The ice little girl by the name of Death

Блеск драгоценных камней и шелест кринолинов, жеманные улыбки дам и похотливые взгляды их кавалеров: всё это душит меня и при этом затягивает в круговорот роскоши и неестественной красоты.

Я — вершина этого мира, краеугольный камень, на котором держится всё вокруг.
Я королева.
Неприступная и надменная.
Величавая и милосердная.
Прекрасная.

Кружусь в танце, благосклонно принимая многочисленные комплименты из уст придворных. Лёгким взмахом веера указываю на тех, кто посмел бросить на меня недостаточно восхищённый взгляд, и через пару мгновений их уже не видно в сверкающей, яркой толпе танцующих.

Твёрдая рука и трезвый ум — именно эти качества позволяют не только нажить себе врагов, опасающихся сказать даже лишнее слово, но и успешно управлять Королевством в течение долгих столетий.

Все здесь живут сегодняшним днём, не ведут счёт прожитым годам и в этом находят свой секрет бессмертия. Лица окружающих могли бы набить оскомину, но они не задерживаются в памяти, ускользают, как песок сквозь пальцы. Остаётся лишь самое важное, самое дорогое и близкое, то, что не изменится ни сегодня, ни завтра, ни через долгие и в то же время невыносимо быстро пролетающие мимо тысячелетия.

Даже моё собственное лицо кажется мне чужим, и каждое утро я приветствую незнакомку, с любопытством смотрящую на меня из зеркала. Внимательно вглядываюсь в её черты - не для того, чтобы запомнить, нет - лишь чтобы убедиться: она прекрасна.

Меня притягивает в свои объятия очередной кавалер: естественно, я не узнаю его, но интуицию не обманешь, и внутри пышным цветом распускается предвкушение.

Спустя тысячи бесконечно пустых дней этот человек всё-таки приносит мне спасение.

Боль от кинжала, который легко входит в мою спину прямо напротив сердца — приятна, и я прикрываю глаза, купаясь в благостном наслаждении. Руки, что помогали мне держаться на ногах, исчезают, и я продолжаю кружиться, кружиться, кружиться, запрокинув голову и громко смеясь. Успеваю заметить, как мой убийца скрывается за дверью, улыбнувшись мне напоследок краешком пухлых губ.

Я верчусь на месте всё быстрее и быстрее, поражаясь тому, что до сих пор могу стоять на ногах. Неужели даже сейчас смерть отвернётся от меня, наплевав на все законы мироздания? Неужели после долгих лет, на протяжении которых я скрывалась от неё, поддавшись заманчивой вечности, она обиделась, плюнула на меня и ушла, громыхая костями, по пути ворчливо бормоча: «живи, раз так хотела»?

По щекам текут слёзы, прочерчивая тёмные дорожки в толстом слое пудры, и корсет всё сильнее сжимает грудь, не даёт дышать, но я упрямо
Кружусь,
кружусь,
кру...

Вспышка яркого света перед глазами... главное - не задумываясь, быстрее пошевелить пальцами и, вновь проваливаясь в темноту, вздохнуть с облегчением: успела.

Красные липаки, похожие на земных ящериц, воткнутых в землю хвостами вверх, раскачиваются под напором ветра, тихо постанывая. Я поплотнее закутываюсь в шарф, закрывая рот, чтобы горькие сиреневые песчинки не попали на губы.

Я — проводник для тех, кто заблудился, луч света, который может показать дорогу домой даже в кромешной тьме.
Я убийца.
Бесстрашная и жестокая.
Корыстная и самоуверенная.
Нужная.

Иду, сгорбившись, по тускло освещённой липаковой аллее и тихо ругаюсь под нос: занесло же в такой... негостеприимный мир. И что этот мужик тут забыл?

Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на такие глупости, — внезапно понимаю я. Распрямляю плечи и уже более уверенным шагом иду вперёд. Этот заказ будет последним. Денег я накопила достаточно, чтобы безбедно провести остаток жизни дома, на Земле, такой привычной и безопасной. Будь моя воля — ни за что бы оттуда не исчезла, не отдала бы свой дом какому-то надутому тюфяку за пару тысяч йен, не оставила бы там брата и младшую сестрёнку...

Порывы ветра становятся всё сильнее, они практически сбивают с ног, но я, не отрывая взгляда от прибора в своей руке, упрямо шагаю вперёд. Прибор светится всё ярче и ярче, кидает зеленоватые отблески на красные стволы липаков: значит, я уже совсем близко к цели.

Чувства, что бурлят внутри, когда я оказываюсь рядом с целью своих поисков, ни с чем не сравнимы: азарт, будто наполняющий меня радостными пузырьками шампанского, предвкушение крови, горечью разливающееся в груди, сожаление, совершенно немилосердно впивающееся в сердце. Взрывоопасный коктейль, который отравляет кровь, превращая меня в хищника, животное: он выжигает всё, что составляет меня, не оставляет ничего, кроме того, что нужно моим клиентам.

Именно поэтому я идеально подхожу для подобной работы.

За поворотом мелькает вспышка чёрного: это мой клиент бежит, пытаясь скрыться. Глупо, особенно если он понимает, кто именно его преследует — все знают, что у меня не бывает осечек. Никому не удаётся перехитрить меня и спастись, да и это немудрено: для того, чтобы сделать это, нужно знать слабые стороны своего противника, изучить его вдоль и поперёк, а в случае со мной это практически невозможно. Никому не известно даже моё имя, только номер, как и принято в цехе наёмных убийц — сто первый. Насчёт личных качеств промолчу — у меня нет друзей, которые могли бы сдать кому-то эту информацию.

Даже погрузившись в свои мысли, я ни на миг не прекращаю погони. Вылетаю с липаковой аллеи на полной скорости и перепрыгиваю через реку, по которой течёт вонючая чёрная слизь, попутно кривясь от отвращения — местные жители питаются именно ею. Неудивительно, что на вид они напоминают колючих слизняков, которые, правда, намного разумнее и... человечнее большинства людей.

