Про эмпатию и лютый голод

И хочется скорей
И встретиться, и сбыться.
И в россыпи из звезд
Найти одну. Свою.
И чувствовать острей,
И в детях повториться.
И трепетно держать
В своей руке – твою.
Наталья Лужбина
Балконная дверь распахнулась настежь порывом ветра, прозрачные занавески шумно порхали, норовя улететь прочь. В комнату ворвалась приятная свежесть, пропахшая грозовым озоном, неуклюжие тёмно-фиолетовые тучи беспокойно бродили в вышине.
Закрыть бы створки окон от беды, но оглушительные раскаты грома, раскалывающие небо сверкания зарниц, ливневый аккомпанемент, смывающий недельную пыль, заглушал шум, который устроили соседи, в очередной раз выясняющие отношения, а вставать не было никакого желания.
Спать оставалось недолго. Часы высвечивали три пятнадцать утра.
Создавалось впечатление, что беспокойные соседи специально открывают окна и двери, чтобы транслировать активное действие драматического спектакля на весь дом.
В сочетании с громом и молниями скандал выглядел сатанинским шабашем. Для леденящего душу панического эффекта не хватало самой малости: истеричного хохота, тревожного угуканья филина, и таинственного шуршания где-нибудь под кроватью.
“Не спится же людям! На какую тему, скажите, можно столь агрессивно конкурировать по ночам, напрягая голосовые связки на полную мощность, когда нормальные люди подзаряжают батарейки с растраченной за день жизненной энергией!”
Пришлось вставать, плотно закрывать окна и двери.
Регина вышла на балкон, выглянула вниз, где, постанывая и кряхтя, раскачивались деревья. Противостояние соседей вышло на новый уровень, небо разрывали багровые зарницы. В ход у супругов пошла фарфоровая или стеклянная посуда. Наверняка разбудили не только её, но и соседей снизу.
Разгуливаться не было желания, утром на работу.
Сон, несмотря на шум, накрыл её мгновенно, и так же быстро новые действия соседей вырвали из цепких объятий морфея. Разбудили крики совсем иного характера и содержания. Сомневаться в том, каким способом супруги мирятся, не приходилось: женский голос артистично изображал интимную страсть, и требовал продолжения.
– Черти неугомонные, – выругалась девушка, затворяя балкон, забрала с кровати одеяло и подушку, и перебралась в дальнюю комнату, где агрессивных действий разбушевавшихся не на шутку супругов почти не было слышно.
Жить сюда Регина перебралась недавно, ещё не успела ни с кем из соседей толком познакомиться. За городом у родителей был собственный дом, в котором они жили постоянно. Квартиру поначалу купили в качестве инвестиции, хотели сдавать, но, поразмыслив, поняли, что аренда, скорее всего, себя не окупит, а Регине до учёбы недалеко, да и к самостоятельности пора привыкать.
Что не твоё, то не твоё. Даже самые аккуратные жильцы оставляют после себя разруху. Это они выяснили, поговорив с друзьями, которые успели столкнуться с подобными проблемами.
Риточка Зорина, её подруга, рассказывала, что случилось с квартирой в Бирюлёво, в которой три года жила женщина с двумя малолетними детьми. Помещение выглядело как поле боя после баталии.
Соседи снизу завалили надзорные инстанции жалобами на посторонний шум в неурочное время, настояли на проведении экспертизы, которая выявила нарушение строительных норм по изоляции шумов, хотя по нормам того времени, когда дом был построен, эти параметры вписывались в государственные стандарты.
Судились больше года. В результате пришлось ломать пол во всех комнатах, делать капитальный ремонт. Арендная плата за всё время не покрыла даже десятой части расходов. А сколько времени и сил потрачено на то, чтобы привести ситуацию в равновесие.
Подобных историй Протасовы выслушали десятки. Ситуации отличались, а итог был один и тот же – убытки намного превышали поступления в бюджет. Проще было платить квартирную плату самим.
Оставлять в квартире Регину одну было страшновато: молодая, как бы глупостей не наделала. С другой стороны, даже спокойнее, нет нужды провожать каждое утро до электрички, вечером встречать.
Был сделан современный ремонт, куплена приличная мебель. Квартира комфортная, вот только с соседями не повезло.
Протасовы лишь изредка оставались в ней, когда приезжали в город по делам, ходили в театр, или возвращались из отпуска.
