Когда я родился...

КОГДА Я РОДИЛСЯ...
    
    Когда я родился, я был НИКЕМ. Я был ни РУССКИМ, ни ЕВРЕЕМ,  ни КОРЕЙЦЕМ, ни ТАДЖИКОМ. Я был всего-навсего ЧЕЛОВЕКОМ или существом, которое обладало признаками человеческого эмбриона. Голова, руки, ноги, первичные половые признаки…
     Но через некоторое время (когда?) я стал ощущать себя (кем?) человеком, принадлежащим к единой общности «советский народ». И эта «нация» через мою «советскую семью и школу» внушила мне доверие и покой. Ведь я появился не из утробы русской, еврейской, корейской, таджикской матери – я появился в свободной стране свободных народов.
     Когда я стал РУССКИМ?
     Впервые это произошло тогда, когда на снежных мальчишеских крепостях я был русским автоматчиком (тр-ррр-ррр, тра-та-та, ба-бах!), который яростно отражал нападение ненавистных «фашистов» в сугробах нашего военного городка. Немцы – это первое выграничивание меня по национальному признаку. Я – русский! Немцы – враги! Но это не мешало мне изучать немецкий язык в   начальной, а потом уже средней школе.
     А в школе висел Герб Великой страны, на котором снопы ХЛЕБА ласково обвивали транспаранты 15-ти советских республик. До сих пор надеюсь и верю, что мы друзья с грузинами, армянами, узбеками, таджиками, азербайджанцами и ещё бесчисленным количеством проживающих в нашей необъятной стране ЛЮДЕЙ и НАРОДОВ, не знаю уж, что думают они сами по этому поводу.

     Вспоминаю один эпизод из своей жизни, когда солдат нерусской  (просто я тогда не мог определить «кто есть кто») национальности, проходивший службу в нашей воинской части, попросил меня, восьмиклашку, позаниматься с ним по математике для того, чтобы в своей родной советской республике  он смог поступить в техникум. До сих пор у меня в альбоме хранится его фотография, на обороте которой русскими буквами написано: Толиге ядыгырлык.
     Сегодня уже точно не вспомню, какой национальности был тот солдат, призванный в ряды советской армии из тёплой южной республики в холодный сибирский край и на каком языке было написано его посвящение. «Детским» умом предполагаю, что это обозначает – «Толику на память». С фотографии на меня по-доброму смотрели  широкие восточные глаза, и совсем не пугающим был немножко приплюснутый нос с горделивой «греческой» горбинкой. Если тот «солдатик» когда-нибудь прочтёт эти когда-нибудь и где-нибудь опубликованные записки, пусть поправит меня, если я неправильно передал смысл  надписи.

    Но и тогда моя «русскость» ещё не была сильно различаемой. Тем более, что моя учительница русского языка и по совместительству классный руководитель, увидев  мою младшеклассную фотографию, на которой я был зафиксирован ещё в пионерском галстуке, сказала, что я похож  на «казашонка», хотя к Казахстану мои родители не имели никакого отношения.

    Я не помню особенной многонациональности в нашем военном городке. Но очень маленькая тётя Соня Галеева при случайной встрече, пристально всматриваясь в моё лицо немножко слезящимися глазами,  всегда задерживала  меня минутным разговором, как я впоследствии узнал, с татарским акцентом. Мои родители как-то в назидание говорили мне: если будешь плохо учиться в школе, то пойдешь в помощники к Гришке Галееву. А дед Гришка, который был таким же маленьким и абсолютно беззлобным мужем тёти Сони, по роду своей деятельности исправно и в гордом одиночестве поддерживал санитарное состояние всего городка, что в «простонародье» обозначало просто-напросто чистить  «убохорхи».  Так  мы в детстве называли  нужники, поскольку  современного благоустройства тогда ещё не было и в помине, поэтому нужду и маленькую, и большую справляли в небольших, выбеленных извёсткой и засыпанных щиплющей нос хлоркой  дощатых «помещениях», а помои выносились в выгребные ямы или просто расплёскивались по «окружающей среде».