Мой клиент уже дожидается меня, неподвижно застыв в маленькой лужице, похожей на прилепленную к земле огромную жевательную резинку ярко-розового цвета. Выглядит она совершенно безобидно... пока не становится красной и не выпускает огромные клыки, способные в мгновение ока лишить тебя ноги. Эта «жвачка», известная также как мимана, является одним из самых опасных существ этого мира, несмотря на то, что мозгов у неё практически нет, соответственно, и соображает она не то что медленно, а убийственно медленно. Обычно она выглядит как маленький чёрный комочек, совершенно незаметный на тёмной поверхности земли, но наступите на неё — и она расплывается розовой лужицей, приковывая вас к месту и не отпуская, попутно медленно краснея. Что происходит дальше — я уже упомянула. Словом, сейчас мне остаётся лишь дождаться, пока мужчина лишится ноги, и добить его. Или же проявить милосердие и сразу избавить его от дальнейших мучений.

Мне даже не приходится размышлять над тем, какой выбор сделать: я сразу радостно плюхаюсь на чуть тёплую землю, перед этим смахнув с неё сиреневые песчинки, стягиваю шарф с лица и улыбаюсь своей жертве.

Он смотрит на меня не так, как остальные: в его взгляде нет ни ярости, ни ненависти, ни мольбы о помиловании. Он смотрит... печально, изогнув в грустной улыбке свои пухлые губы.

Я не помню его лица, готова поклясться, что никогда с ним не встречалась, но не могу отвести взгляда от этих губ. Они могли бы придавать ему женственности, совершенно неуместной для любого мужчины, но вместо этого лишь делают его лицо ещё притягательнее. И именно это, это странное несоответствие, кажется мне... родным?

Он не изрыгает проклятия и не хнычет в жалких попытках спасти свою жизнь. Вместо этого он, не отрывая от меня своего льдисто-серого взгляда, тихо шепчет:

— Вернись, Герда.

Услышав это имя, я вздрагиваю, сама не зная почему: это всего лишь имя безумной и наивной дурёхи в Андерсонской сказке... сказке, которую я почему-то так усердно старалась вычеркнуть из памяти.

Вскидываю руку с маленьким арбалетом, заряженным моими любимыми ядовитыми стрелами, и выпускаю в него сразу три: к чёрту желание понаблюдать за его страданиями, ведь всё внутри кричит, что нужно скорее прикончить его, пока он всё не разрушил, пока...

Грудь пронзает сильнейшая боль, следом за которой по всему телу растекается приятное онемение. Мужчина же откидывает в сторону простенький отражающий щит, про существование которых я совершенно забыла, ослеплённая своим желанием устранить его, как досадную мелочь, не вписывавшуюся в мой скрупулёзно выстроенный мир.

Который сужается до маленькой, яркой, розовой и красной, сиреневой и чёрной точки перед глазами, который проносится передо мной яркими вспышками знакомых мест и абсолютно сюрреалистичными видениями о балах и платьях, о придворных дамах и убийцах с пухлыми губами...

Мир, который прощается со мной тихим шёпотом, до слёз режущим уши.

«Вернись ко мне...»

Что-то до боли сильно сжимает запястье, но всё равно мне удаётся шевельнуть рукой, лишь немного помедлив. Знакомая тьма принимает в свои объятия, и, кажется, именно она, не я, радостно шепчет: успела...


Брат, мой любимый, но такой же... пустой, как и все остальные, стоит напротив и машет мне рукой. Медленно подхожу к нему и натянуто улыбаюсь, кивая в знак приветствия.

Я — не такая, как все, белая ворона, которая каким-то образом затесалась в стаю ослепительных лебедей.
Я сумасшедшая.
Странная и неуравновешенная.
Эмоциональная и капризная.
Другая.

— Родители явно промахнулись с выбором твоего имени.

Недовольно хмурюсь, услышав такое приветствие, но всё равно три раза легонько касаюсь губами его щёк.

Раз — за маму.
Два — за папу.
Три — за сестру, которой я могла бы стать... в другой жизни.

Когда я отстраняюсь, Готье улыбается и игриво взъерошивает мои волосы. Они немного отросли с нашей последней встречи и топорщатся во все стороны, так что его жест, который раньше стал бы причиной очередной ссоры, теперь остаётся без внимания: мою причёску уже на протяжении нескольких месяцев ничто не может испортить. Проще говоря, хуже уже некуда.

Но я всё равно автоматически приглаживаю непослушные пряди ладонью. Некоторые привычки так сильно въелись в меня, что избавиться от них не получается, и, возможно, это к лучшему, ведь иногда кажется, что всё, что определяет людей — это их привычки. Избавься от них — и что останется?

Оболочка.
Пустое место.
И воспоминания.

Теперь очередь Готье хмуриться — я слишком долго не реагирую на его броское «приветствие», а брат не любит, когда его — вне всяких сомнений, выверенные — фразы остаются без внимания. Закатываю глаза и проглатываю приступ раздражения, который начинает бурлить внутри, грозясь вырваться на свободу и окатить Готье своими мутными водами.

— Почему же промахнулись? — выдавливаю я с трудом сквозь зубы, чуть ли не шипя, но, когда последний слог скатывается с губ, с облегчением выдыхаю.

Стоит заговорить — и равнодушие возвращается.

Возвращается моя привычная
Приятная
Маска.

Лицо Готье будто вспыхивает, черты начинают сиять от радостного предвкушения удавшегося разговора, но меня не проведёшь: его тёмные глаза не сияют.

Они бездонные,
равнодушные,
пустые.

— Ну сама посуди, какая же из тебя Герда? — насмешливо произносит он и смеётся, смеётся своим неуместным, громким смехом, притягивая к нам недоумённые, злобные или одобрительные взгляды окружающих.

Стоит ли упоминать, что на самом деле они все пусты?

— Очень даже каноничная, — со вздохом говорю я, опуская взгляд на свои руки, стремясь смотреть куда угодно, но только не на него, — такая же безумная и глупая.

