ВС

ВС



поэма

 

1981


 

Из цикла сборников "Стихи разных лет" (пересмотрен - 2019)


______________________

ЛЕВ ГУНИН


ПОЭМЫ

избранное

- - - - - - - - - - -

Стихотворения, циклы и книги

Памяти моего дорогого брата Виталия

______________
______________

В это собрание вошли избранные стихотворения разных лет. Если место не указано, то (это касается стихов 1970-1991), скорее всего, стихотворение было написано в Бобруйске (Беларусь). Разножанровость, характерная для автора, и очень разные (по тематике, по образности, по типу) стихи в одном цикле или сборнике: это - широкий охват явлений, "вариантность личности", артистическая "смена" персонажей "первого лица".

___________________________



© Аркадий Коровин, Юрий О. Вступительное слово.

© Заключительная статья: объединённый текст заметки, написанной группой участников одного из форумов lib.ru (2007 - 2013), и дополнения 2003 (Дмитрий С.).

___________________________

 

Символика этой поэмы имеет конкретные эпохальные корни. Вспомним о циркулировавших в те годы теориях: как, например, волновая теория; гипотеза эфирных слоёв; или теория, объясняющая магнитно-энергетическое строение земной коры структурами многогранников (выделяя додекаэдр). Поток серьёзных научных открытий и прорывов в те годы не иссякал, а интерес к ним широкой публики не ослабевал. Казалось, мы на пороге нового "золотого века"; ожидаются колоссальные изменения к лучшему; будут побеждены социальные язвы и болезни, и наука откроет нам интригующие тайны этого мира, сделав нашу жизнь счастливей. Эти идеалистические надежды нашли косвенное отражение в поэме "ВС", но автор иначе смотрит на вещи, изображая пугающие "внутренности" космического Хаоса как анти-законы, от которых - как из центра землетрясения - расходятся волны трагизма нашего существования. Непривычная (нестандартная) логика; незнакомый ("альтернативный") мир образов и страстей; "множественность" личности (в одном герое - от имени которого ведётся повествование - скрываются несколько персонажей: разное детство, разная история). Символизм и философская лирика служат вспомогательным фоном - средством изображения особого, уже невозвратимого, мира данного - конкретного - времени и места, его уникальной сиюминутности (атмосферы), его неповторимого очарования. С элегантной и захватывающей дух лёгкостью автор рисует окружающий его мир, расширяя его до всепланетарных масштабов. Ясное, "промытое" восприятие выделяет эту поэму. Здесь уже в полной мере присутствует авторский, ни на что не похожий, стиль. - Юрий О., Аркадий Коровин. 2006.

 
____________________________________

Лев Гунин

BC

поэма

 

Гл. 1

Ребро - не путь. И камень не ребро.
Ребро не сочетает лицедейства
с остатками былого фарисейства,
с уверенностью излияний "про".
Ребро, однако, даже не торец,
оно не стык и не полузначенье.
Ребро не отличает назначенье
стоять: как комнату и даже как дворец...
Но мир ребрист. Противоречий нету
в той истине. И посему всегда
ребриста крыша и ребриста мзда,
ребристы облака и вуалетта.
Вселенная ребриста. Среди звезд
гигантских ребер белизна витает.
Как жуткий глаз, зияющим чепцом
ее ребро сквозь мозг мой пролегает.
Переливаясь, Истины в котле
законам Мира ребра образуют,
и ветры в воздухе ребристом дуют,
и ребра есть в стакане и в желе.

Так и в словах. И тут есть ребра букв.
Они каркасом держат слов значенья,
фонизм их и даже назначенье -
как в port de bras (но тут ребристость рук).
ВСегда во-вне. ВСем изнутри. ВСего лишь точка
не может обеспечить ясный вид
тому, что твердость ребер сохранит
но что, в итоге, только оболочка.
Но если сапогом по ребрам дать -
раздастся хруст, и ребра поломает
предмет, который грубо сочетает
безреберность со рвеньем сочетать.
Но это - частность. Бог по ребрам бьет
им созданного мира? - невозможность.
Хотя, быть может, просто осторожность
нам не дает об этом умолчать.