Региночка жила в неприкаянном одиночестве. С учёбой на первом курсе она не справилась, пришлось взять академический отпуск, и устроиться на кафедру биологии лаборанткой, чтобы повзрослеть, накопить жизненного опыта, но быть, в то же время, на виду у преподавательского состава.
Егор Лавренёв, её непосредственный начальник, аспирант, был значительно старше и мудрее Регины, умел противостоять трудностям, накопил, к тому времени солидный исследовательский опыт, но был беден как церковная мышь.
Мужчина ей нравился. Возможно, причина крылась в том, что они проводили вместе слишком много времени, а разбуженные природной впечатлительностью гормоны подталкивали любопытное сознание к интимным экспериментам, и всякого рода романтическим рассуждениям, которые, несмотря на предыдущий печальный опыт, стремились появление выразительных  эмоций объяснить симпатией.
В его присутствии девушка теряла дар речи, а восприимчивое воображение не давало покоя, посылая порой немыслимой интимной откровенности романтические грёзы.
Впрочем, восемь лет разницы в возрасте сложно было заметить. Лавренёв выглядел молодо, занимался йогой, медитативными практиками, следил за состоянием здоровья. Правда, внешний вид сотрудника был совсем непрезентабельным: на все случаи жизни в его гардеробе был лишь один затасканный до проплешин костюм серого цвета мешковатого покроя.
Никто не давал ему тех лет, которые были реальностью.
Уснуть в третий раз было сложно, но и проснуться не получалось. Происходящее за стеной подстегнуло изобретательное воображение фантазировать.
Регина грезила наяву.
Егор был особенный. Настоящий мужчина, каких поискать. Чем-то он был похож на её отца: такой же обаятельный, добродушный, рассудительный, уверенный в себе.
Сознание с трудом пробивалось сквозь липкий сон. Солнечный зайчик, проскользнувший сквозь плотную занавеску, бегал по стене, объединяя сон и реальность в единое целое.
Регина медленно, вприпрыжку, двигалась в романтическом мороке, держа Егора за руку. Он явно был счастлив, что-то говорил, но слов не было слышно.
Девушка чувствовала прикосновение к его руке каждой клеточкой тела, отчего по кровеносным сосудам разливалось приятное тепло, а внизу живота и вовсе стало жарко.
Они всё бежали, бежали. Длинные волосы её развевались на ветру. Регина ждала, когда Егор остановится, посмотрит в глаза, потребует от неё поцелуй, признается в любви.
Потом они вбежали в туман, а когда тот рассеялся, девушка была прижата тесными объятиями, от чего захватывало дух. Одетые, они лёжали на кровати. Аспирант нежно перебирал её пальцы, и целовал, целовал. Мужская рука приятно сжала грудь, потом прогулялась по чувствительной до невероятности спине, спустилась вниз, – нет, – крикнула она, – не сейчас. Я не готова, прости, – и проснулась, возбуждённая, с агрессивно клокочущим пульсом.
Регина включила ночник.
“Приснится же такая ересь! С чего бы Егор стал ко мне приставать? Да и не пара он мне. Он же старик. Двадцать семь лет, подумать только. Но почему именно он, почему, на кафедре полно студентов, которые более достойны…”
Регина не была девственницей, что тщательно скрывала от родителей. После выпускных экзаменов она самостоятельно поехала с “подружкой” в Крым, на Тарханкут, где провела с Костей Сазоновым, незабываемый месяц. Увы, после этой поездки они больше не встречались. Константин оказался юношей непоследовательным. Все те слова о любви и верности, которыми, не скупясь, сорил на курорте, были забыты сразу же, как приехали домой.
– Извини, Регинка, мы с тобой не пара, только я не сразу это понял.
– Скажи, что это шутка, Егор! Мы ведь с тобой… ты обещал.
– Никто не застрахован от ошибок. Ты ведь ничего не теряешь. Оглянись вокруг, вон, сколько парней, которые тебя хотят.
– Дурак, разве в этом дело! Хочу ли я иметь с ними дело, вот в чём вопрос. Я ведь влюбилась, на самом деле влюбилась… как теперь жить, как!
– Благодарить меня должна, глупая. Я ведь тебе небо в алмазах показал. Ты теперь не девочка, а опыт… опыт, Ринка, дорогого стоит, будет теперь, чем любого мужчину удивить.