Вместо ответа он тянет меня к ближайшей скамейке, ловко лавируя между людьми, которые пришли в парк развлечений этим субботним вечером. Усаживает меня на прохладную деревянную поверхность и, не говоря ни слова, на минуту растворяется в потоке людей, чтобы потом снова возникнуть передо мной и жестом фокусника вытащить откуда-то из-за спины яблоко в карамели.

Это всё настолько не вяжется с эмоциональным хаосом, который раздирает меня изнутри, что я впервые за долгое, слишком долгое время смеюсь: искренне, радостно, взахлёб. Судя по тому, каким становится выражение лица Готье, звучит мой смех не слишком натурально, но мне наплевать, я как клещ впиваюсь в эту нежданную радость, обхватываю себя руками, чтобы не дать ей вырваться на свободу, не дать ей сбежать, оставив меня в моём сером мире, наполненном горечью и
Пус-
то-
той.

Продолжая посмеиваться, я впиваюсь зубами в яблоко и блаженно жмурюсь, почувствовав на языке его кислинку, окутанную приторным облаком карамельной сладости.

— Сто лет не ела их, — бормочу я с набитым ртом и улыбаюсь брату. — Спасибо.

В его глазах мимолётно проносится что-то знакомое, что-то родное, и я подаюсь к нему всем телом, но момент уже упущен: в тёмных глубинах его зрачков я не вижу абсолютно ничего, кроме своего отражения.

И мне начинает казаться, что в них никогда ничего и не было.

— Безумная и глупая? Ты? — Возвращается он к нашему разговору, игнорируя мою благодарность. Качает головой и фамильярно кладёт руку мне на плечо. — Кто угодно, но только не ты. К чёрту всех докторов с их вердиктами, сестрёнка, ты моё мнение знаешь — нет на свете более разумного человека, чем Герда Саммер.

Снова морщусь, услышав своё имя.

— Ты знаешь, что я не люблю обсуждать эту тему, Готье.

— Какую именно? Своё имя или набившие оскомину слова докторов?

— Обе, — резко кидаю я, выбрасывая наполовину съеденное яблоко в урну. Оно падает в неё с громким стуком, и я ловлю недоумённый взгляд маленькой девочки, стоящей напротив.

Для детей то, что я сделала, равносильно преступлению, и я виновато пожимаю плечами, пряча глаза.

— Слушай, — брат неуверенно касается моей руки, и я вопросительно смотрю на него, чуть прищурившись, — я всего лишь хочу поддержать тебя. Мы же семья, пусть ты и отказываешься иногда это признавать.

— Мне не нужна твоя поддержка, Готье, — медленно произношу я, тщательно выговаривая каждое слово. Губы болят от того напряжения, которым им пришлось наполнить эту фразу, и я неловко потираю их кончиками пальцев, липких от карамели и яблочного сока.

Как противная, неуместная липкость может быть настолько...
Сладкой?

Он обхватывает своими длинными, сильными пальцами моё запястье и крепко сжимает его, будто показывая, что не даст мне уйти, пока я не соглашусь принять его заботу.

Ох, братик, если бы ты только знал...

Если бы ты понимал, что всё это несущественно, пока внутри тебя
пус-
то-
та.

Вскакиваю на ноги и лёгким, равнодушным взмахом ресниц откидываю его руку в сторону, освобождаясь от, казалось, нерушимой хватки.

— Всё это мне не нужно, — говорю я тихо и всё так же... аккуратно, стараясь не задохнуться, произнося эти простые, в сущности, слова. — Ни твоя нежность, ни привязанность, и яблоко, такое же, как детстве, мне тоже ни к чему. — Вру, вру напропалую, но почему он верит, почему смотрит на асфальт вместо того, чтобы поднять взгляд и увидеть, как по моим щекам катятся слёзы, перечёркивающие и спокойный тон, и напускное презрение, которое лёгким оттенком окрашивает мои слова?

Потому что я так хочу. Потому что я делаю всё, чтобы
навсегда
остаться
в одиночестве.

— Сам подумай, зачем тебе нужна сумасшедшая, потерявшая себя сестра? Я никогда, никогда не стану нормальной! — Кричу, захлёбываясь этими горькими, яростными словами, безмолвно моля его о том, чтобы он переубедил меня, чтобы заставил поверить, что всё возможно, но он молча смотрит на меня своими прекрасными, льдисто-серыми глазами.

Льдисто-серыми? Но почему? Почему они другие, почему они светятся от эмоций, которых в них никогда, никогда не было?

— То, что меня выпустили из лечебницы, не значит ровным счётом ничего, Готье. — Шепчу я утомлённо, совершенно вымотанная этим разговором, вымотанная собой, и им, и его непривычными (и родными, почему они такие родные?) глазами, и пустотой мира вокруг. — Я притворялась, что всё хорошо, только чтобы выйти оттуда. Но ничего не изменилось, понимаешь? Всё вокруг кажется пустым, будто оболочки людей гуляют вокруг, притворяясь живыми, но щёлкни пальцами — и все они исчезнут, растворятся...

Готье тоже поднимается на ноги и обхватывает моё лицо своими большими, тёплыми ладонями.

— Просто ты здесь никому не нужна, — уверенно говорит он, гипнотизируя меня своим печальным, серебристым взглядом, — но ты нужна мне, Герда. Нужна в другом месте, дома. Вернись ко мне...

Ужас сжимает горло, я вырываюсь из его рук и бегу, бегу без оглядки, главное — подальше от этого человека, который не может быть моим братом. Сердце бешено колотится в груди, и с каждым ударом передо мной вспышками проносятся дамы в кринолинах, огромные красные ящерицы, как деревья, растущие из земли, сиреневый песок, который горчит на губах...

— Герда, нет! Стой!

Только мотаю головой, зажмурившись. Это не голос Готье, он стал ниже, стал манящим, и я чувствую себя змеёй, которую тянет на звук дудочки заклинателя, но она упорно уползает вдаль, зная, что близость к нему в конце концов её убьёт...

