Ты больше никогда не будешь один

Я наматываю на руку поводок Арчи, рванув его на себя, дабы усмирить его восторг, с коим он царапает когтями недавно выкрашенную дверь. «Белоснежная яблоня» довольно умиротворяющий цвет – поднимающий настроение, если верить описанию на банке краски. С каждым мазком кисти стойкий запах краски затмевал аромат одиночества, вторгнувшегося в наше пустое жилище. От возможности внести в свою жизнь какие-то изменения я получал несомненное удовольствие, даже если просто замазывал поверхность проблем более глубоких, чем можно было исправить.
- Эй, ну хватит, - с улыбкой попрекаю я Арчи. Торчащий из пасти розовый язык выглядит довольно комично, как и его тело, ёрзающее от волнения.

Арчи попал к нам в картонной коробке, с синим бантом вокруг коричневой шеи, с большими карими глазами и мягкой, словно шёлк, шерстью. Подарок от моего мужчины. Ему суждено было стать моим товарищем, верным другом. В то время я не понимал, что он мог бы заполнить рваную дыру моей жизни. Возможно, такова и была задумка.

Без его искренней любви меня захватило бы отчаяние, кружащее вокруг меня будто туман. Я чувствую, как его холодные завитки тянутся ко мне в безысходной тишине ночи. Краем глаза я вижу, как оно нависает надо мной, готовясь опуститься полностью, если я решу с ним смириться. Но нет. Я улыбаюсь. Я смотрю только вперёд. Вынуждаю себя заниматься какой-нибудь деятельностью. Обманчивое ощущение.

Я снимаю с двери цепочку, и Арчи тянет меня вниз по узкой деревянной лестнице; его когти цокают по древесине, выводя меня на солнечный свет. Летний бриз колышет волосы, пока мы бредём к воде.

- Арчи, фу. – Я еле поспеваю за ним, не обращающим внимания на мои крики и несущимся по дорожке прямиком к мужчине, который сидит под тенистой изогнутой сиренью. Её сладкий цветочный аромат своим присутствием украшает озеро и воздух.

- Не волнуйтесь, с ним всё хорошо. Правда, парень? – Незнакомец наклоняется, поглаживая мою обычно опасливую собаку, которая сейчас повержено лежит на траве животом вверх. Удивлённый поведением Арчи, я округляю глаза.

- Извините, ради Бога. Обычно он меня слушается. Не понимаю, что на него нашло. – Я приглаживаю непослушные волосы, чувствуя, как приливает к моим щекам румянец.

Мужчина переводит взгляд на меня, улыбаясь так же нервно, как и я, и тем самым пробудив у меня в груди какое-то дремлющее чувство.

- Честное слово, всё нормально. Я люблю собак.

Он одет в шорты и кроссовки. Бегун. Волосы влажные, небрежно зачёсанные назад, на кончиках прядей висят капельки пота, а возле ног лежит бутылка воды.
Эмоции, рвущиеся из глубин души и трепещущие у меня внутри, находят на меня вместе с пониманием, что в действительности я благодарен этому незнакомцу за его добрую улыбку, отчего чувствую себя никчёмным и жалким.

- Он тот ещё проказник, - шучу я, взяв ошейник Арчи и пощекотав ему макушку. – Похоже, вы тоже ему понравились.

- У меня талант. – Его улыбка становится шире, а глаза полны озорства. Их цвет такой же зелёный, как лес, что нас окружает. – Как его зовут?

- Арчи.

- Привет, Арчи. – Он наклоняется, подняв теннисный мяч, лежащий у его ног, и кидает его намного дальше, чем смог бы бросить я. Арчи в неимоверном восхищении.

К своему же собственному удивлению, я смеюсь, пока он отворачивает лицо и вытирает покрытую слюнями руку о шорты.

- Я как-то не продумал.

- Неизбежные неприятности для владельцев собак. – Я показываю на следы, любезно оставленные Арчи на моих красных джинсах. Мужчина смеётся, взглядом задерживаясь на моих накаченных бёдрах, после чего возвращает своё внимание к только что вернувшемуся мячу и сидящей по стойке смирно у его ног собаке.

Я понимаю, что пора пробормотать извинения и уйти, но знаю, что дома не с кем разделить улыбки и смех. Я нарочито заставляю себя забыть эти мысли, вспоминая о сне в одиночестве, холодных ужинах и лжи.

- Выходит, отныне вы его новый лучший друг. Придётся и мне представиться. Я Томас. Томас Дитхарт.

Его улыбка меркнет на секунду, но так быстро, что моргни я, и вовсе этого бы не заметил. Так что когда он пожимает мою протянутую руку, я решаю, что мне, должно быть, показалось.

Его ладонь прижата к моей, пальцы окутывают мои, и кажется, что я переступаю черту. Невзирая на это, не могу найти в себе силы уйти. Мать всегда просила меня не играть с огнём, предупреждая, что я могу обжечься.

Однако я сомневаюсь, что в силах выдерживать медленное замерзание до смерти.

- Привет, Томас. Я Дитрих Грей.

...Сладковатый аромат выпечки кружит вокруг нас, пока мы сообща трудимся на кухне. Время ужина уже дважды было отложено, и мы ждали, когда наши любимые вернутся с работы.

