Услышь меня, великий судия

 “Услышь меня, великий судия; если вы не потеряли
 Ради меня, ради всей вашей благотворительности, я умоляю вас
 Пусть Король знает, что мое сердце полно раскаяния;
 Успокой его бушующее море, или в этой буре
 Я погибну навеки. О, милорды,
 Подумайте о своих местах и штурвалах
 Ты сидишь на; в то время как со всем своим провидением
 Ты управляешь, смотришь вперед и видишь всепожирающие зыбучие пески!
 Теперь мои амбиции наказаны, а моя гордость
 Государственного положения и величия обращается в ничто;
 Я, у которого никогда не было времени из-за обширных занятий,
 Подумать о Небесах, почувствовать Его мстительный гнев
 Кипящая моя кровь и опаляющие внутренности.
 На моей совести конец света, черный и ужасный.,
 Для моего пристрастия к справедливости; но не жалит
 Укол с таким ужасом, как раны, я сделал
 Благочестивым Адмиралом. Какой-нибудь хороший человек
 Приношу свое покаяние туда, он милосерден,
 И может склонить короля остановить его молнию,
 Что угрожает моему замешательству, что я свободен
 Отречься от титула, должности и от чего еще
 Моя гордость, на которую я смотрю, купит безопасность моей бедной жизни;
 Навсегда изгнать меня из Двора и позволить
 Мне провести свою жизнь в какой-нибудь захудалой деревушке ”.

После приговора канцлеру его секретарь говорит:--

 “Я мог бы пожелать, чтобы он упал на более мягкую почву
 За его хорошие части”.
 One of my wishes is that those dark trees,
 So old and firm they scarcely show the breeze,
 Were not, as ’twere, the merest mask of gloom,
 But stretched away unto the edge of doom.

 I should not be withheld but that some day
 Into their vastness I should steal away,
 Fearless of ever finding open land,
 Or highway where the slow wheel pours the sand.

 I do not see why I should e’er turn back,
 Or those should not set forth upon my track
 To overtake me, who should miss me here
 And long to know if still I held them dear.

 They would not find me changed from him they knew—
Only more sure of all I thought was true.
Ты возненавидел бы свой язык за богохульство ”.

А теперь позвольте мне прочесть вам хвалебный отрывок о женщинах из “The
Gentleman Usher”. Это не великая поэзия, но в ней есть тонкие штрихи
разборчивости как в чувствах, так и в выражении:--

 “Пусть никто не ценит за малую цену
 Совет добродетельной женщины; ее крылатый дух
 Часто украшен небесными словами,
 И, подобно ее красоте, восхитителен и чист.;
 Чем слабее тело, тем сильнее душа.

 * * * * *

 О, каким сокровищем является добродетельная жена,
 Сдержанный и любящий! не один подарок, на земле
 Делает жизнь человека так сильно связывается с небес;
 Она дает ему двойной силы, чтобы терпеть
 И наслаждаться, будучи единым целым с ним ”.

Затем, после сравнения ее с властью, богатством, музыкой и изысканной диетой,
которые восхищают, но несовершенно,--

 “Но истинная жена радует и чувства, и душу,
 И не смешивает свое добро ни с каким злом.
 Все богатство без нее оставляет мужчину бедным.,
 А с ней бедность становится чрезмерным богатством”.

Сам Чепмен, в отрывок из его “месть Бюсси д''Ambois,”
осуждает очень добрые комедии он писал, как уступкой общественному
вкус:--

 “Нет, мы должны сейчас уже ничего не принес на этапах
 Но кукольный театр, и мухоловки нелепые выходки;
 Люди туда пришли посмеяться и накормить дурак-Сале,
 Регистрация там вообще добродетель, как оскверняться;
 Когда куда бы ни приходила доброта, она создает
 Это место по-прежнему священно, хотя и для других ног.
 Никогда еще оно не было так сильно осквернено.
 Позвольте мне научиться всему, что подходит мужчине,
 В любых показанных конюшнях, а также на сценах ”.

Из его трагедий общее суждение вынесло “байроновскую
Заговор” и “Байрон трагедии”, чтобы быть лучшими, хотя они есть
менее подлинный поэтический экстаз, нежели его “Д'Ambois.” “Трагедия
Шабо, адмирала Франции” почти полностью написана его рукой, с чем согласны все ее издатели, и, как явствует из внутренних свидетельств, поскольку Чепмен
некоторые заметные особенности мышления и стиля, которые ни с чем не спутаешь.
Поскольку Ширли внесла в это какую-то неясную лепту, это напечатано вместе с его работами и опущено последним редактором Chapman. И все же это гораздо более характерно для него, чем “Альфонс” или “Цезарь и Помпей”. В
характере Шабо есть благородство, менее склонное к самохвальству, менее
осознающее себя, менее буйное, я испытываю искушение сказать, чем в
характере Чапмена. В пьесе есть один отрывок, который я приведу
из-за прямого намека в нем на тогдашнюю сравнительно
последние судьбы Лорда Бэкона. Я не уверен, что было раньше
заметил или нет. Лорд-канцлер Франции импичмента же
преступления с беконом. Его обвиняют также в предательской жестокости по отношению к Шабо,
так же как Бэкона упрекали в неблагодарности по отношению к Эссексу. Он, как и он, приговорен
к понижению в звании, крупному штрафу и тюремному заключению по усмотрению
Короля. Как и сало, опять же, он дважды исповедует свою вину перед
предложение передается на него, и бросается на царя милость:--

 “Услышь меня, великий судия; если вы не потеряли
 Ради меня, ради всей вашей благотворительности, я умоляю вас
 Пусть Король знает, что мое сердце полно раскаяния;
 Успокой его бушующее море, или в этой буре
 Я погибну навеки. О, милорды,
 Подумайте о своих местах и штурвалах
 Ты сидишь на; в то время как со всем своим провидением
 Ты управляешь, смотришь вперед и видишь всепожирающие зыбучие пески!
 Теперь мои амбиции наказаны, а моя гордость
 Государственного положения и величия обращается в ничто;
 Я, у которого никогда не было времени из-за обширных занятий,
 Подумать о Небесах, почувствовать Его мстительный гнев
 Кипящая моя кровь и опаляющие внутренности.
 На моей совести конец света, черный и ужасный.,
 Для моего пристрастия к справедливости; но не жалит
 Укол с таким ужасом, как раны, я сделал
 Благочестивым Адмиралом. Какой-нибудь хороший человек
 Приношу свое покаяние туда, он милосерден,
 И может склонить короля остановить его молнию,
 Что угрожает моему замешательству, что я свободен
 Отречься от титула, должности и от чего еще
 Моя гордость, на которую я смотрю, купит безопасность моей бедной жизни;
 Навсегда изгнать меня из Двора и позволить
 Мне провести свою жизнь в какой-нибудь захудалой деревушке ”.

После приговора канцлеру его секретарь говорит:--

 “Я мог бы пожелать, чтобы он упал на более мягкую почву
 За его хорошие части”.
 One of my wishes is that those dark trees,
 So old and firm they scarcely show the breeze,
 Were not, as ’twere, the merest mask of gloom,
 But stretched away unto the edge of doom.

 I should not be withheld but that some day
 Into their vastness I should steal away,
 Fearless of ever finding open land,
 Or highway where the slow wheel pours the sand.

 I do not see why I should e’er turn back,
 Or those should not set forth upon my track
 To overtake me, who should miss me here
 And long to know if still I held them dear.

 They would not find me changed from him they knew—
Only more sure of all I thought was true.