Врезаюсь в кого-то под громкие крики окружающих. Они визжат, матерятся, кричат во весь голос, и я впервые в жизни вторю им, потому что мне горячо, так невыносимо горячо. Распахиваю глаза и вижу перед собой искажённое ужасом лицо глотателя огня, который так и держит бутылочку с керосином в одной руке, а зажжённый факел — в другой.

Почему я замечаю детали? Почему я вообще способна рассуждать? Почему никто не помогает мне?..

Тёмное небо вдруг обрушивается на меня, окутывая своей липкой сладостью, заглушая ужасную боль, которая окутывает всё моё тело. Я проваливаюсь в небосвод, спокойно, равнодушно опускаюсь в его пустоту — может быть, чтобы наконец-то найти себя?

Яркая вспышка света ослепляет, и я замираю, стараясь не двигаться, понимаю, что нельзя шевелить пальцами — ни в коем случае, — но никак не могу вспомнить почему.
— Снимай уже, — нетерпеливо произносит кто-то, кого я не могу видеть, кто растворяется в окружающем меня свете, но я хмурюсь, потому что в мыслях вспыхивает воспоминание о серебристо-серых глазах, о пухлых губах...
— Нельзя, — резко отвечает ему второй голос, хриплый и встревоженный.
— Но...
— Мы уже делали так. Помнишь, чем закончилось?
Тихий, полный печали вздох вместо ответа.
— Всё будет хорошо, Пат.
Вздрагиваю, вцепившись изо всех сил во что-то твёрдое и прохладное. Тут же понимаю, что нельзя, нельзя было, что я сейчас... исчезну, провалюсь в темноту, которая уже гасит яркий свет, так и
не узнав...
не поняв...
чего-то...
важного...

Сильный запах масляных красок, смешиваясь с тонким, почти неуловимым его ароматом кружит голову, пьянит, заставляет смеяться от души, лёгкими мазками перенося на холст самое дорогое, что есть у меня в этом мире.

Я — любопытная, сторонняя наблюдательница, которая не умеет ничего: только кропотливо делает яркий окружающий мир статичным, замораживает его, сохраняет для себя, как будто спиртует для своей коллекции не упущенных моментов.
Я художница.
Лёгкая и воздушная.
Решительная и безрассудная.
Обычная.

Любовно ласкаю кисточкой контур его пухлых губ, аккуратно вырисовывая их соблазнительные изгибы.

— Ты...

— Молчи, несчастный! — кричу, указывая на него кисточкой, как саблей, и грозно хмурю брови. — Ещё раз в ближайшие пятнадцать минут двинешь губами — и ты труп!

Пат поспешно кивает, с напускным испугом глядя на меня своими льдисто-серыми глазами. Я-то прекрасно вижу, что на самом деле он ничуть не напуган, вижу вспыхивающие в серебристой глубине его взгляда искры смеха и восхищения.

Сдув чёлку с лица, собираю волосы в пучок и протыкаю их первой попавшейся под руку кисточкой. Со стороны моей... модели доносится смешок, и я грожу ему пальцем, закусив губу, чтобы сдержать рвущийся из груди смех.

— Меня позвали добровольцем в «Иллюзию», представляешь? — медленно говорю я, снова наклонившись к мольберту. Когда ещё доведётся поболтать, не боясь быть в любую секунду прерванной его смешками или насмешливыми комментариями. Они вовсе не обидные, но иногда сбивают с мысли, а про сегодняшний телефонный звонок мне хочется рассказать ему всё от начала до конца, не отвлекаясь. — Серьёзный и крайне обстоятельный мужчина объяснил, что им полностью подходит мой выбор судеб и они будут рады видеть меня завтра у них в офисе.

Аккуратно выведя тонкой жёсткой кисточкой последнюю морщинку на его губах, насмешливо произношу, взмахивая своим инструментом, как волшебной палочкой: «Отомри!»

— А мне так и не позвонили, — тянет он разочарованно, — видимо, мой выбор им не очень приглянулся.

— Потому что надо было меня слушать, — с упрёком говорю я, — мусорщик, рабочий на винном заводе и парикмахер — это просто страшный сон, а не те судьбы, о которых можно мечтать! Сомневаюсь, что они вообще будут разрабатывать что-то подобное.

— Ага, зато у тебя шикарный набор, — фыркает он, изогнув бровь, — королева, маньяк-киллер и чокнутая девица.

— По-моему, вполне разумно, — задумчиво произношу я, выдавливая на палитру белую краску. - Королева может понять, каково это — купаться в роскоши, маньяк-киллер, между прочим, будет бесплатно путешествовать по всяким необычным мирам, которые тебе и не снились, а чокнутая девица... ну, на самом деле, мне всегда было интересно, каково это — видеть мир не так, как все.

— Как будто это называют сумасшествием.

— А ты подумай. — Бросаю я ему с вызовом, радуясь тому, что разговор отвлекает меня, помогает наносить мазок за мазком, не задумываясь о том, что именно я изображаю. - Разве не так? Если человек мнит себя енотом, его тут же упекут в психушку, хотя на самом деле он всего лишь смотрит на мир по-другому.

— Да. Как енот.

— Как енот, — подтверждаю я с серьёзным видом.

— Если руководствоваться твоей логикой, то никакая «Иллюзия» тебе для подобного не нужна.

— В смысле? — Рассеянно говорю я, отходя на два шага от мольберта и задумчиво постукивая по губе кисточкой.

— Ты мыслишь совсем не как все, — с неожиданной нежностью говорит он, — абсолютно, безоговорочно безумная девочка.

— Какая я тебе девочка, — ворчу я, скрываясь за мольбертом, чтобы он не увидел довольного выражения моего лица. — Уже, можно сказать, практически старушка.

— Ворчишь точно по-старчески, — хихикает он.

Улыбаясь, добавляю блики на глаза. Теперь всё как нужно, и я чувствую, как знакомые мурашки пробегают по спине, когда я смотрю на законченный портрет. Лукавые серебристые глаза насмешливо заглядывают прямо в душу, к волосам цвета платины так и хочется прикоснуться, чтобы понять, какие они на ощупь, а губы, кажется, вот-вот изогнутся в лукавой улыбке.