- Мам, тебе ещё нужна моя помощь? – спрашиваю я, прижимая край сдобного теста к краю блюда и спрятав под ним яблоки с корицей.

Она не отвечает, как это часто бывает. Я оглядываюсь через плечо и вижу, что её руки старательно вытирают бокал. Она неоднократно повторяет процесс, устремив взгляд в окно. Если я не прерву её, то, стекло, скорее, обратится в песок, рассыпавшись сквозь её пальцы.

- Мам.

Она ставит стакан и идёт ко мне, рассматривая мою работу.

- Прекрасно. Не хочешь налить себе бокал вина и присесть? Я закончу. – Нежные переливы её голоса знакомы так же, как идущий от неё аромат роз. – Мне нужно вытащить из духовки еду, иначе она сгорит.

- Они не задержатся. – Моя ложь отражается в улыбке, виднеющейся на её лице.

- Давай. И кыш отсюда. – Она протягивает мне бокал игристого вина и подталкивает меня прочь.

Она не всегда была тенью. На старых цветных киноплёнках я видел её живой, когда её карие глаза искрились на солнце. Она говорит, что это светился я, спрятанный под её кремовым кружевным платьем и кофтой из тафты. Вокруг её талии лежала рука моего отца, а друзья приветствовали счастливую пару.

Но это не мои воспоминания.

Когда в замочной скважине раздаётся скрежет ключей, мы уже выпили по два бокала белого вина. В воздухе не проливается ни одно извинение, но к моей щеке на миг прикасаются холодные губы.

Я пытаюсь не сравнивать этот поцелуй с тем, который ощутил на своей щеке под сиренью. Чувства, такие же разные как времена года: резкий мороз зимы и тёплый весенний бриз.

- Как дела на работе? – пытаюсь я оживить обстановку вопросом, задаваемым мною изо дня в день. Когда в ответ я стал получать односложные ответы, мой энтузиазм угас. На пальцах одной руки я могу посчитать дни, когда за последние несколько месяцев мы вели настоящие беседы.

Райли стаскивает с шеи галстук и аккуратно наматывает его на руку. До боли знакомый жест. Под зоркими взглядами моих родителей он пытается в ответ произнести импровизированную фразу, но отец перебивает его до того, как начнутся рассказы о спекулянтах, инвесторах и числовых показателях.

- Давайте не будем разговаривать о работе за столом. Ешьте в своё удовольствие.

С губ Райли не срывается ни словечка, и хотя он отлично скрывает, но я вижу в его пожатых плечах и вежливой улыбке смущение. Он старается оправдать ожидания Чарльза с той самой минуты, как получил работу своей мечты – младшего биржевого брокера в том же самом инвестиционном банке, на том же самом уровне, по которому мой отец вышагивает словно Бог. Райли работал, как проклятый, выполняя любой приказ отца. Я пытался объяснить своему бойфренду, что его старания напрасны. Однако какие бы усилия вы ни прилагали, сколько потов и крови ни теряли, нельзя достигнуть недосягаемых стандартов. Даже являясь любовником сына босса.

Знания моей матери о цветах проиндексированы у неё в сознании как в библиотечном каталоге. Её сад – то, что приносит ей капельку счастья, пока она не парит невидимым ураганом по дому, занимаясь кухней, убирая и организуя. Она сорвала стебли лаванды с фиолетовыми цветами и украсила ими кухню. Пальцами лаская фиолетовые бутоны, чтобы выпустить их опьяняющий аромат, она объяснила, что эта лаванда – признак подозрения. Я видел их всюду – выпадающими из цветочных горшков, спутанных с сорняками в клумбе, свисающими и засушенными с потолка, чтобы избавиться от моли.

...Теперь я вижу Грея.
Каждый день, во время ланча, он проходит мимо моего цветочного магазина. Тёмные очки скрывают его глаза, пока он мчится к цели своего назначения, одетый во множество костюмов, облегающих его тело словно перчатка. Он в парке, отдыхающий под тенистой пестротой деревьев, или виден вдалеке, шагающий по тротуару. Каждый раз, когда мой пульс чуть ускоряется, я запоминаю ещё какую-нибудь деталь. Ширину его плеч, форму подбородка. Когда я вижу его, разговаривающим по телефону, хочу знать, с кем он разговаривает. Кто поправляет галстук утром, а ночью прижимается к его телу?

Каждый раз, когда его взгляд падает в мою сторону, я хочу спрятаться, чтобы он нашёл меня. Минуты и часы, проведённые ночью в одиночестве, утром в пустой постели, я трачу на мысли о мужчине с глазами цвета леса, задаваясь вопросом, а что бы я нашёл в них, заблудился ли?

Потом я вижу его в своём любимом китайском ресторанчике. Его кожа сияет под красноватым освещением, подчёркивая резкую линию челюсти, кривоватую ухмылку, направленную на меня. Под его влиянием я останавливаюсь возле окна. Я вижу, что он узнал меня, и мои щёки, незащищённые от ветра, теплеют, пока он заказывает мне вино, когда я подсаживаюсь к нему.