Продолжать диалог было бесполезно.
Девочка страдала: долго, продуманно, жёстко. Наверно эти переживания и стали основной причиной неуспеваемости в институте.
В тот год море в Крыму вело себя странно. Воздух прогревался до сорока и больше градусов, а температура воды в заливе не превышала десяти. Купаться было попросту невозможно.
Они приехали на собственном автомобиле (родители подарили Сазонову на совершеннолетие машину вместе с правами), потому нисколько не расстроились, тем более, что состояние страстной романтической влюблённости было на пике. Им было хорошо при любой погоде.
В первый день немного позагорали, потом Егор разузнал у местных жителей, что вокруг посёлка множество бухт. Если в одной из них холодное течение остудило воду, запросто можно найти другую, где вода будет комфортной температуры.
Путешествие по каменистой степи само по себе оказалось впечатляющим. То и дело на глаза попадались табуны лошадей, овечьи отары. По тропам впереди машины бегали, не летали, а именно рысачили, стаи перепелов, и длинноногие зайцы, в небе кружили хищные птицы. На камнях, непонятно, что они делали в выжженной степи, порхали огромного размера яркой расцветки бабочки. Вдоль высоких берегов, на скалах, гнездились сотни бакланов.
Времени и сил было столько, что после бессонных ночей, под завязку заполненных любовью, хватало энергии на пешие путешествия, на часовые парные заплывы.
Это был месяц бесконечного счастья.
Бывало, засыпали, не размыкая уст.
Регина всегда вставала первая. Не потому, что высыпалась, страстно хотелось сделать любимому приятное.
Он предпочитал на завтрак омлет с беконом и луком, крепкий кофе, и горячие тосты с сыром.
Регина тихонечко освобождалась от рук и ног, которыми Костя удерживал её во сне, с любопытством заглядывала под простыню, ожидая обнаружить там сюрприз, который неизменно вызывал в теле и в мыслях прилив бодрости.
Этим напряжённым нечто она должна была наслаждаться в полной тишине. До этой поездки Регина представить себе не могла, что это может нравиться, что от одной только мысли внутри будет распускаться цветок, требующий немедленного вторжения восставшего чуда.
После завтрака возбуждённый артефакт должен был выстрелить, и не куда-нибудь, в неё.
О методах контрацепции Костя был осведомлён, заранее о них позаботился.
Регина была безмерно счастлива. И не только в Крыму, по пути назад приходилось то и дело останавливаться, укрываться в посадках деревьев, чтобы удостовериться – это любовь.
Тем неожиданнее и больнее оказался разрыв.
С тех пор она замкнулась в себе, сторонилась любых отношений, даже с подругами, потому, что Сазонова соблазнила (или он её, но разве это имеет значение), лучшая подруга – Леночка Трофимова, которой, кстати, тоже не повезло в любви.
Казалось, что из девочки ушла сама жизнь. Она не понимала в полной мере, чего хочет, куда и зачем нужно двигаться, к чему стремиться.
Регина готовила, содержала квартиру в чистоте, ходила на учёбу, потом на работу в лабораторию, но не понимала в полной мере, зачем.
И вдруг опять в ней проснулась женщина. Была ли это любовь? Скорее всего, нет. Так, блажь. Природа не терпит пустоты. Любой сосуд должен быть заполнен. Сердце и душа – впечатлениями, эмоциями, любовью. Тело – умиротворением и блаженством, чувственными ощущениями. Мысли – продуманными, воплощаемыми в жизнь образами, понятными символами и знаками.
С появлением в её жизни Егора, точнее, с осознанием того, что он не просто младший научный сотрудник, но вдобавок интересный мужчина, Регина вспомнила про предназначение женщины. Лавренёв был кремень: общителен, словоохотлив, благороден, но, ни капли не романтичен, и всегда хотел есть. Стоило Регине в обеденный перерыв начать потрошить “тормозок”, мужчина демонстративно отворачивался, потому, что стеснялся голодных позывов, а предложить ему присоединиться она стеснялась, не желая тем самым ущемлять его уязвимое, как у большинства представителей сильного пола, самолюбие.
Вот и на этот раз Лавренёв, чтобы не показывать голодный взгляд, изображая спокойное безразличие, сосредоточенно смотрел в окно, по которому остервенело барабанил дождь.