Мой мир ВСегда слагали ребра дней,
больших и малых, и совсем бесплотных.
В тиши цветных, как птицы, перелетных
они значений плавали: теней.
В ребристом воздухе такая кутерьма!
Потеют стекла. Запотели ляжки
китайской статуэтки. И во фляжке
вспотела жидкость, и вспотела тьма.
В июньском воздухе ВСегда такой поток
лучистой тени пара и сознанье,
что в синеве не дремлет назиданье,
и в габардине отзовется срок.
ВСучив себя в сомнительную ложь
стихийных сил и внешних - проявлений, -
ВСегда найдешь продукты назначений,
но Назначенье не всегда найдешь.
Так и теперь. Безветренная пыль
и изразцы на печи означают,
что все длинноты время разлагают
на вещи, то есть, иначе - на Быль.
Ступни свои ты, взгромоздив на пьетдестал
ВеСов обычных, получаешь ВеС.
Но не подумай, хоть сюда ты влез,
что ты себе пропорциею стал.
"Корона" означает только то,
что есть Корона. Есть ли к ней Король,
не знает слово: так и Решето
не сдержит растворившуюся соль....
Так Вещи только Истины предел,
но не значенья. К Истине причастны,
они ей даже не совсем подвластны
и не вполне реальны среди Тел. 

Итак, Июнь. На стекла давит пыль
жары, раскинувшейся облаком крылатым,
и не спешат мгновения куда-то,
и не летит я в л е н и я мотыль.
Коллапс обеда. Хоть бы ветерок
чуть тронул шторы! Пахнет шоколадом,
цветов, застывших в вазе, ароматом
и полустертой прелестью. Звонок.
Дверь открывается. Какие щелки глаз!
Какие губки! И какая статность!
Какие позвонки и аккуратность!
Но вещи с истиной не сходятся подчас.
И я смотрю на Истину опять:
соВСем одна, и в растворенных окнах,
в двадцатилетней давности волокнах
она сейчас не может выбирать.
Взлетев хоть раз, не можешь приземлиться
по воле собственной. И должен долететь
хотя бы до крушения. И спеть
прощальное желанье торопиться.
Полет мой обрывается почти.
Жужжащей мухой катастрофа длится.
Но я не в силах т у т остановиться
и, может быть, пою уже в ночи...



Гл. 2

Когда-то съев "ореховый пирог",
я удивился, что не то значенье
имеет смысл слова "поглощенье",
и что "пирог" звучит почти как "грог".
Когда синеют тени за окном,
когда длинней становится прохлада,
ВСего, возможно, мне не так и надо,
как хочется. Но я ведь не со злом,
а я с линейкой-меркою иду
к длине эмоций, позвонков и ом,
и к крокодилу, что лежит в пруду.
И я уверен, что теперь найду
безмен добра, похожий на излом.
 
Синеют тени. Блекнет воздух, свет.
И ребра размягчаются пространства.
Во мне не будет метки постоянства,
и в мире постоянства тоже нет.
Горят огни. Светлеют магазины.
И девки ощущают странный зуд.
Подкрашены глаза, слова и спины.
В шеренге дни подкрашено идут.
А воздух наполняется значеньем
прохлады, свежести и прелести для ВСех.
Но не для каждого: возможно, не для тех,
кто воздух не вдыхает с упоеньем.
И я один по улице иду.
Навстречу пары, тройки и шестерки,
толпа и т о л п ы, - будто бы подпорки
такому часу, с ним, родным, в ладу.
Я заверну з а Угол. Там, где свет
от фонаря на листья шлейф кидает,
и мир пятнистый в тени увядает,
и за углом теплеет летний плед.
Как дама с животом, беременен фасад
от света окон. И огонь струится
сквозь стены зданий, не внося разлад
в сношенья с миром - их скрывая лица.
И что-то тайное сквозь стены нам струит
в вечернем воздухе, и мысли занимает,
и красочным каскадом овевает,
и влажно-сочным брызгами летит.


Итак, июнь. Синеют кружева
ночных рубашек. Окна освещенны
во всех домах. И двери на балконы
распахнуты. Доносятся слова....
Колышутся гардины, но чуть-чуть -
так шулер воровато метит карты.
Из школы вниз повыносили парты.
Вдали - разнокалиберная муть...
Под платьями, чувствительная, ног,
пупырышками, кожа, покрываясь,
то о щ у щ а е т легкий ветерок,
то л о в и т, наготою упиваясь.
Бегут от дома к дому фонари,
и мальчики бегут, и постовые.
В тени от них бегут городовые,
усталые, и с саблей до земли.
Над ними, словно тени от небес,
как крылья полутемные - и мглисто -
бегут деревьев купы и монисто,
бегут везде знакомые ВС.
ПоВСюду, оставляя части тел
и части слов в отдельность выделяя,
В.С. дрожат в изменчивости мая,   
и в синеве находят стаи стрел.
Сообразуясь с бдением веществ,
ВС, на части спектра разлагая,
не означает перегонов чая,
не означает: Вероника С.


