Искажение. Глава 4

      -4-
    А потом мы вернулись домой. Пока мы ехали, старые пластинки Марии Сергеевны я держала на коленях и плакала. В первый же вечер после переезда я насадила черный винил пластинки на вращающийся тяжелый круг, и звуки “Лунной сонаты” медленно и торжественно стали плавать в нашей оживающей, после долгого отсутствия хозяев, квартире. Саша подошел сзади и обнял меня за плечи.
    - Кстати, - спросила я его, - а как дела у нашей соседки Кати? Елизавету Андреевну я на похоронах Марии Сергеевны мельком видела, а на поминки она почему-то не пришла. Так я о них ничего и не знаю.
    Сашины пальцы дрогнули, и сердце мое уколола тревога. Я вдруг отчетливо поняла, что случилась еще одна беда, и в этой беде виновата я. Ноги у меня стали ватными, и, если бы Саша меня не поддержал, я бы, наверное, упала.
    - Знаешь, - сглотнув комок, ответил Саша, - она в больнице. В психиатрической.
    - Как, почему?! Когда?!
    - Я не хотел тебя расстраивать, она попала в больницу сразу после Нового года. Подробностей не знаю, видимо, сказалась наследственность матери. О таком трудно расспрашивать...
    Я тоже не стала больше расспрашивать Сашу. Сказалась больной, выпила таблетку анальгина и пораньше легла спать. Да только заснуть так и не смогла, до самого утра, словно медведь в берлоге проворочалась.
    Еле дождалась, когда Саша на работу ушел, оделась и к дверям стул подтащила, на него несколько томов большой советской энциклопедии положила, чтобы повыше было, и стала в глазок смотреть, ждать. А у самой сердечко так и бьется тревожно, словно у нашкодившей школьницы. Так до двух часов дня сидела, смешно сказать, не пила, ни ела, даже глаза и губы себе на ощупь накрасила, все пропустить соседку боялась. И вот, наконец, дождалась.
    Смотрю, дверь их квартиры открылась, и Елизавета Андреевна вышла. Я тут же вскочила, стул в сторону отодвинула и тоже на лестницу выбежала.
    - Здравствуйте, - говорю, - Елизавета Андреевна.
    - Здравствуйте, Лариса.
    - Вот, после поминок, вернулись вчера вечером на старую квартиру, - сказала и я запнулась. Понимаю, что гадко поступаю, за смертью Сашиных родителей спрятаться хочу, нарочно ее наперед выпячиваю. Стою, глаза опустила, чувствую, что сейчас разревусь. Елизавета Андреевна подошла ко мне, обняла. По голове гладит:
    - Ну-ну, не плачь. Вот такая она жизнь-то наша на бренной земле. Не знаешь, когда край наступит.
    - Спасибо, - сказала я и мягко высвободилась из ее рук, - со мной уже все в порядке. А как Ваши дела? Как Катя? Как ее занятие музыкой?
Елизавета Андреевна побледнела и тихо ответила:
    - А Катя еще в больнице. Разве Вам Саша ничего не рассказывал?
    - Нет, - солгала я.
    - Странно. Он мне почти каждый день звонил и в хорошую больницу Катеньку помог устроить. Наверное, он Вас просто пожалел. Вам и так досталось. Вы берегите Сашеньку-то, он хороший...
    Тут ее глаза наполнились слезами, и она разрыдалась. В дверь головой уткнулась, плачет и повторяет без конца:
    - Господи, за что...
    Я свою дверь захлопнула, к ней подскочила:
    - Елизавета Андреевна, что с Вами?! Нельзя Вам в таком состоянии на улицу выходить. Вам прилечь надо, - за плечи ее обняла и в квартиру обратно завела. Она совсем не противилась, только все время повторяла: “Господи, за что?!”
Я помогла ей раздеться, в комнату проводила и на диван уложила.
    - У вас есть успокоительные капли, - спрашиваю, - валерьянка какая-нибудь или капли Морозова?
    - Да, там, на кухне, в шкафчике.
    Зашла я на кухню, да так и остолбенела: в оконной раме одно стекло выбито и фанерой заставлено, а на другом стекле кто-то кровью (я это знаю, у меня же медицинское образование) женский портрет нарисовал. Да так искусно, словно живая, смотрит печальными глазами женщина. Я пригляделась - батюшки мои! Так ведь это мать Катерины, Елизавета Андреевны дочка. Я ее портрет в черной рамке на стене в тот еще день рождения видела. Запомнила. Подошла к окну, до толстых линий дотронулась. Видно было, что рисовали пальцами, из них-то кровь и текла.
    Уж и не знаю, сколько я такая обалдевшая простояла, может, минуту, а может, и все десять, только из транса меня вывел старушечий голос:
    - А все из-за них, из-за роз, этих проклятых! Век бы их не видеть!
    Тут я опомнилась, в шкафчике валерьянку нашла, сколько-то (много) накапала и заставила Елизавету Андреевну выпить, а затем опять в комнату отвела и на диван уложила.
    - Успокойтесь, - говорю, - вам нельзя так расстраиваться, - а у самой в голове тысячи мыслей: как, почему, что произошло?!
    Полежала Елизавета Андреевна несколько минут и стала рассказывать. Глухо так, будто себе самой…