В конце рабочего дня Регина доедала последний бутерброд, допивала остатки крепкого кофе.
Завершение начатого накануне эксперимента можно было отложить до завтра, но Лавренёв был энтузиастом своего дела, потому не захотел ждать итогов лабораторного исследования.
Протасова запросто могла уйти домой, но и в неё аспирант вселил демона любопытства. Ей было интересно, удастся или нет Егору новая идея. Он любил и умел объяснять биологические процессы, очень много чего знал, рассказывал с невиданным вдохновением, просто о сложном.
Девушке нравился Егор, было приятно слышать его голос, а в последнее время к тому же, улавливать некие удивительные флюиды, порождаемые возбуждёнными непонятно чем органами чувств, самым впечатлительным из которых было обоняние.
Егор купался в насыщенном запахе мужественности, терпком, пьянящем, от которого кружилась голова, и срывался в галоп пульс.
– Ринка, ничего, что я так грубо, на “ты”?
– Даже приятно, что ты принял меня в близкий круг.
– Скажи, только откровенно, честно, без всяких там женских заморочек, ты счастлива?
Поперхнувшись, лаборантка медленно отложила огрызок бутерброда, подавившись в дополнение глотком горячего кофе, не в силах понять, что именно Егор имеет в виду. Он так и не повернулся.
– С какой целью интересуетесь, Егор Валентинович, хотите поговорить по душам, или… намерены что-то интригующее сообщить?
Протасова, было, подумала, что и он успел заметить, что она не только лаборантка, но и красивая молодая женщина. На мгновение показалось, что сейчас он произнесёт сакраментальную фразу, возможно, признание в любви, или нечто похожее, способное вывести их дружелюбные, позитивные, но довольно сухие отношения на новый уровень, который позволит общаться более открповенно.
– Вовсе нет, солнышко, обычное мужское любопытство.
– И всё-таки мужское, а не профессиональное.
– Не придирайся к словам, всегда вникай в суть.
– Тогда поясни, на каком уровне любознательности хочешь услышать ответ, какие именно аспекты этой сложной биологической и нравственной характеристики желаешь услышать… на духовном, мировоззренческом, морально-этическом, или примитивно-физиологическом… кто именно спрашивает, физик или лирик?
– Ну, ты завернула речугу, Протасова. Учись говорить проще. Я спросил об обычном человеческом счастье, о состоянии, которое невозможно разделить на составляющие, потому, что оно, или есть, или нет. Но от него напрямую зависит настроение.
– Что можно сказать об этом, глядя на меня со стороны наблюдателя?
– Отвечать вопросом на вопрос… не принято, это манипуляция. Да, или нет?
– Хочу понять цель, от которой так же прямо зависит ответ. Исходя от того, что тебя интересует моё настроение, скорее всего тебя, Егор Валентинович, интересует уровень эмпатии.
– Вот именно, Рина, вот именно… он, этот уровень, очень даже меня интересует. Особенно та его часть, которая преисполнена неподдельного сочувствия к ближнему. Искренне способная принять участие в судьбе соратника, которого беспощадная судьба обделила способностью извлекать из общения и научной деятельности материальные бонусы.
– Другими словами, Егор Валентинович, предлагаете себя усыновить… или взять на содержание?
– Зачем же так грубо, любезная! Речь всего лишь о временном материальном  вспоможении, об экстренной гуманитарной поддержке. Дайте, нуждающемуся, в долг… до аванса. Клянусь, отдам всё, до копейки.
– Обидно, Лавренёв, слышать от вас подобное признание в любви. Сама на мели. Но… ты ведь имел в виду совсем другое… сознайся. Могу предложить… макароны с сыром, от пуза, пару сосисок, чай или кофе, на выбор.
– Ну что вы, любезнейшая Регина Леонидовна, такую щедрость мне не осилить. К тому же, для этого необходимо посетить вашу девственную обитель, а это, согласись, солнышко, не очень удобно… с любой из перечисленных тобой ранее точек зрения: духовной, мировоззренческой, морально-этической, даже примитивно-физиологической.
– Не кокетничай, Лавренёв. Голод, не тётка. Будешь должен, мы ведь с тобой, как ты выразился, соратники. К тому же оба нуждаемся: ты – в полноценном питании, без которого мозг не может функционировать, я – в пище духовной, в общении, и взаимопонимании.