В свой мир теперь хочу вас пригласить.
Мои глаза привыкли к приглашенью
как многие привыкли к подношенью.
И, все же, мне вас хочется любить
за ласковость, за умиленье - вхожесть
в мой мир, в мой дом, души "апартамент",
сердцами, поцелуями из лент
и сапогами с медным звоном тоже.
Я вас люблю. Но мне за вас всегда
бывает так обидно вечерами,
когда как будто пленка между нами,
и странно так становится тогда.
В браваде кухонь, там, где пол нагретый,
где звоном чашек жгутся перед сном,
мне с вами хочется поговорить о том,
что растворилось - и теперь застыло где-то.
Хоть знаю, что напрасно. Время шло,
и нам не совместить позиций наших;
но, все-таки, из прежних стен и башен
я приглашаю вас, себе назло.
ВСеядности вкусив забытый звон
и полупустоту таких мгновений,
я призываю общность настроений
в тот круглый зал, где выход на балкон;
где тех, далеких дней, предвосхищенья,
где круг предчувствий, ясных и простых,
где детства мир с величьем грез ночных
и величальный круг сопоставленья.
Где чистой скатерти сиреневый сатин,
где ложек блеск в разверстости серванта,
где маятник и красота брильянта
в глуби стекла, где сахар и кувшин.
На белом фоне горная гряда.
Картины холст отсвечивает маслом.
И в черном отражается прекрасно
на небе отраженная звезда.
Не мой тот зал. И детство не мое.
Тоска по детству не изведанному гаснет.
И в полусне блины, картошка в масле
и серый сумрак утра, и жнивье.
Я розовую вижу шоколадность.
На кухне кафель. Листья за окном.
И снова, отгораживая дом,
я призываю бренную ВСеядность.



Гл. 3

Всеядность - не заслуга Всех Мерил.
Всеядность - это малая потешность.
Когда в груди пылает безутешность:
что - вроде - жил, а - может - и не жил.
Так оглянись. Какой Прекрасный День!
О! КПД! О! ЛСД! - на счастье!
А, может быть, и это - полновластье,
Какой-то Ограниченности Тень.
Так Тень иль нет - не все ли то равно?
Ведь День есть день, а Ночь есть ночь покуда.
И дань условным меркам - ниоткуда.
Так просто все. И больше не дано.


Я знаю все: Король не Камергер.
Два "К" условны. Но сознанье власти
переливает через край химер
и отражает пятое ненастье.
И, все же, так: "Старался В Меру Сил".
Но, если Выше Сил, как Бурый Вол, старался?
Сжигали мозг Ван Гог и Грэм О;Нил,
и мозг, как жир, чрез край переливался.
Рассветных рамок нам не распрямить....
Предвосхищен окном и горизонтом
объем того, что нам дано вкусить,
и время тонет грузным мастодонтом.
А ложь - не ложь. Но это просто так.
И все равно В.М. всегда Вне Меры:
срывают Короли и Камергеры
природой обозначенный колпак.
И, если будет - тайны не храня:
В.М. не просто В. в стране далекой,
не имя пышной дамы ясноокой,
но отраженье Истины - В Меня.


…Над огородом плыл какой-то дым.
Какой-то сизой дымкой заслонялся
и временами четче проявлялся
пространства сектор и налет за ним.
Направленные, сизые, они,
чьи гребни шлейфом вили устремленность,
немые волны били за бездонность
и заслоняли слабые огни.
В морских глубинах отражался Порт.
Русалкою с зеленой головою
взвивает время знамя надо мною
и очищает пламенность аорт.
ВыбраСывая кровь, как Исполин,
тот вязкий дух на прошлого холстине
рисует Деву в черной пелерине
и о с о з н а н ь е двойственности спин.
Дрожит у снов весенняя пора.
Калитки открывая и ворота,
к проходам дальним, вдаль от поворота
сзывается ручьями детвора.
Скамейки, в лужах синих отражаясь,
как дирижабли, реют в вышине,
и скрип калиток в сонной тишине
разносится, водою размножаясь.
Кораблики бегут в ручьях, вертясь,
и снег чумаз, и грязи полновластье,
и стены древних фабрик словно фаски
возносятся, затмив алмаз и грязь.
От выварок исходит терпкий дым.
Он стелется и по траве сползает.
А на веревках простыни качают,
и этот запах мне несохраним...
Но мы попали в тело - не в ребро.
Ребро, каркаса твердость сохраняя,
умеет быть и мягким, как перо,
и гибким, как ВеСенний воздух Мая.
Венозная густая Синева
в июньском воздухе сейчас возобновится,
но синий воздух не умеет длиться,
как не умеют длиться рукава.
И я - не он. Мне не дано сердиться
на вылущенность, на порог огня,
но дымкой сизой также и меня
заставит чайкой в воздухе носиться.


