Искажение. Глава 2

  -2-

    Напротив нашей квартиры, по лестничной площадке, жила девочка, звали ее Катя, и было ей шестнадцать лет. Худенькая, остроносенькая, скуластая, коса русая витая, тугая и глазищи - огромные, голубым огнем так и полыхают. Я ее часто на лестнице встречала, когда она мимо меня с нотными папками пробегала. Катерина училась в музыкальной школе по классу фортепиано, и не как-нибудь там, повинность отбывала, а была музыка ее страстью. Жила она только с бабушкой, которую звали Елизавета Андреевна. Я, почему это знаю, потому что на дне ее рождения как-то побывала. 
    Два года назад, после свадьбы, я переехала жить к мужу, а он в этой квартире с родителями уже больше тридцати лет жил, почти с самого детства. Потом он родителям другую квартиру купил, тоже очень хорошую, двухкомнатную, а мы здесь остались. Когда-то мой Акимов дружил с Катерининым отцом. Но потом произошла какая-то жуткая история, которую я толком и не знаю. В общих чертах дело было так: отец Кати утонул, хотя был пловцом-разрядником, они еще с моим мужем когда-то в спортивной школе вместе учились. Как? Почему? Неизвестно. Мой Акимов дал мне понять, что это не мое дело. Я даже на него за это какое-то время дулась. А Катина мама после похорон умом немного тронулась и что-то там с собой сделала - то ли газом отравилась, то ли таблетками. Откачать и увезти в больницу ее успели, да только не жилец на этом свете она после этого была, так в больнице и умерла. Еще раз говорю, я это все знаю только понаслышке.
    А пригласила нас на Катеринин день рождения Елизавета Андреевна. Она очень хорошо к моему Акимову относилась, он в гости к ней часто заходил. По-моему, Саша ей даже деньгами помогал, впрочем, это знаю неотчетливо. Так вот, на дне рождения Катерина и говорит, обращаясь ко мне:
    - Лариса Михайловна, давайте я вам что-нибудь сыграю, - садится к пианино и на меня выжидающе смотрит.
    Тут надо вам заметить, что я классической музыки совсем не знаю, ну совершенно. А что касается слуха, так мне еще в детстве медведь на ухо наступил, причем двумя ногами. В голову как назло лезет “Собачий вальс” и “Здравствуй моя мурка, мурка дорогая...”, а чувствуется, что играет Катя хорошо, во всяком случае, громко. Дом у нас сталинский, с толстыми стенами, но я все равно, часто слышу (когда возвращаюсь вечером домой), на лестничной клетке стоны фортепиано из-под двери.
    Чувствую - краснеть начинаю, ну тут я и брякнула, (откуда только взялось?):
    - Сыграй “Лунную сонату”, если можешь, конечно.
    Девочка так и побледнела, на бабушку смотрит, а у Елизаветы Андреевны самой губы затряслись, но все же объяснила:
    - Мама у нас очень это любила.
    Ну я, конечно, начинаю оправдываться, говорить, что не надо играть и так далее, а Катя, не поднимая глаз, тихо отвечает:
    - Нет, почему же. Я сыграю, - и начинает играть.
    Мамочки мои! Уж и не знаю, то ли сама мелодия волшебная, то ли надрыв Катиной души наружу выглянул, а только очень мне соната понравилась. Запала в душу, прикипела. Катя ее сыграла, заплакала и в свою комнату убежала.
    Через полчаса только потом и вышла. Больше она не играла, тихая сидела, задумчивая. Скоро мы, распрощавшись и ушли. Я на следующий же день в магазин забежала и купила “Лунную” на лазерном диске. Послушала и...  в общем, хорошо, но не так, как у Кати. Я потом часто на лестнице стояла, музыку подслушивала. А чтобы никто ничего не подумал - сумочку, раскрытую наготове держала, вроде бы ключи от квартиры ищу.
    Так недели две продолжалось, а потом меня словно бес попутал, мысль в голову втемяшилась: что это я цветы свои выбрасываю! Буду-ка я их Катьке под дверь подбрасывать. И ей доброе дело, и мне - развлечение, в глазок посмотреть, что она с букетом делать будет.
    Сказано - сделано. Как раз в то время за мной ухаживал Сергей. Зануда ужасный, да и как мужичонка – так себе, но букеты дарил - залюбуешься, закачаешься. Уже сами букеты так меня возбуждали, что ему немногое и делать-то приходилось.
    И вот, после следующего свидания, я букет с собой прихватила, бумагой обернула и в специально припасенный пакет положила (знаете, есть такие большие и широкие, в них еще обои в фирменных магазинах пакуют). Подошла к двери, а из-под нее, мамочки мои, как раз доносятся звуки полюбившейся мне “Лунной сонаты”. Ну, думаю, значит - судьба. Пакет развернула, цветы перед дверью положила, в квартиру позвонила, а сама быстренько к себе юркнула и в глазок наблюдаю.
    Через малое время открыла Катерина дверь, выглянула на лестницу. На лице - выражение досады и неудовольствия. Ясное дело - от любимого занятия оторвали. Цветы увидела, остолбенела, ахнула и на колени опустилась, розы поднимать. Потом вдруг резко вскочила, подбежала к лестничному пролету (у нас лифт между лестничными маршами проходит) и вниз заглянула, чтобы значит, увидеть того, кто цветы подбросил. Что уж она там с высоты нашего пятого этажа разглядела, не знаю, через глазок не видно. Но вернулась вся какая-то иная, изнутри теплым огнем будто раскрашена. А из дверей уже бабушка выглядывает, волнуется. Катерина ей на букет показывает, который в руке держит, и что-то, размахивая другой рукой, объясняет. Потом опять на колени опустилась, лицом в бутоны уткнулась и снова вскочила. Схватила розы в охапку и к груди крепко-крепко, до самых колючек, прижала. Бабушка ей опять что-то сказала, наверное, что простудится, на дворе как раз осень первым морозцем баловалась, и в квартиру увела.
    Так с той поры и повелось, что я все свои букеты Катерине несла. И звуки “Лунной сонаты” лились из-под дверей даже с каким-то придыханием мажорных аккордов. Наверное, с момента ее написания никто никогда не вкладывал в эту музыку столько радости и восторга, столько девчачьих надежд. Кате было хорошо, и мне тоже было хорошо. Я словно грелась у чужого жаркого молодого костра, подбрасывая в огонь все новые и новые охапки цветов.
    Это продолжалось долго, весь остаток осени был окрашен у нас с Катериной розовым цветом. Я часто встречала ее утром, когда шла на работу. Она пробегала мимо меня со своим стареньким портфельчиком (после смерти родителей Катя с бабушкой жили трудно), в своем красном, уже коротковатом ей пальто и улыбнулась мне словом “здрасьте”. Не знаю, как уж там себя чувствовала эта пигалица, а я - так даже летать во сне начала, чего со мной не бывало с самого детства. И все было хорошо, пока все хорошее не закончилось.


                ***
                Картинка из Интернета.