Вадим Андреев 1902-1976

.




Вадим АНДРЕЕВ (1902-1976)

Песком рыдают жаркие глазницы.
На долгом солнце высохший скелет, –
Последний свет пылающей денницы,
И пыль горька, и горек палый свет.

О прах, о жаждой сжатые ресницы,
О кости стен, которым срока нет,
О голый город – долгий, мертвый бред
Любовью тифом вымершей больницы.

Лишь тленье памятно домам Толедо.
В глухие облака беззвездный понт
Дохнул, и ливнем полилась беседа.

На площади, врастая в горизонт,
Смывая запах битв, любви и пота,
Темнее облак, латы Дон-Кихота.


***

Седая прядь, и руки Дон-Жуана
В сетях морщин роняют пистолет.
И в зеркалах зеленый бьется свет –
Самоубийства радостная рана.

Камзол прожжен, и мира больше нет.
И командоров шаг за проседью тумана.
И на земь падает притворная сутана.
И резче стали за окном рассвет.

О Дона Анна! Сладость грешной встречи,
И бутафория – весь закоцитный мир,
И пахнет нежностью нагорный клир,

И лиры вне – стенанье струн и речи.
Так озарит любовью хладный брег
Руководительница мертвых нег.


***

Атлас и шелк и мертвая рука
Инфанты – смерть задолго до рожденья.
Сухая кисть – сухое вдохновенье,
И в мастерской протяжная тоска.

Карандашом запечатлев мгновенье,
Услышать ночь у самого виска,
Услышать, как, стеная, с потолка
По капле капает ночное бденье.

О в ту же ночь повержена громада
Всех корабельных мачт, снастей и звезд –
Ветрами победимая Армада.

На аналой склонясь, ломая рост
Часов – о сладость каменного всхлипа –
Молитва – долг безумного Филиппа.


***

Склоненные рога, песок и ссора
Плаща с быком – толпы и рев и плеск,
И тонкой шпаги неповторный блеск,
И смерть поет в руках тореадора.

В горах костра неугомонный треск.
Три карты – смерть. И не подымешь взора.
И после шпаг – язвительнее спора
Победных кастаньет голодный всплеск.

Любовь, любовь, сомкнувшая запястья!
И кисти рук, вкушая ночь и плен,
Изнемогают от огня и счастья.

И ревности и горести взамен
Поет вино в таверне Лиллас-Пастья,
И падает убитая Кармен.


***

Еще любовью пахнет горький порох,
Еще дымится теплый пистолет,
Еще звезда хранит тугой рассвет
И туч растерянный и долгий шорох.

Еще – и не забыть суровый бред,
И в чернореченских скупых просторах
Снега, и стольких лет смятенный ворох,
Глубокий, снегом занесенный след.

Еще, – ах снежной пылью серебрится
Слегка его бобровый воротник,
И утром невообразимо дик

Покой непробудившейся столицы,
И слово смерть – в конце земной страницы
Коснеющий не вымолвит язык.


***

В огне и дыме буйствует закат,
Скелет звезды в тоске ломает руки,
И плачет он. Сухая тяжесть муки
Безмолвием умножена стократ.

Но оглушенные, немые звуки
Ползут, и за окном тяжелый сад,
Одолеваемый, – проснуться б рад
И вырвать ночь – из-под покрова скуки.

Зачем душа безумствует моя?
Непостижимого небытия
Великолепное недоуменье.

По желобу стекает ночь. Рука
Опустит ставень. Снова облака
Плывут, как прежде, в ночь, без возраженья.


***

На первом повороте – ночь. А там,
За неизбежным поворотом – снова
Привычный хаос бытия земного
Прищурился, и кажется, что нам

Не одолеть вращенья карусели,
Что мы, наверное, осуждены
Толпой войти в безобразные сны
Земной, мимоструящейся метели.

Но вдруг протяжно взвоют тормоза
И остановится сердцебиенье,
И центробежный устремится ток,

И в широко раскрытые глаза,
Одолевая головокруженье,
Ворвется желтый, солнечный поток.


В ПУСТЫНЕ (1–2)
 
……………………………..А.С.А.

 1.

Кастальский ключ не утолил меня.
Замкнулся круг песчаного позора.
Как желтый зверь, вдоль края косогора
Сползло последнее пятно огня.

Я стал на острый край пустого дня,
Не смея оторвать земного взора
От дымного и плоского простора,
Смыкавшегося, точно западня.

Добро и зло, опав, как шелуха,
Мне обнажили сердцевину мира
И семена блестящие греха,

Заснувшие в извилинах эфира,
И я увидел смертными глазами
Архангела с орлиными крылами.


 2.

Как солнце, крест в его руках горел,
Распятая на нем сияла роза,
И я сквозь человеческие слезы
Увидел мой божественный предел,

И жизнь мою, которой я болел,
И снов моих безлиственные лозы,
И ненависть и нищенские грезы, –
Я все, любя, в себе преодолел.

Душа моя распалась, как песок,
В Его руках – на тысячи песчинок,
И на кресте сияющий цветок
Пылал, живой, в огне живых росинок.
И я узнал и понял тот глагол,
Что, догорев, во мне опять расцвел.