Мои тела венозные бледней,
чем ребра и белей, чем алебарды,
и блеском ярче все, чем арьегарды
роскошных, приближающихся дней.
Под вывеской часов, под стук дверей,
прохладой сквозняков обремененный,
я в воздухе прохладный и наклонный
и думаю об Истине моей.
Шурша подошвами о зернышки асфальта,
знакомый приближается лакей
с лицом усатым, белым, как репей,
отмоченный в котле гидросенальта.
В замочных скважинах уже отменный вид.
Снимают котелки перед прибором
наклонные, с "аляповым" пробором,
мужчины в смокингах, с глазами Эвменид.
Как старый гобелен, балконный плющ,
покрыв пространства прутьев и подпоры,
изображает стеблями узоры -
и так раскидист, сумрачен и вьющ.
Наклонна ваза с перцем на окне.
Наклонно помидор растет на грядке.
И потемневшей от времен кирпичной кладке
наклонно отражение в окне.


Запомним - быль. И, отрываясь вновь
от имени, от продолженья в часе,
Закон вопросом поднимает бровь
и хочет слепком сделаться в атласе.
Вот летний завтрак - на столе. Из сервелата,
нарезанного ломтиками, ленч,
и косы тонко свет стремят пресечь,
и винегрет с остатками томатов.
На клетчатой клеенке блеск пиал.
Дымится чай. И огурцы на блюдце.
А, может быть, тут дело не в посуде,
а в дивной сверхактивности Начал.
Начало - утро и Начало-ночь.
Когда Началам не наскучит д л и т ь с я?
Но на столе отчаянно дымится
в стаканах чай, и этим не помочь....
В белеющей, сверкающей стене,
покрытой сверху керамичным слоем,
таким забытым отдает покоем,
и тот покой не безразличен мне!..
В подсвечниках дрожит, качаясь, свет.
От люстры отделяясь - все активней,
чуть желтоватый, чуточку наивный,
глаз лампочки охватывает след.
Как яблоко охватывает рот,
или как глаз охватывает веко,
охватывает комнатный уют
и наполненье образа, и цвета.
Намотан ворох мыслей дорогих
на комнаты наклонную катушку,
и льется воздух мятой на подушку,
и в тишине за ватой бездны штрих.
Как колокольчики, звенят дневные сны.
Звенят тарелки. Отвечает фарфор.
Мгновения во фрак погружены,
и в черном бархате давно белеет сахар.
Так вечерами кажется светло.
И даже тень вперед не удлинится.
И только Время продолжает длиться
и Вещью грань Начала обошло...
У каждой Вещи есть свое ребро.
Есть стержень, означающий оСноВу,
и ко ВСему должно прижиться в новом
наклоном приближенное перо.
У жизни есть ребристость. И своя,
иная, не подвластная расчету.
И в том не гул, гудящий по субботам,
и не потребность тела, но Края.
Мое ребро уходит в давность дней,
в прохладу прошлых, страстных излияний,
в ту дивную природу состояний,
когда есть глубь вещественности в ней.
Оставив пользу и оставив разность
на вычеты из пористости слов,
я смысл дней почти признать готов,
хоть сердцем не могу принять приказа.
Я вижу впереди лишь Атрибут,
я вижу тень, нависшую над Бездной,
и в волнах тени жизни бесполезной
я вижу потом созданный приют.


