Побег от НКВД

Мне сообщили: на меня донос
Отправил закадычный друг.
Зачем он на меня донёс,
Я догадался далеко не вдруг.

И понял ясно: мне грозит петля
И надо скипидаром мазать пятки.
Мне светит, ох! Нелёгкая стезя.

Немало тех, кто верил в справедливость,
Отправились пешком на эшафот.
Понятия: ошибка и правдивость
Забыты так же, как понятие афронт.


Нужна была к спасению подготовка
И тщательно продуманный план бегства.
Достал из тайника винтовку,
Для собственной защиты средство.

Сменил одежду, прекратил бритьё,
Собрал комплект гвоздей и инструментов,
Чтоб обустроить мне в тайге жильё,
Предусмотрел различные моменты.

Теперь был март, в лесу жила зима,
Ещё могли свирепствовать морозы.
НКВД – российская чума,
Была для не виновных карой грозной.

Я был воспитанник приюта,
Как персонаж, не помнящий родства,
Не испытавший праздного уюта,
И не живал в хоромах иль дворцах.

До детского домишки слыл бродягой,
Знаком я был « с режимом выживания»
И перенёс и страх, и  передряги,
А посему бежать решил без колебаний.

Я паспорт раздобыл в «Бюро находок»,
Приклеил фотокарточку свою.
В «Прокате» взял одну из лодок,
Палатку тёплую и спальник на меху.

Немного отойдя от дома, оглянулся:
Подъехал с визгом «чёрный воронок».
От стресса у вокзала я очнулся.
В купе в сон провалился, как сурок.

Билет мой от Москвы до Енисея
Увёз меня подальше от кошмара.
Царевича мне не хватало Елисея –
Мой отдых колдовской разрушить от угара.

Его нарушил проводник вагонный,
Провозгласив негромко: «Красноярск».
Луны  лениво шар огромный
Над городом вращался ясно.

Я к выходу направился с поклажей,
Но тамбур перекрыли КГБисты.
Вернулся я в купе: «Какая лажа».
Придётся ехать до Новосибирска.

Я вышел на перрон вокзальный
И принял предложение ночлега.
Скуластый мужичок в розвальни
Мой скарб сложил. Тупая флегма
Была разлита по лицу туземца.
Лохматая лошадка по сугробам
Влекла нас по кривому переулку
Неспешно, чтобы сани не угробить.

Заночевал. Проснувшись поутру,
Позавтракал провяленным лещом и чаем.
Хозяин мой, как истинный гуру,
На мой вопрос молчал, не отвечая.

Возможно, Мой не понимал язык,
А, может, свой он потерял однажды…
Всего  скорей болтать он не привык.
Я улыбнулся, он кивнул мне дважды.

Рассказ его сестры причину разъяснил:
В Гражданскую он партизанил,
Пленённый белыми врагу не объяснил,
Где прячется отряд в лесу Рязани?

Отряд не выдав, он лишился языка.
Его как шницель бросили собакам.
Спасла его от казни В.Ч.К.
Вернулся он домой, неделю плакал.

Я жил у Афанасия спокойно,
Ждал ледоход, чтобы покинуть город.
Ночами «воронки» везли в отстойник
Правдоискателей. Бездымный порох

Я набивал в патроны вместе с пулей.
Точил пилу, работал и  топор,
Купил, по случаю, в дорогу пару ульев,
Мешочек соли, спички и багор.

Сестра немого – разговорчивая Марфа
Мне рассказала о таёжной жизни.
Шло время, на исходе марта
Немого увезли. Поплакали на тризне.

Весна случилась непривычно рано.
Лёд затрещал, начался ледоход.
Читала Марфа строки из корана.
Весну гудками встретил пароход.

Уплыли на суровый север льдины,
Гусей крикливых потянулись косяки.
Рвались в Оби времён Гражданской мины,
Весны приходу рады русаки.

Я Марфу посвятил в свой замысел побега.
Она к нему прониклась пониманием.
Меня сопроводила до крутого брега
Енисея. Польщён я был её вниманием.

Тепло простился я с девицей,
Вдул в лодку надувную жизнь,
Сложил пожитки и помчался птицей
Навстречу неизвестности, а Приз

В конце пути обещан на Олимпе.
За противостояние насилию.
Ну, а пока мой верный клипер
Шёл по течению от роз и лилий.

Я преимущественно двигался ночами,
В прибрежных кущах отсыпался днём.
Была опасность встретить у причалов
Тех, кто осмотрит паспорт и подделку в нём.

Дала мне Марфа письмецо
В деревню Сумароково сестре Варваре,
Девице, хоть и с хитрецой,
Но доброй. Муж её «гостил» на нарах

В «уютном» лагере в Норильске.
Кормил собою жадных вшей.
Попал туда он по особым спискам,
Лупили зеков там взашей.

Варваре рекомендовала Марфа
Меня, попавшего в опалу,
Я – музыкант и мне покорна арфа,
К тому же честен, воздуха мне мало.

А, кстати, да – я музыкант,
Арфист, играющий в оркестре.
В приюте обнаружен мой талант.
Вниманье публики всегда мне было лестно.

