Никитин, Филипп Никитич и его сын Александр Филипп

Сухаревка и Панкратьевский пер. Итак, старейшим и более всего населеннейшим из книжных центров были Панкратьевский переулок и Сретенка возле него. Причиной средоточия здесь старых книжников была близость Сухаревки, этого главнейшего нерва всей былой книжной деятельности. Все книжники, населявшие указанные места, были в то же время и рыночными торговцами. Главнейшие из них были: Никитин, Филипп Никитич и его сын Александр Филиппович, у обоих было по лавке; Толченов и сын его, под прозвищем «глухой» за его физический недостаток, имевшие также две лавки, и Петр Павлович Изотов. Лавки были холодные, без окон, с так называемыми растворами, как и всюду в Москве того времени, на Никольской, в Проломе. Семьи Никитиных и Толченовых являли собою ярких типичнейших представителей тогдашнего московского книжного рынка, связанного непосредственно с Сухаревкой. Это влияние Сухаревки налагало особую печать, от которой не соприкасавшиеся с нею были почти совершенно свободны, а именно то подчеркнутое грубое обращение с публикой, которое присуще было одним Сухаревским торговцам. Разгадка этому, конечно, есть. Будучи осаждаемы многочисленной публикой, среди коей большинство обращалось с праздными и нередко бессмысленными вопросами; будучи проучены горьким опытом, когда ни один из десяти перебирающих книги и опрашивающих о них всякие подробности и расценку, иной раз и на грош не купил, они теряли самообладание и начинали отвечать грубостью. Изо дня в день раздражение накапливалось и вырабатывался определенно кошмарный тип рыночного продавца. Если к этому прибавить его малокультурность, то будет ясно, до каких геркулесовых столбов могло простираться его раздражение, не сдерживаемое ничем, за исключением, в крайних случаях, вмешательства полицейского. Никитин — сын, П.П. Изотов и Толченов-глухой считались передовыми книжниками, стоящими головою выше остальных; они уже отошли от системы, господствовавшей дотоле, покупать книги на вес и продавать на глазомер. Они даже знакомы были с царившей тогда книжкой Геннади и нередко при продаже указывали на нее, взвинчивая цену раз в десять против нормальной. Будучи любознательны и заглядывая в книжки, они могли бы пойти далеко, если бы не их недостатки, мешавшие им развиться. У первых двух обычный порок, свойственный, увы, почти без исключения всем книжникам того времени — пристрастие к спиртным напиткам: а у второго — глухота. Сноситься с ним можно было только посредством записок. У него в лавке лежала большая аспидная доска, с привязанным к ней грифелем и он предлагал каждому входящему написать, что ему нужно. Ответы он давал устно, хотя и косноязычно, но все-таки довольно понятно. Ответы его были чрезвычайно оригинальны и обнаруживали в нем большого остряка и сатирика. У этих троих водились нередко и хорошие книги, более чем у кого-либо из всех остальных московских книжников, за исключением, конечно, П.В. Шишова,— этого незаменимо-щедрого и единственного дарителя самых неожиданных сюрпризов. О нем было уже сказано вначале настоящей статьи. Об остальных книжниках, обычно населявших Сухаревку, можно только сказать, что они все были типа Шишова, но только в меньших размерах и не обладавшие таким широким размахом. Были среди них и даровитые, пытливые и имевшие все данные на успех, если бы не их ужасный порок, не дававший им развиваться. Справедливо говорил Астапов в своих «Воспоминаниях» (21), характеризуя весьма даровитого букиниста Н.И. Крашенинникова: «...и он запил, а запоем он пьет и до того пропьется, что всё кончит».

«Стрелки». Так кончали большинство этой книжной братии, не успев, расцвести. Так вымерла целая огромная корпорация так называемых «стрелков» — мелких книжников, торговавших в разнос. Это было любопытное племя, и о нем не безынтересно сказать несколько слов. Люди всякого звания, но поголовно малограмотные, неизвестно по какому наитию набредшие на этот промысел, занимались им с большим увлечением и успехом. Это были не простые уличные торговцы в разнос, нет, вы их никогда не увидите на улице стоящими с пачкой книг. Пристанище им был трактир, но опять не для торговли книгами. Нужно сказать, что «стрелки» эти специализировались на такого рода операциях: блуждая по домам, как татары за поисками «шурум-бурум», они спрашивали, нет ли продажных книг и, попав на. такое место, они несли свою добычу в трактир. Трактир — это их биржа, их место, решающее дальнейшую судьбу накупленного. Здесь шла сортировка книг и разрабатывался стратегический план их распределения. Стрелки не любили иметь дело непосредственно с собирателями, хотя и знали многих из них, находя такой процесс реализации слишком затяжным; они предпочитали торговцев, и вот здесь, учитывая характер деятельности каждого из них, немедленно несли им соответствующий материал,— кому редкости, кому учебники, кому разрозненных классиков в приложениях к журналам. Девиз стрелков — быстрота действий, чтобы к вечеру все было распродано, и плох был тот из них, у которого застревала до другого дня какая-либо книжка,— этот не считался уже мастером своего дела. Все эти операции неизменно сдабривались обильными вспрыскиваниями. Спрыскивались выгодная покупка, выгодная продажа. И так каждый день. Вся деятельность стрелков протекала в самой ужасной угарной атмосфере, и не диво, что пожилых среди них не было совсем,— все они рано сходили не только со сцены, но и прямо в могилу, умирая, в буквальном смысле под забором. Некоторых из них особенно было жаль. Припоминаются два брата Сокольские, носившие на книжном рынке кличку «Братья Карамазовы». Толковые, довольно хорошо наметавшиеся в книжном деле, они могли бы быть очень полезными сотрудниками и в хорошо организованном предприятии. Одному из них было предложено выгодное место. «Благодарю за честь,— отвечал он,— но не гожусь я вам, не выдержу, на волю меня потянет». Эта воля и сгубила их обоих: они умерли вскоре один за другим в молодых годах.

«Пролом» па Никольской ул. Байков П.Л. (1827-1887). После Сухаревки и ее предместьев самым популярным местом был так.называемый «Пролом», «Проломные Ворота» на Никольской улице. Старейшим его обитателем был Байков, Платон Львович, торговавший в самом проходе, в темной лавке, в которой и днем приходилось быть с огнем. Типичный старый книжник, баловень своих клиентов, которые его любили за его веселый нрав, балагурство и разные дурачества, он имел доступ к «барам» — собирателям, которых по очереди и навещал, предлагая приобретенное за день. В лавке он почти никогда не бывал, служила она ему скорее для свалки приобретенного, в ней царил невообразимый хаос, все было покрыто пылью. Все дело поставлено было на его энергии. «Волка ноги кормят» — было его девизом. Он с утра летел по адресам, на аукционы старинных вещей (он приторговывал и ими). Привезет добычу в лавку, наскоро разберется и снова летит с предложениями. Цены у него были доступные, и редкая вещь не проходила сразу. По суетливости и быстроте действий как в купле, так и продаже, рекорд, установленный им, никем не побит и до сих пор. Умер он в 1887 году 60 лет отроду.