Земли ядра растет додекаэдр.
Ребристость ощущается везде.
Вдоль ребер, что скрываются в воде,
проходит час Верчения и Сфер.
Мулат и Негр, Грузин и Эскимос
в воде своей ребристостью находят
и луком сонным медленно выводят
овал земли и рой зеленых ос.
Наклонны дни. Свеча, что на амвоне,
наклонно светит. И рычаг в тени.
Вдоль ребер сила действия кренит
ладью, и крепь наклонно на понтоне.
Мое ребро уходит в даль ночей,
в белесо-серо-лунную дорогу.
О, сколько дней сползало понемногу
в проем двери и в изразцы печей!
В.С. тогда был просто слабый звук.
Оцениваясь чистотой в эфире,
он заключал моления и тфилым,
и семисвечника ребристость, и урюк.
Ощупывая ветхость старой Торы
и цадика встречая мягкий взгляд,
в Телах я Были чувствовал опоры:
того, что было много лет назад.
Лети, моя наклонная стрела,
рукою пущенная, дальше и верней:
за грани и ребристость давних дней,
за грани чувств и давние дела.
В ту комнату, где маятник и стрелки,
покрытые металлом желтым; шкаф;
где стол ветвился, на три лапы став,
где хрупкие и блеклые тарелки.
В окне моем слоился огонек,
в эфире комнатном, увитом чистотою.
И тени духов пляшут надо мною,
и ангел с крыльями летит наискосок....
Над этажеркой пятна белой ваты
и древностью завитые цветы.
И в комнате хрустальной чистоты
знакомый запах - белизны крылатой.
Здесь, среди чашек чайных у стола,
я детство хрупкое мешал с вуальной дымкой,
и время это тонет старым снимком,
который смоют новые дела...


Скажите, что вы видите во сне? -
Когда луна на небосклон выходит,
когда душа в эфире колобродит,
и некуда сворачивать луне...
Вот лестницей наклонною для снов
застыло время нулевого часа.
И дверь открыта вглубь иконостаса,
и птицей притаившийся альков.
Стоят дома - строения без тени.
И тени не дают ни кол, ни столб.
В чаду скрещенья строем ваз и колб,
и тени мыслей, тени настроений.
Вот тень прохожего мелькнула в светлой мгле.
Бесплотны тени кошки и собаки.
А в переулке тень кровавой драки,
и лампы-тени плавают в котле.
Над городом летит Сплошная тень.
Она бескрайна, и в глуби простора
нагроможденности за ней взлетают хором,
и в них поют останки деревень.
Скажите, что вы видите во сне?
Скажите, как вы сносите бездомность?
Над городом витает душ укромность,
которая блуждает при Луне.

Там с лестницей узорною подъезд.
Спускаясь, Граф, Король и Камергеры
не поколеблют граней старой веры,
хоть трогают перила чуть вподъезд.
Дощечки сини. Каждый житель дома
солидный и с отдельной головой.
Король, спускаясь лестницей крутой,
войдет в квартиру, что давно знакома.
Король войдет, уложит ноги в плед.
возьмёт Дюма - и в кресле засыпает.
На грудь его тяжелый свет бросает
кусок латуни или горсть монет.
Граф рыщет в комнатах. Откинет штору, дверь…
Гардины зримо, вдруг la-la запев,
чуть покачнутся, и, его задев,
выталкивают детище потерь,
продукт нежнейшей кожи и боков.
И, ощутив сокровище теперь,
Граф слышит звон: не шпор, но облаков.
Прижавшийся губами к тем губам,
Граф ощущает сущее блаженство,
он впитывает волны совершенства
как азбуку прижатия к губам.
И вдруг во мраке (где стоит кровать)
наклонный странный шепот слышит он:
Вы, Граф, Вы, дорогой мой, только сон,
и потому кончайте целовать.

И, ущипнув себя за грудь перстом,
Граф вдруг теряет ощущенье плоти,
теряет ощущение "воочий",
теряет в ощущенье теплый дом.
И, в хаосе каком-то прe6ывaя,
над облаками (может быть) летя,
Граф, волны околичностей крестя,
остатки равновесия теряет.
А Камергер идёт совсем не в дом,
а во дворец, причем, небезучастный,
в "превратностях" отнюдь не безопасный -
но просто он давно забыл о том.

Темнеет ночь. Почтовою открыткой
Вид Города, Вид Сущности летит.
Себя В Себе собой посеребрит
и укрывает Вздох Свечей накидкой.
В тиши ночной шуршит Велосипед.
Колеблются ступени синагоги.
И в синеве нечаянной дороги
шуршит и тает в Бездне Веры След.
Как Колокольчика голубоватый звон,
Дер Милхикер из вечности выходит.
И автостопом стрелки переводит
в Направленность невидимую он.
Горят в пространстве новые огни.
И мысли новые всегда на ум приходят,
когда в эфире души колобродят,
когда Наклонность и Рычаг в тени.
В тиши ночной уснул городовой.
И Моня-дурачок уснул в амбаре.
А мы идем вдоль рёбер в вязком варе,
дорогой освещенной и д р у г о й.
Пройдем мимо торговых центра зданий,
мимо подвалов мясников пройдем,
в дворы, оберегающие дом,
в моменты прошлых, странных излияний.
Мимо того, что было и что будет.
мимо страстей грядущих и былых,
О! Время Снов! В тебе не будет злых,
не будет добрых и "других" не будет!..