Мой несравненный друг Антон
Завидовал моим успехам.
Он был трубач, притом влюблён,
О чём порой рассказывал со смехом.

Предмет его любви – скрипачка Ида,
Она меня, а не его любила.
Он злобствовал, не подавая вида,
Вынашивая месть, чтобы меня сгубила.

Когда однажды он  себе позволил
О ней сказать заведомую пакость,
Потребовал я, чтоб он соизволил
Покаяться. Он согласился, радость

Обуяла меня, что не придётся бить его по морде,
Но я не знал. Как низко пал
Мой лепший друг, каким аккордом
Ответит тайно он, каков его запал.

Я с Идой, убегая, не простился,
Не дал ей знать о подлости Антона,
Не дёргался и  не суетился,
Бог покарает подлеца во время Оно.

Дни шли за днями, делал я привалы,
Ловил сомов и судаков, и щуку,
Ухой роскошной наедался до отвала,
При этом бдительности помнил я науку.

Прошёл апрель, достиг я места,
Где Ангара впадает в Обь.
Слияние узрев, я, как невеста,
Ошеломлён был, взятый в оторопь.

Два месяца пути к Подкаменной Тунгуске
Прошли ритмично и без приключений.
Её впадение в Обь довольно узкое
И потеряло всякое значение.

Варвара встретила меня насторожённо,
Но, прочитав письмо, оттаяла невольно.
Ведь даже здесь тревожно-напряжённо,
Повсюду – лагери раскинулись привольно.

Поутру, по соседскому доносу
Меня нашли в душистом сеновале.
Ещё холодные не подсушило росы,
Как я в конце письма поставил: «Ida, vale».

Доставили на катере в Дудинку
И поместили в пересыльный лагерь.
Я клял судьбу со злостью, под сурдинку.
Наверно, так же разозлён был Врангель.

Когда его в Крыму большевики прижали.
Он верил, что сломает им хребет,
О чём гласят истории скрижали.
Ан, вышло всё увы наоборот.

Во время следствия я понял:
Варвара, очумевшая от горя,
Надеясь получить для мужа волю,
Сдала меня с своею совестью не споря.

С очередным Этапом я попал в «Норлагерь»,
Где лямку тяжкую тянул Варварин муж,
Где за провинность в кости забивали «Nagel»
И, если дюж ты был, то стал не дюж.

С Андреем мы увиделись случайно:
Его бригаду выводили на работу.
По фото я узнал его нечаянно:
Он доходягой стал, кус хлеба – вся его забота.

Шёл сорок первый год, начало лета.
Война из строя вырывала миллионы.
На западе далёком было это.
В штрафные нас определили батальоны.

Я понимал: «Конечно, это крышка.
Мы, штрафники, для командиров – мясо,
Но это лучше мне, чем лагерная Вышка:
Примерно как коньяк, но вместо кваса.



Нас пароходом привезли в Архангельск,
Переодели в форму, снятую с погибших,
За нас молились в небесах Архангелы.
Доставили в Москву нас по приказу свыше.

Под Хорста Веселя мотив
Фашисты разъярённо лезли в драку.
Полковники из тёплых блиндажей ретиво
Приказы отдавали: «В бой, собаки!»

 Мы рвали глотки голыми руками,
Калеча оголтелых фрицев
И выбивали зубы сапогами
Чтоб навсегда они забыли слово «Blitz».

В боях под Ельней отличился я –
Два танка вражеских взорвал и сжёг.
Раненье получил, лежал в госпиталях,
Но выжил, воевать я дальше смог.

За подвиг мой был награждён звездой,
Из штрафников переведён к артиллеристам.
Меня назвали перед строем: «наш герой». –
Поморщились со злобою чекисты.

За языка-майора получил медаль,
За храбрость в штыковой атаке – орден.
Опять был ранен, снова полежал
В санчасти, но окреп – не помер.

Да, пересмешница – судьба распорядилась
Свести меня на рандеву с Антоном:
Она – судьба затейливо рядилась.
Его увидел я у ямы перед строем.

Его глаза вдруг встретились с моими:
Он залпа ждал и вот: «Какой пассаж!»
Черты лица его мгновенно исказились
От ненависти. «Ну и вернисаж», -

Подумал я и горький стыд
Пронзил меня, когда узнал причину:
Меня увидев, зарыдал навзрыд.
Залп подкосил его, как тонкую лучину.

Попав на фронт, он оказался трусом,
Ведь подлецы, обычно, - эгоисты,
В бою он совершил проступок гнусный:
Стрелял в себя, чтобы остаться чистым.

Меня не удивил и не порадовал тот случай:
В войне случайностей нелепых – масса.
Не знал я, что мне было б лучше?
Чтоб он покаялся иль выжал сок из глаза.

В конце войны в лесу под Веной
Я на привале услыхал Вивальди.
На бугорке цветущем, как на сцене,
Играла скрипка мастера Амати.

Смычком по струнам выпевала Ида,
Глазами устремлённая в апреля синь.
Казалось мне, хоть небо опрокинь,
Уверен был - явилась Немезида.