— Эй, Герда, я буду ревновать! — громко говорит Пат, вскакивая с кресла. — Вау, — выдыхает он, становясь за моей спиной и во все глаза разглядывая портрет, — а я ничего.

Смеюсь и игриво провожу кисточкой по его носу, оставляя на нём ярко-белый след.

— Ты снова за своё! — Рычит он, и я бросаюсь наутёк, прекрасно понимая, что в конце концов стану разукрашенной, как индеец на тропе войны: мне ещё никогда не удавалось убежать от него. Вполне возможно, это всё потому, что мне и не хотелось.

Будь моя воля — Патрик вечно был бы рядом.

Офис, адрес которого мне вчера продиктовали по телефону, находится на самой окраине города. Скромное серое здание, совершенно ничем не примечательное ни снаружи, ни внутри.

Захожу в холл и иду налево, к большой стеклянной двери безо всяких вывесок. Нервно сглотнув, стучусь; почему-то только сейчас волнение решает, что пора вступить в дело, и набрасывается на меня, заставляя руки дрожать, а сердце — колотиться в бешеном ритме африканских джембе.

— Входите, — раздаётся хриплый голос, и я, приоткрыв дверь, протискиваюсь внутрь и замираю на пороге.

Всё пространство помещения заставлено стульями. Всего несколько из них заняты людьми, головы которых скрыты под своеобразными шлемами. Они все сидят неподвижно — лишь иногда вздрагивают или тихо выдыхают: акустика настолько хороша, что я слышу каждый тихий вздох, и все они отзываются нервной дрожью в кончиках моих внезапно похолодевших пальцев.

— Вы, я так полагаю, мисс Саммер? — говорит, подойдя ко мне, высокий худой парень лет девятнадцати. Он выглядит не совсем здоровым: землистый цвет лица, отёки под глазами, потрескавшиеся губы... Но у него настолько тёплая, дружелюбная улыбка, что я невольно расслабляюсь и с улыбкой протягиваю ему руку, которую он с готовностью пожимает.

— Да, а вы?..

— Зовите меня Ричем, — хрипло произносит он и жестом приглашает меня пройти к свободному стулу, — присаживайтесь.

Киваю и послушно усаживаюсь на мягкую поверхность.

— Вы же уже подписали договор? — спрашивает он, скрещивая на груди руки.

— Да, — произношу я уверенно и вытаскиваю из сумки немного мятую папку.

— Отлично, — бормочет он, забирая её у меня и зажимая подмышкой. — Вы представляете, что вас ожидает? — Молча киваю, откидываясь на спинку. — Я на всякий случай всё равно объясню ещё раз. Я надену на вас маску. — Он показывает на скрывающий голову сидящего рядом мужчины «шлем». - В неё встроены электроды — и не бойтесь, они созданы по новой технологии и совершенно безвредны. Далее, через них лёгкие электрические разряды будут воздействовать на отдельные участки вашего мозга, имитируя те разряды, что проходят по ним в вашем обычном состоянии. К примеру, когда вы вдыхаете запах роз — нервные окончания в носу подают сигнал вашему мозгу, в котором от одного нейрона к другому пробегает лёгкий разряд, из-за которого вы, как говорится, чувствуете определённый запах. И так со всем — обоняние, осязание, зрение... — Заметив мой немного насмешливый взгляд он тихо кашляет и краснеет: — Простите, я немного увлёкся. Суть в том, что мы, как предполагается, сумели полностью контролировать все эти процессы. То есть вам будет казаться, что всё по-настоящему, понимаете? Кроме того, они немного ускорены, не совпадают в этом плане с теми, что ожидают нас в реальной жизни: например, чтобы посмотреть двухчасовой фильм, вам нужно будет потратить всего десять минут реального времени.

Снова киваю, нервно сцепляя влажные пальцы. Если до этого я переживала — даже не знаю почему — то теперь мне лишь хочется поскорее испытать на себе то, что он только что описал.

— Так как сейчас проект находится в фазе бета-тестирования, мы запустим лишь небольшую иллюзию... правда, довольно эффектную, — говорит он, довольно улыбаясь. — Хочу напомнить, что, кроме всего прочего, вы сами будете там совсем другой, полностью изменённой личностью. И мы учли ваши предпочтения, указанные вами в заявке.

— Я всё поняла, — произношу я нетерпеливо и улыбаюсь: — Давайте начнём.

Рич понимающе кивает и убегает куда-то в дальнюю часть помещения, откуда возвращается со «шлемом» под мышкой и кучей проводов, висящих на его согнутом локте, как связка бубликов.

— Думаю, вам понравится, — бормочет он, надевая на меня, как он её назвал, маску. — Не пугайтесь: как только я запущу прибор, на его внутренней поверхности ярко загорится свет: мы выяснили, что подобным образом можно «ослепить» мозг, как будто очистить его, после чего намного легче создавать качественную иллюзию, не опасаясь наложения зарядов. Приятной иллюзии, мисс Саммер.

Экранчики, покрывающие внутреннюю часть «шлема», ярко загораются, и всю поверхность головы начинает приятно покалывать. Мне хочется засмеяться, но я не успеваю — меня резко накрывает темнота.

Подо мной блестит, отражая тусклый солнечный свет, поверхность реки. Вокруг — никого, только красивые, яркие птицы и цветы, цветы, цветы...

Я — никто, девушка без собственного мнения, которая не смогла спасти от безумия ни своего любимого, ни саму себя.
Я Герда.
Красивая и пустая.
Эгоистичная и любящая всем сердцем.
Ненужная.

Напевая, развешиваю на ветках цветочные венки, пытаясь украсить ставший таким тусклым мир. Это длится долго, так долго, что, кажется, все, кто знает меня, уже должны были бы умереть, оставив меня в одиночестве.

В одиночестве и в совершенном, желанном спокойствии.

