

Вчера я видел, как выгуливали скот,
десятки тусклых пятен, слившиеся воедино,
двигались в живом потоке.
Казалось, поле заливала дерзкая

рогатая река.

Но и она не выстояла под строгим материнским взглядом.

Он повсюду.
Впитался даже в гайки мельницы.
Материализуется в форме скорпионов,
что будут спать на твоей груди,
сплетая нити
из дыхания,
прерывистого,
будто
строчка.

Ночь.
Ферма.
У отца ломаются пальцы, когда он идет за плугом.
Они падают в рыхлую почву, чтобы дать кошмарные ростки.

Гипнэротомахия ужаса
заменяет пушечными ядрами буквы в твоем имени.

И стало таким тяжелым оно,
что мне его теперь и не поднять.


Как мне его выговорить.

Как мне его произнести,

не издав случайно

скрип,

треск часов,

крик козодоя,
всплеск в колодце,
жужжание москита,
звуки сыплющихся зерен,
о камень ударяющих копыт,
упавших с полки рамок,
ломаемого хлеба,
воющих от ветра труб,
земли,
огня,
небес,
покоя

и взрывов лекарств в старых тумбах?