- Я и не знал, что ты живёшь здесь. – Мои пальцы нервно вращаются по хрупкой оправе бокала, не замечаемые мужчиной. Он обязательно заметит, насколько я невзрачный среди этих блестящих драконов и цветных фонариков, украшающих стены.

- Я только переехал. Арендую квартиру за углом. Она маленькая, но мне хватает.
Он небрит, и мне становится интересно, был ли он слишком занят работой, сменой места жительства, и как эти золотистые волоски чувствовались бы на моей коже. Я побеждаю эту мысль прежде, чем она успеет стать желанием.

- Лучшего места для обеда, чем этот ресторан, не найти. Обожаю лапшу, только всё никак не получалось выбраться сюда.

- Почему? – Он наклоняет голову вбок, как будто не может понять, почему кто-то не может сделать то, что ему хочется.

- Не все настолько храбры, что обедать в одиночестве. – Я улыбаюсь ему поверх бокала, надеясь, что красная жидкость исказит, как мои губы горестно поджимаются под гнётом правды.

- Тебе никогда не придётся обедать в одиночестве. – В его ответе я слышу больше обычной доброты.

То, как он смотрит на меня, ни на секунду не отводя взгляда от моего лица, заставляет меня покраснеть. Я убеждаю себя, что мне привиделось искушение, которое он так легко предлагает. Что его голос, задающие тихие вопросы, не соблазняет меня наклониться ближе и ловить каждое слово. Что мои пальцы не жаждут пройтись по контурам его лица, по тонкому белому шраму над бровью. Что я не хочу узнать, как он появился и есть ли у него другие. Что я не хочу его.
Мгновение переполняется перспективами. Я едва могу дышать, пока не приходит официант, чтобы забрать тарелки, и разгоняет тишину, полную неуверенности, предположений и желания. Мы возобновляем разговор на нейтральные темы.

Он интересуется, чем я занимаюсь, и внимает каждому моему слову. Я и забыл, каково это – говорить с тем, кто тебя слушает. Спрятавшиеся в самый дальний уголок ресторана, обычно резервируемый парочками, часы для нас летят как в старых кинолентах, обрисовывающих начало любовного романа, хотя, возможно, мне это просто пригрезилось.

Той ночью я засыпаю рядом с холодной пустующей половиной, из кабинета раздаётся щёлканье компьютерной клавиатуры. Я до сих пор чувствую на своей щеке губы Грея, его царапающую щетину, оставившую на моей коже розоватый узор. Я краснею, вспоминая искушение, вспыхнувшее, как птица расправляет в полёте крылья. Вспоминая, как он заправил своенравный локон мне за ухо, и чувствую роспуск вины, обвивающей меня как плющ, скручивающий и сжимающий мои внутренности.

Но как отчаянный мотылёк, я приближаюсь к его яркому пламени. Думаю, он тоже горит ярче из-за меня.

Он неминуемо становится моим тайным утешением.

Однажды в ветреный день мы сидим напротив друг друга. Кофе остыл, а руки отчаянно жаждут коснуться его, но не двигаются.

- Томас, ты правда счастлив?

- Какой странный вопрос. – Я вижу, как задерживается его взгляд на моём взгляде, и смех становится неуверенным из-за боязни, что он видит меня насквозь. Видит нежную безвредную грусть, которую я взращиваю в своём сердце.

- Это всего лишь вопрос. – Его губы кривятся, а взгляд настаивает. Он хочет, чтобы я открылся ему. Стряхнул оболочки, явив то, что прячется под ними.
Я хочу, чтобы он забрался мне под кожу.

Признание того, что я счастлив, станет самой печальной ложью, поэтому я принимаю решение выдать ему правду, желая увидеть, примет её он или отпустит.

- Я не был счастлив до встречи с тобой.

Несложно спрятать что-то, когда вы стали невидимым.

Райли вряд ли слышал объяснения моих опозданий или забывчивости. Он был рад, что я не слишком ему досаждал.

Я пытался влюбиться в мужчину, которому был уже не нужен. Сначала Райли был всем, чего я хотел, но вскоре я обернулся вокруг собственной оси и встал на место серой непосредственности. С каждым проходящим днём я чувствовал, как стекают с меня краски на землю, пока Грей не разрисовал меня в яркие цвета своими словами, шёпотом и нежными прикосновениями.

Я не задаюсь вопросами касаемо своего поведения, не обдумываю последствия переезда Грея в его новый дом. Потребность быть рядом с ним перевешивает моё безрассудство.

- Эту стену я хочу покрасить в светло-серый, а остальные оставить белыми. Тогда там я поставлю диван, чтобы из окна открывался вид на парк. – Он поднимает вверх скрипящую заслонку на окне, и в душную комнату врывается свежий аромат распустившихся деревьев.

- Не знаю. А мне нравится, как ты обустроил коробки и газеты.

Он смеётся, и взгляд его ложится на моё лицо, каждое ежесекундное сердцебиение теряется в нём. Его смех – то, чем я хочу владеть, хочу слышать в оглушающей тишине собственного дома.

Вместо этого я включаю старое радио, стоящее на книжной полке, вмещающей коллекцию ветхих книг. Комната заполняется музыкой, смешанной с опьяняющим молчанием, окружающим нас. Я чувствую исходящий от его тела жар. Он ближе дозволенного. Но недостаточно близко.