Легко вскакиваю на ветку, не обращая внимания на то, что шершавая кора до крови царапает босые, нежные, не привыкшие к подобному обращению ноги.

Запрокинув голову, смеюсь, пританцовывая и раскидывая в стороны оставшиеся венки. В небе над моей головой пролетает птица — я вижу её сквозь кроны деревьев и тянусь, тянусь к ней, мечтая стать такой же свободной, такой же красивой, такой же одинокой и счастливой...

Оглушительный треск кажется мне пением ангелов, ведь вместе с ним я отправляюсь в полёт.

Такой короткий и такой длинный: бесконечное мгновение, зеленоватыми водами сомкнувшееся над моей головой.

Яркая вспышка света перед глазами, лёгкое покалывание и довольное лицо какого-то мужчины прямо передо мной.

Кашляю, пытаясь избавиться от воды, которая только что хлынула в рот... И которой в нём нет. Опускаю взгляд и с изумлением разглядываю слишком тонкие, слишком хрупкие руки, совсем не похожие на мои. И лишь потом с трудом осознаю, что только что произошло: вспоминаю и наш с Ричем разговор, и всё, что происходило до этого — медленно, неохотно, будто мозг не хочет отдавать мне эти воспоминания. Несколько раз с силой моргаю и трясу головой — кажется, что я только что проснулась, а перед этим видела красочный, яркий, живой сон, после которого очень сложно прийти в себя и осознать, что то, что происходило в нём — иллюзия, что настоящая твоя жизнь — здесь и сейчас.

— Вау, — выдыхаю я благоговейно, не в силах выдавить больше ни слова.

— Круто, верно? — гордо говорит Рич, убирая «шлем» куда-то в сторону. — Вы были там всего пять минут, представляете?

— Нет, не представляю, — медленно говорю я и рассеянно улыбаюсь, глядя на его светящееся лицо. — Постойте, а почему тогда остальные так и сидят?

— Они пришли уже в четвёртый, пятый раз, — отвечает он, помогая мне подняться на ноги. — Их иллюзии более длительные. Почти все они довольно бедны или очень несчастны, — продолжает он задумчиво. — В этом мире им нечего терять, их никто не ждёт, так что они заказали долгие иллюзии. Например, те двое, — он показывает на мужчину и женщину, сидящих на мягком диванчике у стены, — оба неизлечимо больны. Здесь им осталось жить всего ничего, а там, в иллюзорном мире, они смогут провести полноценную жизнь, причём так, как сами захотят — никаких ограничений нет.

— И они там будут вместе?

— Скорее всего, да. Если они так захотят.

— Но это же сложно, — говорю я задумчиво, накручивая прядь волос на палец, — создать для каждого мир точно по его заказу, наполнить его всем...

— Не так-то и сложно, — бормочет он застенчиво, — я немного модифицировал генетический алгоритм, так что нужно ввести лишь основные запросы, остальное генерируется автоматически с помощью этого алгоритма... ну, и мозг делает основную часть работы, естественно. Мы лишь указываем ему, в каком направлении работать, понимаете?

— Вы всё это сделали сами? — шепчу я недоверчиво.

— Нет, вы что, — машет он руками, покраснев, — у нас целая команда работала. И физики, и биологи... ну, и я. Остальные сейчас пожинают плоды своего труда, — он показывает на сидящую в дальней части помещения группу людей.

— Даже не знаю, что сказать, — бормочу я и тут же сама себе противоречу, выпалив: — А как они питаются? Пьют?

Рич приподнимает трубочку, прикреплённую к подлокотнику стула, на котором я сидела. Трубка выходит из пола и заканчивается чем-то, похожим на маленькую присоску.

— Через неё прямо в кровь поступают все необходимые питательные вещества, — торопливо объясняет он. — Между прочим, это наше изобретение, которое используется сейчас во всех больницах мира!

— Круто, — выдыхаю я искренне.

И без того пылающие щёки Рича становятся совсем бордовыми.

— Слушайте, — говорю я, — это очень интересно, правда, и я бы осталась, но...

— Понимаю, конечно, — быстро тараторит он и тащит меня за собой, к выходу. — Кстати, те судьбы, что вы описывали в своей заявке, готовы, осталось только отрегулировать временной отрезок. Так что если захотите...

Киваю и с лёгкой завистью смотрю на сидящих в помещении людей: иллюзия действительно была очень качественной, и после неё мне кажется, что мир стал немного... тусклее, будто все чувства притупились, спеша добраться от нервных окончаний к мозгу.

— Спасибо огромное. Думаю, я вернусь, — говорю я, улыбнувшись, и пожимаю ему на прощание руку. Рич, кажется, уже не слышит меня — его глаза прикованы к монитору компьютера, стоящего на столе около выхода.

— До встречи, Герда! — уже выйдя на улицу, слышу я его запоздалый ответ.

Серо, серо, серо.

Всё вокруг — серо.

Мир утратил цвета.

Стал пустым и пресным.

И даже Пат ничего не может с этим сделать.

Такое ощущение, что мозг не в силах справиться с возложенной на него задачей, он работает на пределе возможностей, но этого всё равно недостаточно, чтобы мир снова обрел краски.

С первого похода за иллюзией прошло уже три года, и за это время я с головой кидалась в неё уже десять раз. С каждым разом оставаясь там всё дольше и дольше.

Наверное, в этом дело.

Но так тяжело связать всё воедино. Намного проще снова пойти к Ричу, на правах одного из первых добровольцев попросить скидку и почувствовать себя живой.

Пат сидит напротив, разговаривая с какой-то девушкой, имя которой я не могу вспомнить, и радостно смеётся.

Я вдруг понимаю, что мои чувства к нему будто запылились, хоть и никуда не делись. И ещё я понимаю, что он счастлив и без меня.

Оставляю последний красный мазок на холсте, который я пыталась, изо всех сил пыталась сделать ярким.

Не удалось.

Встаю и вяло прощаюсь с Патом и его собеседницей, нежно целую его в щёку и быстро выхожу из дома.

