Риск

Его швырнуло грудью на углы,
на язвы мола.
              Тут же подхватило
волной и откатило в зелень мглы...
Но море вновь из пены возродило
коричневое тело,
               чтобы вновь
живым по тверди вдарить – как тараном.

Мы видели, как раскрывались раны,
как пена с кожи слизывала кровь.

Спасатель скользкий допотопный лаг
метал ему.
           Вдоль мола зыбкой шторкой
качались люди. И – распластан штормом –
на гибкой мачте бился черный флаг.

Когда он выполз –
              распростерт в борьбе,
вонзая пальцы в щели, как коренья, –
то не испуг, не жалость, а презренье
(веселое и жесткое презренье!)
я с удивленьем осознал в себе.

И ощутил: мой каждый мускул пел
о солнце, силе, счастье и любови.
Я видел, как он кашлял, как хрипел,
как плакал от солёной смертной боли.

Но – отвернулся.
                И взглянул в лицо,
твое лицо – лицо любви и славы.
И усмехнулся: «Не умеешь плавать –
так хоть не трусь тогда перед концом...»
Я ждал, я предугадывал ответ.
И – как удачи самой чистой пробы –
добился фразы:
                «Ты вот сам попробуй...»
И встал на край, и кинулся в норд-вест.

Я угадал в откатную волну.
Мол отлетел – он был теперь обузой.
Я рвался вглубь –
                под круглую луну
неспешно проплывающей медузы.
И словно спутник –
                вычертив дугу
из пузырьков –
                я завершил орбиту,
чтоб в краткий миг на дальнем берегу
увидеть лёгкий выгоревший свитер.

Ведь я любил! И я торжествовал,
когда –
             раскинув руки, сжав колени –
я, оседлав тугой от мощи вал,
летел во славу милой в горькой пене.
Потом нырял.
              И, с холодом в крови,
парил назад – туда, во чрево риска,
где на качелях смерти и любви
я постигал любви и жизни искус.

И снова, обратав стихию, гнал
на пенной колеснице Посейдона.
Пока меня –
                и это был сигнал! –
не свергнул шквал во тьму, в песок придонный.

Я выплыл – оглушенно. Желтый гул
кружил меня.
                Но, как Антей, с надеждой
я глянул вдаль, в тебя:
                на берегу
слились в безликость лица и одежды.
И город –
                словно белое крыло
прощальной чайки, взвившейся над кручей –
соединял коробки зданий в кучи
и полз от моря – в горы и тепло.

И первый страх вошёл в меня.
                То был
мне искус памяти: виденьем мола выжег
он из души сознанье, как любил.
Я всё забыл – в жестокой жажде: выжить.

Руками и ногами молотя,
утратив скорость кроля, гибкость брасса,
пёр напролом сквозь прорву жидкой массы –
бессильно, по-собачьи, как дитя.

Ведь с каждым взрывом синего огня
от донной тверди до воздушной крыши
любовь отъединялась от меня,
а смерть была всё яростней и ближе.

Я изнемог. Уже не успевал
ловить руками вспененные гривы.
И каждый,
                из-под рук ушедший,
                вал
меня назад отбрасывал отливом.

А там, вдали, лупил прибой.
                Там рамы
замазку осыпали на карниз.
Источенные солнцем и ветрами,
обрывы от толчков сочились вниз.

Там, неприступно –
                вверх свистя столбом
и мыльно пенясь на придонных скалах, –
кипела влага,
                рвалась и ласкалась...
То море билось в белый берег лбом
в библейской жажде слиться с бурой твердью
и сотворить неведомую жизнь.
Но для корней,
                червей,
                подземных жил –
живущих ныне –
                это было смертью...

И новый страх –
                страх малости людской
пред неразумной, но бессмертной силой –
явился мне...
                Течение сносило
меня в простор, просоленный тоской.
И так исход был ясен мне,
                что мглу
я – духом пав – призвал на миг как милость...

Но – слава богу! – снова даль сместилась.
И в пустоте внезапно прочертилась
фигурка на исхлестанном молу.

Она струилась на семи ветрах
так далеко,
так бесконечно близко!

И это был мне настоящий искус!

Сверкнула злоба – и разъялся страх.
А там, под страхом, занималась воля.
Не может быть, чтоб так я уступил
слепым стихиям, слабости и боли:
ведь я любил!

Я все-таки любил!
И пусть любовь ни в чем не убеждает
и не доказывает ничего –
но бога в человеке возрождает.
Быть богом – риск.
                Решайтесь на него!
Ведь он – не храм и не музейный склеп
в сухих венках легенд и обелисков,
а – безрассудность огненного риска,
без коего всесильный разум слеп.

И, вытолкнув из легких клок морей,
я вал поймал.
                На пенной холке сидя,
орал: несите, милые, несите –
норд-вест! норд-ост! и бора! и Борей!..

Меня швырнуло грудью на песок,
на гальку пляжа.
                Хохотало солнце.
В глазах свистели радужные кольца.
Стучала радость молотком в висок.
Я встать не мог.
                И кто-то надо мной –
над болью, над любовью и над славой –
сказал:
           «Не лез бы – коль не можешь плавать...» –
шагнул на мол и взвился над волной...


--
(сборник «Окликание звезд», 1984)

ПРИМЕЧАНИЕ:
*мол – насыпь, вал у входа в порт для защиты судов от морских волн
*лаг – морской инструмент, определяющий при погружении в воду скорость движения судна
*искус – устар., искушение, соблазн; суровое испытание
*Антей – гр. миф., великан, сын Посейдона и Геи, получивший необоримую силу
*борА – норд-ост, порывистый ветер с гор на побережье
*Борей – гр. поэт. устар., северовосточный ветер