Подняв экземпляр «Цветы для Элджернона» с загнутыми уголками страниц, я улыбаюсь знакомым словам, напечатанным на пожелтевших страницах.

- Одна из моих любимых книг.

- Я знаю.

На затылке волоски встают дыбом от его ответа, и я закрываю глаза, чувствуя пробегающие по спине мурашки.

- Правда? – Я ставлю потрёпанную обложку своего старинного друга назад на пустующее место на полке, проводя пальцами по красочным форзацам других любимых изданий и опасаясь того, что будет, если я повернусь, но уже отчаянно желая узнать.

Его пальцы переплетаются с моими. Нежность, первая из туманных граней нашей зародившейся дружбы, полна чувств, вытекающих в опасные воды.

- Потанцуй со мной, Томек.

Я без промедления поворачиваюсь в его руках, его ладонь уверенно ложится мне на спину. Его губы легко касаются моего виска, даруя обещания, которое мы оба не сдержим.

Он притягивает меня ближе, и я кладу щёку на мягкий хлопок его футболки. Мы танцуем. Моя и его грудь вздымаются и опадают в едином ритме, стук его сердца, столкновение наших тел – песня, которую я никогда не забуду. Я поворачиваю лицо к тёплой коже его шеи. Он пахнет летним дождём и подстриженной травой.
Мы замедляем неразличимые покачивания, на радио вкрадчивый тембр диктора переходит на прогноз погоды. А мы всё не переступаем через весенние ливневые осадки и западные бризы. Его руки не торопятся освободить меня. Да даже если бы и освободили, я положил бы их туда, где им следует быть.

Движение тел сосредотачивается на наших преступных мыслях. Я вижу их в его глазах, приоткрытых губах и сжимающихся пальцах, которые притягивают меня невозможно ближе.

- Мы должны остановиться, - полный сомнений шёпот. – Я просто не знаю как.
Я ощущаю, как врывается прохладный воздух в щели между нашими телами - туда, где нашу кожу разделяет одежда, и я знаю, что он собирается отстраниться. От страха колени у меня подгибаются, и я встаю на цыпочки. Обхватываю пальцами его шею, мягкие короткие волосы на затылке. Я приоткрываю губы, пока моё дыхание не смешивается с его.

- Пожалуйста, не проси меня остановиться.

- Томас, я...

Он сокращает образовавшееся расстояние и, мешкая, нежно льнёт к моим губам, в то время как его руки скользят по моему телу, а ладони обхватывают моё лицо.
Я балансировал на краю утёса с той же минуты, как встретил Грея. Чувствуя на кончике его языка кофе и чувствуя, как его пальцы путаются в моих волосах, позволяю ему столкнуть меня с этого края. Его губы мягче и настойчивее возможного, руки уверенно и сильно властвуют надо мной. Я падаю ниже, и мне всё равно, что я никогда уже не смогу подняться.

Он больше не тянет, не отпускает, но когда мы расходимся с припухшими губами и рваными дыханиями, я знаю, что снова почувствую приятное возбуждение от схода с утёса.

И я чувствую. Снова и снова, пока не оказываюсь в состоянии свободного падения.

...Арчи бежит, песок взлетает под его лапами, пока он преследует чаек, неустанно кружа и не успевая за ними.

Мне удавалось избегать Райли. Его нагрузка и рассеянность делали его таким же занятым, как и всегда. А я тем временем виделся с Греем как можно чаще. Тот жгучий поцелуй, с которым он оставил меня в последнюю встречу, заклеймил мою совесть, страсть и затапливающую вину.

Отчуждение между мной и Райли шире пропасти, а я всегда был тем, кто пытался заделать брешь. Но он, должно быть, чувствовал, как широко стало расстояние между нами, раз предложил прогуляться по пляжу недалёко от нашего дома.

Мы идём в неловкой тишине, изредка вставляя ремарки незнакомцев. Его недовольство бурным поведением Арчи заставляет моего быстрого друга прижаться ко мне. Наши слова резкие и отрывистые.

- Неужели нельзя оставить его в покое? Он ничего плохого не делает.

- Он сводит меня с ума, нарезая вокруг круги. Нацепи на него поводок. – Райли свистит ему, чтобы пёс возвращался, но остаётся проигнорированным. – Он вообще не обучаемый. Чёрт возьми, во что ты его превратил?

- Он отлично обучен, просто ему не нравятся незнакомцы. – Я не могу сдержать ответного выпада, а то, как Райли закатывает глаза, подначивает меня ещё сильнее. – Ему не нужны команды. Он весело проводит время. Тебе тоже следует попробовать.

Райли фыркает и прищуривается.

- Что ты имеешь в виду? Со мной скучно?

- Забудь.

- Нет, продолжай. Скажи, что ты имел в виду. Ты такой остроумный, всегда найдёшь ответ на вопрос, так что я хочу знать, на что ты намекаешь.

- Забудь и наслаждайся прогулкой, Райли. – Вдали скучиваются тёмные свинцовые облака, затемняя небо, а наше настроение, как и море, становится хуже, волны выше. Морской рёв поглощает наш гнев.