По лицу медленно, неторопливо текут слёзы, а сердце сжимается от лёгкой, как будто ненастоящей боли.

Скоро всё это пройдёт, — успокаиваю я себя.

Скоро всё пройдёт.

Офис «Иллюзии» переехал в центр города и теперь занимает огромное застеклённое здание на главной площади. Внутри меня встречает приятная секретарша Анна, с которой я прекрасно знакома: улыбнувшись, она предлагает мне присесть на диван у стены.

— Мисс Саммер, рада вас видеть, — произносит она искренне и присаживается рядом, кладя на колени маленький ноутбук. — К сожалению, Рича здесь нет, но...

— А где он?

— Его присутствие потребовалось в центральном офисе другого города, — отвечает она, вежливо улыбаясь.

— Но он даже не позвонил, — растерянно говорю я, удивлённо глядя на неё. — Раньше он предупреждал...

— Это был срочный вызов, мисс Саммер. Уверена, вы сможете связаться с ним позже. Может быть, обсудим ваш заказ?

— Да-да, конечно. — Вынув из сумки кошелёк, я достаю из него свою золотую карту и протягиваю её Анне: — Я хочу заказать непрерывную иллюзию.

— Вы уверены? — её удивление почему-то кажется мне напускным, но разве это важно?

— Да. Я хочу те судьбы, что были описаны в моей заявке. Рич говорил, что они уже давным-давно готовы, так что...

— Вы правы, мисс Саммер. — Она быстро сверяется с информацией в ноутбуке и захлопывает его. — Вы хотите приступить прямо сейчас?

Киваю и поднимаюсь на ноги. Всё тело ликует, предвкушая ждущие меня иллюзии.

Которые продлятся как минимум десять лет.

— Напоминаю вам, мисс, что деньги будут сниматься ежедневно, так что если в случае форс-мажорной ситуации иллюзия будет прервана, никаких дополнительных средств снято не будет, а также тридцать процентов уже снятых с вашей карты денег будут возвращены.

— Да, Анна, я помню.

— Тогда проходите.

Огромный лифт поднимает нас на двадцатый этаж, и я лениво поражаюсь изменениям, что произошли за последние три года: относительно небольшое помещение на окраине города превратилось в сотни огромных зданий по всему миру, которые были под завязку забиты людьми. Кажется, не осталось ни одного человека, не испробовавшего сладкий вкус выдуманных судеб... и всё меньше оставалось тех, кто был способен жить, более не погружаясь в них.

Я понимаю, что это должно меня тревожить.

Понимаю, что поступаю глупо.

Понимаю, что все деньги, накопленные мною за двадцать пять лет моей жизни, сейчас уйдут на оплату того, что нереально.

И понимаю, что нарушаю обещание, данное Пату.

Проблема — или счастье — в том, что мне абсолютно всё равно.

Я чуть ли не бегом устремляюсь к знакомому креслу, спеша снова начать жить.

— Хорошо, — говорит подошедший ко мне техник, сжимающий в руках столь нужное мне устройство. — Я так понимаю, сначала вы желаете стать королевой?

Он подмигивает мне, но я лишь киваю, не отрывая взгляда от «шлема», почти такого же, как тот, что Рич надел на меня три года назад.

— Тогда приступим, — говорит техник со вздохом, и я чувствую на голове знакомую тяжесть. — И помните, чтобы перейти на следующую иллюзию — просто нажмите кнопку на левом подлокотнике. Удачи.

Яркая вспышка света.

Покалывание.

И темнота.

Наконец-то.

Расплывчатые, мутные пятна перед глазами, и громкий, невыносимо громкий голос, который будто проникает под кожу, вызывая лёгкую дрожь.

— Герда! Ты здесь?

Медленно поднимаю руки и касаюсь его лица, как слепая, ощупываю черты, впитываю его образ кончиками пальцев.

Пухлые губы.

Взъерошенные, безумно мягкие волосы.

И глаза, в которых плещется целый океан боли, надежды и нежности.

— Пат, — шепчу я хрипло. Одно это короткое слово царапает горло, будто наждачка — поразительно, что после стольких лет молчания я вообще смогла заговорить.

— Господи, Герда... — стонет он и заключает меня в объятия, с силой прижимая к себе, — ты вернулась... жива...

Я смотрю на Рича, стоящего рядом с нами. Он качает головой, и я вижу в его глазах слёзы.

Понимаю, что стоит удивиться, но я не могу.

Я пуста, как и все, кто окружал меня в одной из иллюзий.

И безумна, потому что вместо того, чтобы ответить на объятия Пата, я тянусь к шлему, который он отложил на пол.

— Стой! — Кричит Рич, откидывая шлем ногой в сторону; я успеваю лишь коснуться его кончиками пальцев.

— Почему? Я хочу, — с трудом выдавливаю я, и Пат замирает, затаив дыхание.

— Ты же вернулась... ко мне, — тихо говорит он, не отстраняясь. Его тёплое дыхание щекочет шею, и я почти вспоминаю ту нежность, что я чувствовала раньше... почти.

Горло отказывается воспроизводить звуки, поэтому я просто качаю головой, не отрывая взгляда от моей мечты, лежащей на полу.

— Мы можем помочь тебе снова чувствовать. — Говорит Рич, и я резко поворачиваюсь к нему, вопросительно приподняв брови. — Я изобрёл кое-что, но у нас не было возможности проверить, как оно работает... Ты нужна нам, Герда... нужна всем нам. Если мы сможем вернуть тебя — вернём и всех остальных.

— Зачем? — с третьего раза у меня всё-таки получается сказать это.

— Потому что осталось всего несколько сотен человек, — резко говорит Пат, отстраняясь от меня. — По-настоящему живы лишь они. И большая их часть — владельцы всего этого, — он с ненавистью обводит рукой помещение, в котором мы находимся, — они счастливы и богаты. Остальные — прислуга, которые обеспечивают им красивую жизнь и создают иллюзии. Всё исчезло, Герда, — произносит он тоскливо, опустошённо глядя на меня своими льдисто-серыми глазами. — Я думал, что и ты тоже, но нам удалось тебя вернуть. Ты сама захотела вернуться, понимаешь?