– М-м-м, – промычал Егор, – конечно, мне должно быть стыдно. Мало того, что я как бы мужчина…
– Не как бы, Егорушка, а на самом деле. Давай не будем устраивать сцен. Не бог весть, какая щедрость. Приглашаю тебя в гости.
У Регины Лавренёву очень понравилось. Сам он жил в общежитии, чего совсем не стеснялся.
На самом деле ему была крайне симпатична и сама хозяйка, но врождённая интеллигентность не позволила в этом признаться даже самому себе. Он так и сказал Регине, когда согласился посетить её хлебосольный очаг, – визит в рамках взаимной дружбы меня вполне устроит. Но когда-нибудь, имей это в виду, если, конечно, появятся деньги, –  на этом месте Егор озабоченно вздохнул, – я отвечу щедрым кавказским алаверды.
– Меня тоже устроит подобный формат, – лукаво подмигнув, согласилась Протасова, – с мужчинами я ещё никогда не дружила.
– А с юношами?
– Непозволительное любопытство, шеф. Врать я не люблю, а правду говорить не хочу. Как быть?
– Прости, хозяюшка, заигрался, вошёл в роль.
– Интересно узнать, в какую именно?
– Не бери в голову, у меня от запаха макарон с сосисками крышу снесло.
– Макароны, само собой. Дружба, так дружба. Давай общаться… откровенно. Ты спросил про счастье… почему, зачем? Женщине, точнее, девушке, сложно влезть в мужскую голову, и всё же… о чём именно ты думал… тогда?
– Я уже и забыл, Ринуся. Когда это было-то…
– До макарон, это точно. Что ты хотел мне поведать, в чём признаться или покаяться? Может быть, ты открыл формулу счастья, эликсир любви и молодости? Ведь не просто так ты напросился ко мне в гости!
– Я не… ты же сама, Риночка, в качестве, так сказать, материальной помощи.
– Не юли, будь мужчиной. Я тебе нравлюсь, в этом дело?
– … м-м-м-м… ещё как нравишься, Протасова, но… я не чародей, не маг, я младший научный сотрудник, абсолютно бесперспективная личность.
– Что тогда можно сказать обо мне! Даже первый курс не осилила.
– Если бы я обладал, хотя бы маленькой толикой способности перевоплощаться, из неудачника с амбициями учёного превращаться в преуспевающего кого-нибудь, ты бы не увидела меня здесь, поглощающего третью тарелку макарон. А если бы увидела. Нет, солнышко, это совсем другая история, об этом тебе лучше не знать. С логикой, Протасова, с общим развитием, с интеллектом, у тебя всё в порядке. Должна быть причина… в другой плоскости.
– А я хочу знать. Понимаешь, хочу! Поясни. Сказал “А”, говори и “Б”. Мне очень важно знать, о чём ты сейчас думаешь, глядя на меня. Я хорошенькая, или так себе?
– Можно, я не буду отвечать на этот вопрос? Некорректно в таком тоне разговаривать… с холостым мужчиной, который протирает штаны мэнээсом, который ещё лет десять будет писать кандидатскую диссертация. Потому, что сначала должен добыть всё необходимое для докторской своему научному руководителю.
– Так, кое-что проясняется: ты стесняешься своих штанов, койки в общежитии, и ставки аспиранта, которая как бы есть, но разглядеть её невозможно, так?
– Так, или не так, какая разница. Больше ты меня здесь не увидишь.
– Надо же, мальчик обиделся… а мне каково подтирать сейчас твои сопельки!
– Нарываешься на конфликт?
– Напротив, желаю вызвать в тебе агрессию. Перед тобой сидит женщина, которая…
– Всё, Протасова, больше ни звука.
– Это мой дом, и моя жизнь. Может быть, я сейчас хочу…
– Молчи, ну, пожалуйста, не надо, прошу тебя! Давай поговорим о чём-нибудь нейтральном.
– Например, о любви… давай!
– Ладно, я готов… прочитать тебе лекцию. Это,, кстати, входит в тему моей диссертации. Всё, что касается любви… почти всё, зависит от одного единственного гормона, имя которому окситоцин, который совершенно случайно, хотя в науке любая случайность – частное проявление закономерности. Сей муж просто знал, чего именно ищет. Так вот, Томас Инсел, нейробиолог и фармоколог из института психического здоровья в Амекрике изучал на мышах, причём не в лаборатории, а в живой природе, отношения между матерью, отцом, и мышатами, что, собственно, и есть проявления любви.