- Не любит незнакомцев, - язвит Райли, когда Арчи, раскачивая хвостом, бежит к одинокой фигуре, виднеющейся вдалеке. Я приглядываюсь к бегуну и узнаю Грея. Невозможно не узнать его высокую фигуру и быстрый шаг. Я пытаюсь подавить панику, верёвкой сдавливающую мне горло, когда он приближается к нам. Я не смею смотреть на него из страха, что окажусь не в силах скрыть свои чувства.
Я подзываю Арчи к себе и вижу, как замирает Грей, видя, что я не один. Он замедляет бег, приближаясь к нам с улыбкой, прочно обосновавшейся у него на лице и направленной в сторону Райли.

- Ваш пёс? – Грей вытирает пот со лба, на его руках бугрятся мышцы, пока он опирается обеими кистями о бёдра. На секунду его взгляд метнётся в мою сторону, и моя кровь разожжётся от влечения к нему. Это чувство несравнимо с холодным безразличием Райли, и я пользуюсь каждым мгновением.

- Уж точно не мой.

Поведение Райли заставляет меня ощетиниться, как и Арчи, который садится возле Грея.

- Спасибо. Он ни за что не вернулся бы, продолжи вы бежать с ним. – Как и я. Я скрежещу зубами, страшась проговориться.

- Пожалуйста. Прекрасный пёс. Вам повезло, что я не украл его. – Грей подмигивает, и я краснею, как школьник, когда он машет рукой и отбегает от нас.

Он удаляется вдоль береговой линии, и я чувствую побуждение следовать за ним, как бывает, когда вы плывёте по течению реки.

- Твою мать, и что это было? – Голос Райли режет, как лезвие ножа, и хотя я пытаюсь сменить тему, он не позволяет мне это сделать, пока мы оба не выходим из себя, споря о тех проблемах, что ни один из нас решать не собирается.
Погода портится прежде, чем мы успеваем вернуться домой, и я рад, что дождь скрывает слёзы, текущие по моему лицу. Я думал, встреча Грея и Райли станет худшим из моих кошмаров, однако из-за неё мне только сильнее захотелось покончить с нашими отношениями с Райли.

Райли несётся мимо меня к дому и с хлопком закрывает за собой дверь, оставляя меня на крыльце. Вместо того, чтобы следовать за ним, я спускаюсь на скользкий тротуар и ухожу, не задаваясь определённой целью. Я бреду под косым ослепляющим дождём, ветер воет, заглушая мои мысли, пока я не оказываюсь возле квартиры Грея.

Он открывает дверь, и на его лице видно потрясение, которое быстро сменяется беспокойством. Он утягивает меня в квартиру, притягивает меня в свои объятия. Дождевая вода пропитывает его джинсы, и на деревянном полу остаются лужи.

- Томас, что произошло?

Даже исходящее от него тепло не может остановить дрожь. Дождь слишком глубоко просочился в мои кости.

От мороза мои вены покрываются инеем. Зубы стучат. Я облизываю губы, жар языка огнём проходится по моей посиневшей коже.

- Поговори со мной. Он что-то тебе сделал? – Его глаза – бурлящее море. Пальцами он обхватывает мои руки и трясёт их, отчего мои глаза открываются.

- Мне холодно.

- Я принесу полотенце. Тебе нужно раздеться. – Он хочет уйти, но я хватаюсь за его рубашку, и он оборачивается.

- Грей, ты нужен мне.

Моя мольба повисает в воздухе.

На его лице мелькает множество эмоций: волнение, желание, неуверенность.

- Томек...

Я стою на острие ножа его нерешительности. Испуганный отказом.

- Ты нужен мне.

Он отвечает резким стоном и ведёт меня назад, пока я не оказываюсь прижатым к стене.

Каждым рваным вздохом притягиваю его ближе.

Он стаскивает с меня влажную рубашку через голову и берёт в плен мои губы, отчего к коже приливает кровь. Снимает с меня джинсы, откинув их к груде одежды, валяющейся на полу.

Я вижу, как врезается в него осознание того, что мы собираемся сделать. Он кладёт ладони на голую стену, удерживая меня в клетке, кладёт свой лоб на мой, бормочет слова, которые я не могу разобрать из-за шума в ушах.

Я тянусь к нему, пытаясь побороть сомнение, спрятавшееся под его кожей. Решимость, разрывающая сила правильного и неправильного неизменны, но страсть и вожделение окрашивают всё вокруг нас в красный, и моя вина меркнет благодаря Грею.

Я веду рукой по линиям его тела, чувствуя под кончиками пальцев тугой шёлк кожи. Каждое его прикосновение и ласка потихоньку вытягивают из меня клеточку за клеточкой, устремляющиеся к нему.

Я охотно сдаюсь на его милость.

Прохлада оставляет мою кожу, когда его пальцы, его губы прокладывают себе путь по моему телу словно комета.

- Не здесь. Позволь мне взять тебя в своей постели. – Я иду за ним по холлу, переступая через одежду, от которой отказался так же быстро, как и от прошлых обетов.

