на масленицу

Блины лежали на тарелке высокой стопкой, верхний блин лоснился и блестел от растекшегося по нему масла. Двумя руками я взял его, он был еще горячий, и начал складывать, сначала пополам, потом в четверть, потом еще и еще. Получившийся тугой блинный свёрток я сжал покрепче и перевел взгляд на стоящие рядом соусники, наполненные сметаной, сгущенкой, клубничным вареньем и икорницу, полную блестящих темных зерен. Слюна наполнила рот, и пришлось ее сглотнуть, прежде чем решить, куда макнуть согревающий пальцы блин. Определившись, я немного ослабил хватку, тугой сверток обмяк и раздвинул края. Свободной рукой я взял серебристую ложечку и зачерпнул из икорницы высокую горку черных зерен. Пока обмякший и утомленный ожиданием блин плыл навстречу своему наполнению, горка икры на ложечке потекла и несколько икринок упали на стол. Что бы не рассыпать черную лоснящуюся гроздь, я отправил ложку навстречу блину и когда они встретились непослушная горка, практически без потерь, упала в центре приоткрытого блинного свертка. В этот момент я осознал, что начал не с того. Вернув опустошенную ложку в икорницу, я протянул руку и ухватил за горлышко холодный и запотевший графин, и снова поторопился, пустая стопка одиноко стояла в стороне и что бы дотянутся до нее пришлось немного привстать, балансируя над стулом и стараясь не рассыпать икру из блина, я опрокинул горлышко графина, густая и прозрачная, как стекло жидкость слишком быстро наполнила стопку до краёв и перелилась, растекаясь по столу.  Измученый, но не забытый блин, отдавая последние капли тепла, безмятежно ожидал своей участи, когда я наконец взял стопку и намочив пальцы задержавшейся на ее стенках влагой, принял в себя обжигающий, то ли холодом, то ли огнем, напиток. Блин незамедлительно последовал за ним и поревратил вспыхнувший было пожар в мягкое и приятное тепло, растекающееся по телу. Хорошо-то как, вслух подумал я и подвинул стопку блинов ближе к себе...