– С темы ты конечно соскакиваешь, Егор Валентинович, но. Продолжай, думаю, будет интересно.
– Можешь не сомневаться, будет. Конечно, его интересовала ни сама любовь, как мы, люди, её понимаем, а уровень тревожности, поскольку целенаправленно изучал причины депрессии, и искал средства её преодоления.
Однажды ему рассказали о популяции крыс, которые отличались постоянством интимных связей, что нетипично для данного вида млекопитающих. Эти крысы жили парой всю жизнь, вместе растили детёнышей, и нежно заботились друг о друге.
– Влюблённые друг в друга крысы. Забавно. И что это было, природная аномалия?
– Не перебивай. Рядом с этой популяцией, точнее, несколько выше, на горе, жили животные того же вида, точно такие же по всем физиологическим характеристикам, но вели они себя иначе. Мужские и женские особи беспорядочно спаривались, не ухаживали за потомством, были крайне агрессивны по отношению друг к другу и к собственным детёнышам.
– Ещё одна аномалия?
– Вовсе нет. Иссследования выявили-таки причину, которая крылась… в уровне в крови двух гормонов: окситоцина и вазопрессина. Понимаешь, есть в крови окситоцин – в популяции царит любовь и согласие, нет – агрессия и насилие, конфликты и тотальное доминирование. Путь от любви до ненависти зависит от единственной молекулы. При отсутствии окситоцина у женских особей не начнётся лактация. С его помощью вызывают роды. Если самка в достаточной мере вырабатывает окситоцин, самец заражается эмпатией, и тоже начинает активно продуцировать этот гормон. Когда популяции “плохих” крыс с помощью инъекций увеличивали концентрацию этого гормона, она превращались в любящих супругов и родителей. И наоборот, если блокировать выработку этих молекул, в действие вступает агрессия.
Дальнейшие исследования показали, что организм человека точно так же отзывается на присутствие этих молекул. Скажи, что это не чудеса. Кстати, эксперименты на людях выявили ещё одну особенность этого гормона. При высоком уровне испытуемые из эгоистов превращались в альтруистов.
– Тогда вопрос… как у тебя с уровнем окситоцина?
– Зачем тебе об этом знать?
– Затем, что не могу понять, альтруист ты, или эгоист… хотя бы по отношению ко мне. И как скоро мне снова ждать тебя в гости.
– У меня, знаешь ли, скверный характер. Но не из-за окситоцина. Просто я всегда голоден. Господи, какой же я идиот, кому жалуюсь, твоя зарплата меньше моей. А езё за квартиру нужно платить.
– У меня есть папа и мама, у них – подсобное хозяйство, если нужно, мне набьют холодильник едой. Но я не люблю пользоваться их добротой. Хочу научиться жить самостоятельно, на собственные средства.
– Я тоже хочу, пока не удаётся.
– Скажи, ты уверен, что лаборатория, исследования, диссертация – твоё призвание? Лично я поняла, что не хочу быть биологом, не моё это.
– Тогда зачем… зачем нужно работать лаборантом?
– Вот и ты… вопросом на вопрос. Оформилась, чтобы понять, чтобы повзрослеть, и пойти учиться дальше. Теперь не хочу. А дружить с тобой хочу. Много чего хочу, но это потом, когда… когда ты повзрослеешь.
– Детка, – смутился Егор, – ты мне в дочки годишься.
– Не так, чтобы очень. Девочки созревают раньше. Я уже… почти взрослая. А ты…
– Хочу, чтобы ты была счастливой. Я для этого не гожусь.
– А я… я гожусь… для тебя?
– Нормальный у меня уровень окситоцина, Протасова, иначе я бы тебе давно что-нибудь возбуждающее в кофе подсыпал, или в сахар.
– Вот и я подумала… про эмпатию, про то, что ты меня окситоциновой зависимостью заразил.
– Это иллюзия, Ринка. Не будь дурой. Я ведь, в конце концов, не железный.
– А какой, какой ты!
– Обыкновенный. А ты… ты… необыкновенная. Ты – самая лучшая.
– Правда, так думаешь… правда! Обними меня.
– Божечки, что я натворил, что наделал, как мне теперь жить… без тебя?!
– Так и не живи… оставайся, что ли…