Он укладывает меня на кровать, испещряя поцелуями мою грудь. Посасывая и прикусывая, когда я запускаю руки в мягкую длину его волос. Мои пальцы напрягаются от каждой искры, что разжигается в моём теле.

Мы льнём друг к другу, кожа к коже. Между бёдрами – языки пламени, когда он стягивает по моим ногам последний, разделяющий нас барьер из тонкого материала. Пути назад нет. Он нужен мне как свет солнца и дуновение бриза.
Грей касается моих ног и выше лёгкими, как пёрышки, прикосновениями, пока я не начинаю дрожать, лёжа под ним.

- Ты красив. Невообразимо красив. – Его дыхание опаляет мою шею, там же где его зубы царапают, а губы целуют мою плоть. Я хватаюсь за его спину, мышцы его плеч напрягаются от сдерживающих усилий.

- Я так долго ждал тебя, Томас Дитхарт.

Я задыхаюсь от каждого желанного касания его пальцев, чувствуя разгорающееся лишь для него одного пламя.

- После я не смогу вернуться к прошлому, Грей. Не смогу.

Клятвенными обещаниями провести со мной остаток жизни он заставляет меня замолчать.

Я раскрываюсь ему, вжимаюсь в него, укутываюсь в него.

Ногтями помечаю его кожу. Ставлю своё клеймо.

Кожа плавится, когда он своим весом вдавливает меня в кровать. Я чувствую, как он, разгорячённый и готовый, медлит, побуждая меня раскрыться ещё шире.
Начиная движения, он обнажает мою душу, заставляя меня взвиться ввысь, пока я не выкрикиваю его имя. Мой приоткрытый рот прижат к гладкой коже его груди. Его же пик удовольствия потерян в проклятиях, произнесённых мне в волосы. Он повторяет моё имя словно молитву.

Я не осознавал, насколько опустошённым был, пока Грей не показал мне, каково быть цельным.

Потом мы, прижавшись друг к дружке, лежим, храня нашу тайну. Я вижу через окно, как восходит солнце. Его сияние ловят лепестки жёлтых роз, стоящих в вазе. Мысленно слышу голос матери. Жёлтые розы. Измена.

...- Райли, с меня довольно. – Слова, сорвавшиеся с губ, падают с грохотом на пол, будто галька. Он словно не понимает их значения. Его лицо остаётся безучастным, а лоб в недоумении хмурится.

- Что ты сказал?

Я сажусь рядом с ним на нашей кухне. Деревянный стол, купленный, когда мы только начали жить вместе, весь покрыт рубцами от реальности нашей жизни. Он продержится дольше нас. Боль, которую мы причиняем друг другу, невозможно отшлифовать и отполировать, вернув идеальный облик.

- Я не могу продолжать так жить. Мы несчастны.

- Чёрт возьми, что ты несёшь? – От его гнева я вздрагиваю. Но встретившись с ним взглядом, понимаю, что он боится. Не настолько, чтобы я передумал, но он, по меньшей мере, заслуживает объяснений.

Я рассказываю ему о своём одиночестве. Рассказываю, что видел чеки у него в кармане и ощущал аромат духов, бывший намного слаще моего. Затем рассказываю о своей измене.

Райли повторяет имя Грея, как проклятие, вкладывая в него всю ненависть. Первым моим побуждением становится стремление защитить мужчину, которого я люблю каждой частичкой своего сердца.

- Он хороший человек, Райли. Он любит меня.

- Он знал, что ты мой, и забрал тебя у меня. – Его ярость – безмолвный шторм.

- Он не забирал меня. Я ушёл сам.

- Ты совершаешь ошибку.

Я качаю головой, смахнув готовые пролиться слёзы, и пережидаю, когда шторм утихнет. Он кидает оскорбления и угрозы как молнии, пока наши слёзы не превращаются в дождь, смывающий всё, что от нас осталось.

...Я сижу в парке на скамейке в ожидании Грея, который должен встретить меня. Новости для него кружатся у меня в голове, выныривая из тьмы к свету. Прах моего союза с Райли грузом осел на моих плечах, но надежда не уничтожена. На ней я и сосредотачиваюсь. И на Грее.

Цикады поют свою сумеречную песню, пока за домом заходит солнце, отбрасывая тени, медленно подползающие ко мне, такие же тёмные и холодные, как волнение, сковывающее моё сердце. От страха сжимается горло.

Он должен был прийти сюда ещё два часа назад.

Когда в темноте я не могу разобрать цвет собственных кроссовок, а холод просачивается под кожу, когда начинаю дрожать в тщетной попытке сохранить тепло, то поднимаю небольшую сумку, в которой хранится вся моя жизнь, и взмахиваю рукой, останавливая такси, чтобы поехать домой к Грею.

Здание полностью покрыто мраком. Я стучу в дверь, и раздавшееся в ответ эхо пустоты пронзает мой пульс. Схватившись за ручку и открывая дверь, я чувствую, как отбивается в ладони ритм моего сердца.

При виде пустой комнаты вся циркулирующая в моём теле кровь сливается в бассейн возле моих ног.

Я призрак.

Мои звонки остаются без ответа. Голос телефонного оператора – отрывистый дребезжащий звук, отскакивающий от голых стен.