     Жили в нашем военном городке ещё несколько татар, украинцев, армян.
Но это не делало меня в полном смысле РУССКИМ, потому что все   жители  городка, обслуживающем гарнизонные вещевые склады, были НАШИМИ, «складскими». Все вели одинаковый образ жизни: работа в воинской части, непременное подсобно-«основное» хозяйство - огороды, свиньи, куры, кролики. Летом и осенью - коллективные выезды на крытых военных грузовиках в тайгу по ягоды да грибы, а весною в майские праздники – «маёвки» на свежем воздухе. Забой свиней превращался в настоящий праздник, на который всегда приглашались многочисленные соседи. Аппетитно шкворчащие на сковородках кусочки сала, кровяная колбаса, мясные рулеты.  Конечно, не обходилось без большого количества водки, маринованых огурцов и квашеной капусты. Но нам, детям,  тогда было не до этого – куда было  интереснее и вкуснее погрызть, поджаренные паяльной лампой, ухи и хвостики забиваемых чушек, которых все взрослые почему-то ласково называли русскими именами «машка, васька, борька».

    По «настоящему русским» в своей стране я ощутил себя в годы учёбы в университете, когда мне  сказали, что «в природе» существуют и «нерусские».
Об этом  я услышал от секретаря комитета комсомола нашего факультета, который по секрету поведал мне, что наш сокурсник Мишка Гельфанд при приёме на комсомольский учёт в графе «национальность» сделал отметку, что он русский. «Ну и что?» - прозвучал с моей стороны недоумённый вопрос. «Как что? - изумился наш комсомольский лидер – ведь он же ЕВРЕЙ, а написал, что русский!»
     Я никогда не спрашивал своего друга Мишку, почему он так поступил. Да мне это было и не нужно, потому что если   друг, то какая разница, какая мать тебя родила? Русская, корейская, таджикская, еврейская...

      Незадолго  до смерти отец немного рассказал мне  о своей матери, моей бабушке. В девичестве она звалась Виктория Казимировна Андрулисс, а родители её в своё время жили в Латвии. Одну из сестёр бабушки звали по-польски – Ядвига. Кто был  «генетическим отцом» мой  отец  не знал, но носил отчество отчима, а фамилию бабка оставила ему от своего предыдушего «русского» мужа. Моя мама, Кудряшова Надежда Александровна, уроженка русского села Бородино  Вятской губернии, говорила нам, своим детям, что настоящий отец нашего отца был то ли скрипачом, то ли писателем.
     С тех пор, когда речь заходит о моей национальной принадлежности,  неизменно шучу:
Я - ПОЛЬСКИЙ ТАТАРИН ЛАТЫШСКОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ.

    И это  не мешает мне всегда и везде оставаться РУССКИМ ЧЕЛОВЕКОМ!
Как, впрочем, и моей супруге, в которой перемешаны тунгусские-бурятские-русские «гены», а сама  она родилась и выросла   в  российском посёлке Баргузин Республики Бурятия, что около озера Байкал.
    И когда наша семья оказывается на берегу этого Священного моря, мы вдруг сочиняем и поём наши песни на русско-польский, а, может быть, литовско-латышский, а, может быть, на татарско-монгольский лад, но непременно на тунгусско-бурятский мотив. Ведь Бурхан –  Бурятский Бог Байкала.
    А Бог он всегда един, един для всех. И не важно, кто и  где об этом узнает – в талмуде, библии, коране, буддийских сутрах.
    Ведь БОГ – везде и всюду –  это, прежде всего, АБСОЛЮТНОЕ ДОБРО!
А истинное добро не имеет национальной, а, тем более, националистической окраски.
    Поэтому мне было так хорошо и безмятежно, когда в послевоенной России, почти что под стук вагонных колёс я только-только  народился на СВЕТ, как мне тогда казалось - на свет Божий...
         

Декабрь, 2009 г.

Записки эти "пролежали" много лет, пока я недавно, по случаю не познакомил с ними своего приятеля, алтарника одного из иркутских храмов, который мы с супругой стали посещать после возвращения из Кореи. Приятель, в прошлом известный в городе журналист, прозаик, драматург, сказал мне после прочтения моего сумбурного опуса, почему я его, опус, никуда не "тисну". Ну, думаю, я не профписатель, ни, тем паче,  профпоэт, ни в  какой организации не состою -  куда мне записки эти тискать? Вот, вспомнил, про стиходром! Пусть здесь полежат. Для сохранности. Может, кто-то тоже чего-нибудь вспомнит. А если и улыбнутся один-другой, то и "сверхзадача произведения" будет выполнена.