Николай Тарасенко 1919-2017

.




Николай ТАРАСЕНКО (1919-2017)



ОВИДИЕВ ВЕНЕЦ

Стесненным сердцем чувствую струну,
вибрацию распавшейся вселенной,
далекий луч духовности нетленной –
дай, хоть в иллюминатор загляну.

Здесь юный Пушкин вёл свою игру,
уже успел он досадить начальству –
секретным службам, царскому двору,
и вот — изгнанье. К счастью ли, к несчастью?

То и другое есть в любой разлуке,
дух творчества любые сгладит муки,
с ним человек свободен и в плену.
Ах, этот плен, в геройских снах побега!
От наших стен до пушкинского века
стесненным сердцем чувствую струну.


СОНЕТ

Поймать свой ритм пусть не спешат лета,
само собой придет искусство это,
блеснет античных статуй красота,
скульптурная законченность сонета.

В оправе строф, как в раме для портрета,
всей жизни уместится маята,
вздох первый и последняя черта,
огонь вакханки, сдержанность аскета.

А между тем душа запросит чуда,
понять: «Кто мы? Зачем мы и откуда?
И что за цель в конечном далеке?»

Вдруг чуда не окажется в сонете, --
поэт передоверил тайны эти
единственной оставшейся строке.


ТРИДЦАТЬ СЕМЬ ВЕКОВ

Эгейское, с легендою своей
не переименованное море!
В нём утопился славный царь Эгей –
сын оплошал, забыл об уговоре…

Я не о том, что натворил Тезей,
халатность не нуждается в разборе,
но тридцать семь веков в устах людей
звучит не переназванное море!

Я в жизни знал довольно перемен
названий городов и деревень,
что через годы вспомнятся едва ли.

В Эгейском море – вечности мираж…
Как в водоросли, ткнулся лайнер наш
в отметинку на временной спирали.



СОНЕТ ИТОГОВ

Написано мне было на роду
жить, как подсобник, целый день в разгоне.
Склоняли нас к бездумному труду
казенно равнодушные ладони.

Ум оставался с сердцем не в ладу,
словесность притемнялась, как в жаргоне.
На склоне лет, судьбы своей на склоне
играть не стоит в эту ерунду.

Ночные звезды смотрят на меня,
стоит лесок, спасенный от огня,
сосед-гуляка вдруг прибился к дому.

Усиленных советов не прошу,
как принимаю жизнь, такой пишу,
и так же сам живу. Не по-другому.


ТЕСНЯТ ИСКУССТВО

Мир охладел к полузабытой драме:
ваятель Фидий, формы властелин,
создав Афину для своих Афин,
угас в тюрьме, судим клеветниками.

Всем слышится своё. Волошин, Грин
ушли от нас почти что должниками,
клад завещав, как Фидий в этом храме,
взлет красоты, среди других вершин.

С наивных дней Дианы и Деметры
теснят искусство сумрачные ветры,
его творцам ужесточают век.

Постой, о чём я? Люди всюду люди,
добро и зло – так было и так будет,
с бедой не сладил даже древний грек.


НАД ПРОПОСТЬЮ

Зажглась электроночь, и полетел
день прожитой истории на свалку.
Какой ни есть, а в нем чего-то жалко,
пригодного еще для новых дел.

Из мусора выхватывать случайность
обрезок нержавейки лил медь…
Жаль радости своей, любую малость,
былой лишиться, новой не иметь.

Век быстротечный коротаем наш
над пропастью разлада и разлома,
в нас прошлое походит на дренаж
вдоль новых стен сегодняшнего дома.

Подпочвенные воды по нему
сойдут, и меньше сырости в дому.


ЛЕГЕНДА

Сегодняшняя палуба крепка,
с нее тебя и в штормы не смывает,
моей душой опять овладевает
просторная Гомерова строка.

Левей по Геллеспонту  - Илион,
мифическая разыскалась Троя,
ее открыл, лишь текст побеспокоя,
тот, кто поверил в невозможный сон.

И моряка и книжного доцента
равно влечет туманная легенда,
как вещь в себе, собою хороша.

Подобьем витаминного экстракта
легенда оживляет прозу факта,
она ему, что смертному душа.


ОСЕДЛОСТЬ

Как одинокий злак в цветах прогалин,
я защищен неброскостью своей.
Всё это значит – быт мой минимален,
врагов не множит, не манит гостей.

Жил даже царь Итаки Одиссей
без вероломных жен, без пышных спален, --
нет, как ни поверни, престиж банален,
ты тонешь в нем слугой своих вещей.

Того, чем ты богат, я не надену,
мой сад заглох, не дарит ни рубля,
мой дом вполне сошел бы Диогену,

А дальше – скал ничейная земля,
мир за холмом, в ущельях ветер свищет…
Я здесь нашел, чего другой не ищет.










.