Целый год

Кораблестроительная верфь покачивается всем телом, прозябая на ветру, трепещут вымпелы и флаги, и развернутыми корабликами плывут флюгера, простертая даль зовёт, развевая шерсть морских барашков, небесных агнцев, сгрудившихся в колышущиеся флоты. Цвета меняются, дробятся, пятна выхваченных потемок внезапно пламенеют, покрываются синим, искры вызвезживают на их плащах святые иероглифы, прохваченные мощными течениями; и тянутся стада мирских животных, и отреченные голубые глаза покойно скрываются под веками, под водами, наполненными многоцветными оттенками, исполинскими фигурами. Охваченное трепетом существо начинает речь, оно гулко бормочет о громадных промоинах, о темных протоках сквозь синее урочище летних гроз, о белых пастбищах, где святые грациозно перепархивают с белоснежных вершин духа на гноящиеся холмы плоти, погрязшей и погребенной в мертвых залежах тысячелетней листвы. Пропотевшие небеса стекленеют, их глубины мельтешат пчелиным роем, оранжево-черным, точно истинные штандарты осени, блекнущей книзу, текущей исподволь, из пасхальных скорлупок весны. Красоты божьих пространств преображаются, матовые стекла не выдерживают темнеющей от напряжения толщи, и мощный поток мрака обрушивает наземь снежное колотье, и фонтаны ветров вырываются из разбитой банки, их проворные руки плетут таинственные кружева, навевая лень и сон, мутный век колеблется на земле, обесцвеченной белым. Скованная плоть лежит под кольчугой, бездыханная, промерзшая до костей. И в угасающих лучах солнца начинается странное биение, цвета севера поднимаются над заброшенными копями штормов, звезды колотятся в далекой пустоте, сотрясающие землю корчи разбивают лед, ниспадают лавины и белые мантии, обнаженная плоть ревит и грохочет, потрясая небеса, истекающие страдальческими слезами, вздымая морские руины из снежного праха, и в жестоком скрежете распадающегося года пробивается первый стебель, дрожащий на легком ветру.