— Он прав, — говорит Рич тихо, — мы только запустили в твоё иллюзорное окружение образ Пата, и добавили одну иллюзию-воспоминание, а остальное ты додумала сама.

— Почему... я?

— Мы пытались просто снять маски, но, если их не вернуть на место, люди сходили с ума. Ты не представляешь, какими они были... мы не могли рисковать тобой.

— Я и так... безумна. Помнишь? — говорю я Пату и, неожиданно для себя, улыбаюсь.

Он легонько улыбается в ответ и, опустившись передо мной на колени, прижимается лбом к моему плечу.

— Останься, Герда... я не смогу без тебя.

— Давай... со мной, — хриплю я, запуская пальцы в его волосы.

— Что?..

— Я... помню, как это... жить здесь, — тихо шепчу я и, откашлявшись, продолжаю: — Вы... не понимаете... тускло. Как будто... за мутным... стеклом. Как будто... не живёшь. Ты... создал рай... Рич, — говорю я, благодарно глядя на него, — откуда... никто... не вернётся... по своей... воле. — Мне трудно говорить, но я хочу закончить, хочу уговорить их отправиться туда со мной, вместе погрузиться в этот созданный руками Рича яркий оазис, в котором мы будем счастливы.

— Богачи... несчастны... они... не понимают... каково это...

Качаю головой в ответ на их умоляющие взгляды.

— Как и вы... не понимаете... зачем... жить здесь... если там тоже... всё... реально? Более... реально... чем всё это, — я, повторяя жест Пата, обвожу помещение рукой: — Там есть... другие миры... планеты... которые мы сами... создаём... есть чувства... эмоции... — я смотрю прямо в глаза Пату, — любовь.

Они одновременно начинают что-то говорить, но я закрываю руками уши, не желая слушать.

Чтобы они ни сказали, я приняла решение и не отступлюсь от него.

И знаю, что, в конце концов, они согласятся, потому что нет смысла оставаться здесь, в этом мире, где даже солнце светит тускло, в мире, из которого почти все жители с удовольствием сбежали в другую реальность, почувствовав вкус настоящей жизни.

— Там... рай... Рич, — произношу я тихо и закрываю глаза в ожидании их решения. — А здесь... даже... не чистилище... ад... Вы зовёте это реальностью... мне же здесь всё кажется... ненастоящим... пыльными... игрушками... и я сама... пустая... кукла.

— Не хочу быть... куклой...

Открыв глаза, я вижу, что Пат кивает Ричу и протягивает ему «шлем». Я лениво улыбаюсь, купаясь в серебристом взгляде Пата. Теперь мой рай станет полным.

Рич надевает на меня шлем, и я жду привычных ощущений.
Но чувствую лишь покалывание.
И чувства.
Которые медленно начинают просыпаться внутри меня.

Я — пустая оболочка, которую постепенно заполняют яркие мысли, эмоции и желания.
Я снова Герда.
Потерявшаяся и наивная.
Глупая и доверчивая.
Управляемая.

С меня снимают шлем, а я сижу, глядя перед собой.

Все чувства... не те.
Я сама... не та.
Словно... марионетка.
Пластиковая кукла, к которой создатели подключили электроды и заставили чувствовать.

— Теперь можешь решать, — говорит Пат торопливо, — мы согласимся с любым твоим выбором.

Я вспоминаю его губы и тёплые руки.
Вспоминаю придворных дам и ощущение вечности, горько-сладким привкусом пропитавшей кровь.
Вспоминаю горечь сиреневого песка.
И липкую сладость яблока в карамели.

Мысли путаются, и дыхание сбивается, и я впервые понимаю, что значит сойти с ума.

Все миры сталкиваются внутри меня, разрывая на тысячи кусочков, не отпуская, тянут - каждый в свою сторону, - и я кричу, оглушительно кричу, зажмурившись и сжав руки в кулаки.

На голову опускается знакомая тяжесть.
Глаза ослепляет яркий свет.
И я с облегчением выдыхаю, погружаясь в темноту своей новой судьбы.

Лучше продолжать жить иллюзиями, чем пытаться выбрать между двумя мирами,
когда ты не понимаешь,
какой из них
настоящий.

Когда-нибудь, в прошлом брат и сестра, может быть, были одни.
Без полчищ гниющих чудес и недетского терпкого страха.
Когда-то давно, в детской сказке... Сестрёнка, забудь. Мы есть мы.
Кошмары давно уже наглухо заперты снами в ночную рубаху.

Когда-то давно дети были детьми, имена зарастали травой,
Кусок шоколада имел свойство быть без заклятия чистым.
Пара выстрелов – в голову, грудь – без намёка на вечный покой.
И вот уже жизнь до утра преисполнена зверски сакрального смысла.

Когда-то давно мы глотали бы каждую встречную детскую блажь,
Не трактирное пойло, как нынче, а самые сладкие, нежные яды.
И дали б себя увести в безвозвратные дебри безвыходных чащ...
Эй, сестрёнка, сегодня ты зла: с этой ведьмы был факел, что надо!

Бестолковое время чудес, где на площади каждого города высится столб,
А в каждом дворе подостыли следы колдовских ритуалов.
Знаешь, дружок, наш выбор со временем стал до смешного простой –
Детям сладости, кровь, жажду мести и пару отличных кинжалов.

Мы по-прежнему резво их вешаем сотнями, бьём, четвертуем и жжём.
В общем, наше, сестрёнка, проклятие – тяга к срыванию масок.
В кабаках, на погостах, под пепельным ветром и мёрзлым дождём –
Наши руки по локоть в крови. И вот это, пожалуй, не сказки.

В параллельной вселенной брат и сестра, может быть, были детьми.
Жизнь без разбега научит держать на себе непростые удары.
Когда-то давно, в детской сказке... Сестрёнка, забудь. Мы есть мы.
Знаешь, сестрёнка, мне больше не снятся ночные кошмары.