«Телефон абонента недоступен».

Я резко падаю на колени на деревянный пол, прижимая к груди телефон.

Я не понимаю.

Диван, на котором мы, свернувшись калачиком, проводили украденные дни, исчез. Царапины на полу – единственное доказательство его существования. Радио, под звуки которого мы танцевали, пока не упали уставшие на пол, смех, сменённый отчаянными руками, губами и вздохами, тоже пропало. Единственное, что осталось, - ваза на подоконнике, где стоит увядшая роза, чьи хилые лепестки падают на пол. Вода в вазе стала коричневой и почти испарилась.

- Томек...Томас... - Безумный голос моей матери доносится с извитой лестницы туда, где я по-прежнему сижу на полу. Мои слёзы приземляются в пятна на половицах, там же лежит моя жизнь, разлетевшаяся на осколки вокруг меня.

- Я здесь. – Горло охрипло после выкрикивания бесплотных молитв Грею. Они остались без ответа, рассекли концы, которые я никак не могу связать воедино. Никогда.

- Что случилось? Мне Райли позвонил. Сказал, что ты его бросил. – Она притягивает меня в свои объятия, и глаза начинает жечь. Вот только слёз больше не осталось.

- Он уехал. – Осознание пускает изморозь в лёгких, сжимая сердце и превратив моё дыхание в ледяной туман, который уже никогда не рассеется.

- Кто, милый? Ты меня пугаешь.

На мгновение выброс адреналина развеивает туман, и в момент ясности я выдавливаю из себя вопрос:

- Откуда ты узнала, что я здесь?

- Мужчина позвонил к нам домой. Он не сказал, кто он такой, но сообщил, где тебя найти. – В её быстро произнесённых словах и бегающим по квартире взгляде видна паника. – Пойдём отсюда. Это место не кажется безопасным.

- Это был Грей. – Я едва могу пошевелить языком, выводя четыре буквы его имени. Каждый слог причиняет боль.

- Что за Грей, Томас? Он что-то тебе сделал? – Она помогает мне встать на ноги и обнимает моё лицо руками.

- Я бросил ради него Райли, а он уехал.

- Кто этот Грей? – Тон её отточен дрожью, пальцы впиваются мне в руки, оставляя быстро проходящие от ногтей полумесяцы.

- Дитрих Грей.

Её лицо искажается маской ужаса, и она издаёт сдавленный крик, накрыв лицо руками, когда тихие слёзы проливаются на её щёки.

...Томас, я не собирался писать тебе, однако понял, что месть не так сладка, как нас убеждают.

Теперь ты уже знаешь, что я уехал.

Пожалуйста, не пытайся меня найти. Тебе не понравится найденное.

Я ненавижу тебя, Томас Дитхарт.

Я ненавидел тебя с того самого дня, когда в машине сел рядом с тобой. Мне было восемь. Ты не вспомнишь, потому что ты не запомнил меня. Тебе было четыре года, и ты пролил сок на мою новую бейсболку. С той минуты я начал ненавидеть тебя ещё сильнее.

В то время я не понимал, что делает мой папа с женщиной с тёмными волосами и красивыми карими глазами. Но теперь знаю. Я выяснил это спустя несколько лет после того, как нашёл свою мать, свисающую с яблони, растущей в нашем саду.
Уверен, ты шокирован, узнав об этом. Я никогда не рассказывал тебе о своих родителях. Я не мог произнести её имя в твоём присутствии так, чтобы ты не заметил моё отвращение к тебе и твоей семье.

Ты понимаешь, чего стоили мне скупость моего отца и безнравственность твоей матери. Всего. Они отняли у меня всё. Я вырос без матери и отца. Он так и не оправился от своего предательства. Они оба заплатили слишком дорогую цену. Он начал забывать моё имя, когда мне исполнилось пятнадцать, ну а когда мне стало двадцать, он и вовсе перестал меня узнавать.

Только твоя семья не ответила за содеянное.

У тебя было счастливое детство. Твоя мать сохранила свой брак. Твой отец ничего не узнал.

Я узнал твою фамилию из объявления в газете. Я следил за тобой и решил уничтожить. Одно разбитое сердце за другое. Око за око. Возможно, это не совсем справедливо, когда один слепой, а другой всё видит.

Соблазнить тебя оказалось легко. Уверен, склонность к распутству ты перенял у матери. Ты даже не задавался вопросом, откуда я так много про тебя знаю. Где ты был. Какой кофе пьёшь. Какие читаешь книги. Твоя любимая музыка. Цветы.
Я сделал тебя своим, а ты так легко подарил мне своё сердце.

Я действительно собирался лишь разрушить твои отношения, разбить тебе сердце на мелкие осколки. Я полагал, это будет легко. Но я ошибся.

Я ненавижу тебя, Томас Дитхарт.

Ненавижу, насколько не прав оказался насчёт тебя.

Ненавижу, как ты опускаешь голову и прячешь улыбку, чтобы я её не заметил.

Ненавижу, что твой голос обладает способностью заставить меня забыть о своих намерениях.

И я ненавижу, что полюбил тебя.

Я люблю тебя так сильно, что мне больно. Только одной любви недостаточно.

