Две исповеди

   
1

Прости скотину за дерьмо,
что, загнивая, удушает,
за полудикое письмо
отягощённых полушарий,

за переросший в воровство
процесс приобретенья света,
за позабытое родство
души певца с душой поэта.

Слова невзрачны и слабы,
язык приклеился к подкорке,
душа в чудовищном пороке,
вокруг падения плоды –
неперечёркнутые строки,
мои позорные столбы.

Я к ним привязан по кускам,
сжигая их, сгораю сам.

Толстеют, пухнут перспективы,
в тумане воли голова,
пою фальшивые мотивы,
ору нечестные слова.

Я волен, недруги погибли,
в руках ключи от всех палитр,
шуршат рублёвые богини,
рыгают горлышки поллитр,
наглеет тон красивых фраз,
пересобаченных с шедевров,
и всё дешевле и дешевле
даётся песенный экстаз,
и с каждым днём среди пришедших
всё больше равнодушных глаз.

Но если мерить их рублём,
о чём – не в счёт, – почём поём!

Ах, как безжалостна расплата
за апелляцию к толпе,
когда подчинена гульбе
эксплуатация таланта!

Так, на бетонном бездорожье,
бежав докучливых вельмож,
воззвал я к той, что всех дороже,
её ответ был краток: «Ложь!

Ты был эффектен и осанист,
трещал, ломая языки,
но мне ты только и оставил
три недописанных строки.
Ты обокрал свои стихи,
и нет тепла в твоём пространстве».
               
2

Я стервею не умышленно,               
а судьбу при том кляня,               
хоть мочалкой недвусмысленно       
называешь ты меня.

Видно, на роду мне писано,
что в помойке утону,    
потому –               
бесполезны твои истины.

И пути мои петлявые,          
по которым я живу,               
и друзья мои шершавые –         
всё содействует тому.            

Я не подлая обманщица,          
и попёр меня по мальчикам 
не дразнящий никотин,             
а пропащий генотип,
завещавший мне от мамочки   
не судьбу, а негатив.

Я раскаиваюсь бешено
временами опустевшими,
если зла и голодна,
но в постели я всегда
и счастливая, и нежная –
такова моя звезда.

Я способна отравиться,
но не в силах умереть.
Свою гордость дистрофичную
я не в силах уберечь
от бесчисленных потерь,
и теперь
нелегко меня травмировать.
Мои чувства атрофировались,
не на что смотреть...
 
Но во мне осталось чистое!
Только это – от тебя.             
Что задумчиво подсчитываешь,
завитушки теребя,
что тебе моя трепня?      
Почему, дрянной мальчишка,
не целуешь ты меня?!            

1976