Я был натуралистом

  Я был натуралистом и пересёк море.
 И приехал в Феодосию, чтобы найти
 Чудовищного паука, о котором я слышал.
 Жители города с сомнением качали головами,
 Когда их спрашивали об этом; но однажды я встретил
 Крепкий рыбак, который однажды видел
 Паука, хотя и не знал его жилища.

 Он сказал, что паук был такой же длины, как он сам,
 И что гав, из которого он сплел свою паутину,
 Была толстой, как любая веревка на его лодке.
 Ночью, запоздалой посреди курганов
 Этот холм, склон холма и весенняя долина,
 Как рельефные буквы на древней странице
 Созданы для чтения сегодняшними слепыми на ощупь,
 Он вошел в темную гробницу и уснул там,
 Пока мир, подобно поднятому круглому щиту,,
 Не раскололся от брошенных стрел зари.
 
 Когда он проснулся,
 Он обнаружил, что запутался в какой-то толстой паутине,
 Ещё до него нож и медленно разрезал его через паутину;
 Затем, когда он стоял, чудовищный паук убежал.

 На этом концерте на наклонный берег,
 Еще один присоединился к нам от коттеджа рядом--
 Увитый виноградом коттедж, освещенный для обители любви.
 Его окружала лилейная роща с деревьями.;
 Как Ахав в своем доме из слоновой кости
 Король пчёл здесь ужинал сладостями,
 Потягивал в зале дворца из снежных лилий;

 И здесь повсюду были разбросаны жёлтые лилии,
 Как будто это место было банкетной рощей
 О Шишаке, царе Египетском; ибо цветы
 Были похожи на золотые чаши, которые Соломон
 Выковал для святого служения Господу.

 "Это моя дочь", - сказал рыбак.
 Ее голова и лицо были покрыты шарфом,
 Но большие темные глаза смотрели вперед, и в их глубине
 Я увидел душу, полную нежности и правды.

 (Часто во сне я думал, что умирать сладко,
 И избавься от этого грубого видения, увидь наконец,
 Как может большая душа, покинувшая тело,
 Другую душу, освобожденную и очищенную.)

 Скромная служанка в малиновом жакете носила,
 Расшитая бисером юбка ниспадала до колен.;
 В то время как внизу турецкая одежда была ограничена.
 Косички доходили до лодыжек; но ее туфли
 Открывали обнаженные подъемы ног.
 Я велела ей там адью, на берегу
 Ясно Боспоре. А я побрёл обратно,
 Я много думал о Пауке, что я искал;
 Но более двух, тёмные глаза, которые казались двумя звёздами
 Которые сияли в моём сердце; в то время, как далекий космос,
 За ними, чистая, но неизвестная, была душа.

 Я решил испытать милосердие этой девушки;
 И вот, в один дружеский день, надел халат.
 Изодранный и запачканный от использования.
 Когда она проходила мимо .,
 Я резко вышел из-за стены,
 И встал перед ней с замаскированным лицом, протянув
 Руку, прося небольшую милостыню.
 Она щедро раздала из своего тощего кошелька,
 И с выражением нежной жалости прошел мимо.
 Не имеет большого значения, кто просит,
 Заслуживает ли он милостыню или нет;
 То, что дается от чистого сердца, отдается Богу,
 И не тому, кто берет.

 День за днём,
 С тех пор я шагал вдоль берега, навстречу
 Темноглазой дочери рыбака.
 Под своей крышей она радушно приняла меня.,
 И протянула обе руки, и сняла шарф.
 Это скрывало чудесную красоту ее лица.
 Если бы художник или скульптор в каком-нибудь сне
 Мог соединить Веру с Любовью и Милосердием,
 И выразить их на одном чистом лице,
 Я знаю, что это было бы лицо, похожее на ее собственное.

 Ее глаза были бриллиантовыми дверями ее истинной души,
 И их шелковые защелки были мягко закрыты.,
 Когда, укрывшись под своим маковым парашютом,
 Пришел бездеятельный Сон. Ее взгляды казались
 Как златокрылые ангелы, посланные из небесных врат.
 И все же она часто грустила, когда я был рядом.
 Однажды, задержавшись допоздна, я рассказал ей о своей жизни,
 И о чудовище, которое я пришел найти;
 Но теперь, о чудо! она обвила мое сердце
 Тесной паутиной своей любви и крепко держала меня
 Как муху, запутавшуюся в сетях паука.

 Одетая во вретище сожаления, она сказала:,
 Она долго оплакивала прошлое; но ради меня
 Теперь она отбросит его и будет жить для меня.

 Я сказал, что немногие могут оправдать прошлое
 За то, что Сторми сделал с "Кораблями надежды".

 Она сказала, что ей грустно думать об этом.
 Их нынешнее состояние иссякло, а ярмо
 Ее народ натирал себе шею в горах.
 Ее отец был храбрым черкесским вождем.;
 Но здесь он жил замаскированным, пока снова
 Он мог возглавить свой забег и нанести удар каблуком
 Это стерло их в пыль.

 Наши сердца обновились.,
 Мы поцеловались на ночь и расстались. Когда я уходил.,
 Далекий холм, весь в тени, приобрел новые очертания,
 И казался распростертым пауком, в то время как два дерева
 Росшие на нем, были его поднятыми руками
 Цепляющимися за двух красных светлячков, которые были звёздами.