Я мог бы не скрывать от тебя правду. Твоя мать узнала бы мои глаза в ту же секунду, как увидела бы их.

Ты никогда меня не простишь. Я никогда не смогу простить себя.

Ты заслуживаешь того, кто будет любить тебя всем сердцем.

Я потерял своё в тот день, когда моя мать умерла.

Говорят, кровь гуще воды, вот только это ложь. Ты смыл с моих вен горечь и ненависть, даровал мне жизнь, когда всё, чего я хотел, - это забрать твою. Вот только это не будет длиться вечность. Ты просочишься сквозь мою ложь и оставишь меня полым.

Я того и заслуживаю.

Пожалуйста, прости меня.

Грей.

Под ногами шуршат тёмно-оранжевые листья, и я обматываю шею шарфом, чтобы отразить холод, проникающий до мозга костей. От зажатого в руке бумажного пакета пальцы леденеют, но я иду вперёд, пробегая взглядом по письму, пока не нахожу нужные слова.

Я нахожу их, но сквозь пелену слёз, они расплывчаты, искажены. И я на минуту позволяю себе поверить, что они не правда.

Упав на колени, я счищаю лесные останки в поисках земли. Трава придавлена дождём и влажным ковром из листьев дуба и платана. Мои руки становятся холоднее.

Я поднимаю обломанную ветку, надеясь, что она треснула, потому что сюда кто-то приходил. Однако никаких других признаков людского присутствия здесь не наблюдается. Если и можно разбить уже разрушенное сердце, то эта мысль обращает моё в пыль.

Я получил письмо Грея из офиса окружного прокурора. Всё, что я полагал, что знал, унеслось с ветром каждым взмахом чернил на одиноком листе бумаги.

Я месяцами не мог ни прийти в себя, ни обдумать произошедшее.

Я смахиваю сосновые иглы с вершины гранитной плиты и прижимаю ладонь к холодному камню, который так отличается от обжигающего тепла его кожи.

Они сказали, что он умер мгновенно. Асфальт был слишком скользким из-за штормового дождя. Слишком резкий угол. Слишком высокая скорость.

Я едва могу дышать, вспоминая те времена, когда сидел подле него, положившего ладонь на моё колено. Его осторожная манера вождения.

Они сообщили, что он возвращался в город.

Я предпочитаю думать, что он возвращался, намереваясь объяснить. Даже если собирался лишь вручить лично письмо, которое они обнаружили у него в вещах.
Это заняло бы время. Возможно, месяцы или годы. Но, думаю, я выслушал бы его горе и разделил бы с ним бремя.

Я зарываюсь в утрамбованную землю вышеупомянутой палкой и пальцами и проделываю небольшие отверстия. Заполняю их луковицами, которые вскоре зацветут с лёгкой руки солнечных лучей и дождя, коими Грей равномерно оценил мою жизнь.

Я позволяю его обману упасть с моих плеч, как будто это был плащ, слишком тяжёлый, чтобы носить его. Я храню его в своём сердце. Горечь потери не покидает меня, но с каждым прожитым днём становится легче. Даже когда я, в ночной темноте, до наступления нового дня, принимаю решение взвесить полностью его ложь.

Я встаю и, проливая слёзы, стираю с коленей грязь.

Грей подарил мне шанс начать с нуля, и я благодарен ему за это. Пусть он даже не знает об этом.

Я предпочитаю вспоминать его как мужчину, приведшего меня в чувство, поэтому не стану возвращаться к его могиле. Но уходя с кладбища той же дорогой, знаю, что наступит весна и с проклюнувшимися из земли белыми тюльпанами Грей обретёт то, что хотел.

Прощение.

Это вовсе не повод, чтоб взять так и сдохнуть от жалости или скуки.
Или от неизлечимой болезни; разницы, впрочем, особенной нет.
У кого-то давно омертвела душа, у тебя-то – всего лишь руки.
Это вовсе не повод считать предпоследним каждый свой новый рассвет.
У кого-то пропало желание жить из-за долга под сотню баксов.
Ты же видишь, в чём разница? Мы-то довольны и тем, что можем дышать.

У кого-то давно не работает мозг, нарисованный в форме кляксы.
А у нас, ну, подумаешь. Жизнь на колёсах по-своему хороша.
Нет преграды для тех, кто уже обречён: мы с тобой на свободной дороге.
Нам бы только помочь развернуться на самый безбашенный курс.
У кого-то давно не работает воля, у нас-то – всего лишь ноги.
Это вовсе не повод за стенами прятаться; ты же совсем не трус.

Посмотри на меня: вот типичный мертвец в ожидании дня и часа.
Развлекается, вертится, пьёт по ночам и ломает стереотип.
Эй, сегодня отличный день для срывания жалостных масок!
Заводи свою тачку, отправимся жить, пока можем колёса крутить.
Нет, ты только подумай: мы живы, мы всё ещё можем дышать и смеяться,
Нарушать все запреты, плевать на режим и бороться за вдох, протестуя.

Эй, приятель, гляди веселее. И мы так умеем, это же просто танцы.
Пускай мы снаружи лишь два дурака и калеки. Внутри... Внутри мы танцуем.