Гл. 4

B.C. терзают тонких граней след,
B.C. собой усталости пронзают,
и в пустоте незримой вызывают
явления других, грядущих, лет.
В.С. себя собой благословят.
В.С летят, и на воздушном шаре,
в кримплене с блестками и в голубом наваре,
они пpoCтpанстВa неба бороздят.
Как кровь моя, уходит время: след
любви, разлуки, горестей и страхов,
значений-символов - каких-то вечных шахов....
В тиши ночной шуршит ВелоСипед.
В.С. из пор струятся городов.
В.С. из пор ВмеСтимостей влетают.
И в тишине сиреневой вздыхают,
и в звёздах отражение миров...
Схоластикой незыблемая ночь.
И звёзды схоластически кружатся,
И сквозь фасады медленно струятся
любимые красавицы и дочь.
В.С., возможно, символ в небесах.
В.С. Как символ. Вышит на платочке.
В.С. Две буквы прописью, две точки,
две главные РебрИстости в словах.


В такой, как этот, летний жаркий день,
когда уж не шевелятся листочки,
когда в глуби теней застыли квочки,
Две Истины: на старом шляхе - пень.
Две Истины, две истины Вещей,
всегда одни в усталом замедленье,
всегда одни в законченном стремленье,
две Истины в наклонности морей.
Знакомые, известные Во Всем
Две Истины, влекомые в возвратность,
которые - как этот воздух ватный:
В.С. - пора напомнить вам о том.
Настало время их разъединить,
как в разработке увертюры - темы.
Пластами их другими удлинить
и развести кругами новой схемы;
местами их взаимно поменять.
В. вставить в С., а С. зажечь в атласе,
за парту посадить в десятом классе,
в паноптикуме телом распластать.

В такой же знойный летний день, когда
пивные бочки косо на бульваре,
томятся жаждой даже провода.
И Моня возле стойки на базаре.
Проводят копоть в похоть вставленные тени,
и трубы, проводящие мочу,
глумятся над визитами к врачу,
когда канализация мгновенна.
Дельцы проводят время впопыхах.
А проститутки в парках день проводят.
В эфире души мутно колобродят,
и так же косы лица в зеркалах.
Проводниками, суживая Все,
все проводя, проходят экскурсанты,
студенты, хиппи и степендианты,
проходит в не-сумятице Гесот.
Всеобщий строй на части разделяя,
в с е - Кто Как Может: Каждый за Себя -
по лучику, об Общем не скорбя,
Единый Ток на т о к и разбирают.
Дробя Весь Свет на множество зеркал,
все искажая, раздробив на "многость",
разбив собой единственную строгость,
осколками проводят Луч Начал.

В такой, как этот, жаркий летний день
Всё дышит зноем. Кактусы на окнах,
рой голосов в глуби, в ее волокнах:
все обмороком чувств стремится в тень.
В такой же день, когда гудит труба,
и в тишине сиреневые стрелки
усами Времени проводят по тарелке,
топорщится от Истины Мольба....


Я выдохся. Прости меня, Господь,
прости мне, что бежать я не умею,
прости, что я от вечера синею,
но добежать стремлюсь Вне Силы хоть.
Ведь я обязан доказать стремленье,
удвоить пыл, утроить назначенье
и пересилить в этом мире плоть!
О! Помоги! Прости меня, Господь!
-----


В один из летних, самых летних дней,
в тенИ ковра узбекского и в тЕни
рука прекрасная тянулась к отраженью
серебряного кубка, что за ней.
Шумел каштан. На кухне холодильник
поскуливал чуть слышно. За окном
слепящий день. И можно босиком
пройти и заглушить рукой будильник.
Накопленная за ночь головой, -
печать отдохновения проснулась,
и в окнах странно диском шевельнулась
мысль, за ночь огражденная собой.

У зеркала стоял оригинал,
еще прекрасней, нежели значенье
его отождествленья в отраженье,
и даже воздух больше не молчал....
Ленивые кошачьи приближенья
и отдаленья. Солнце на стене.
Зевотой порожденные движенья -
с ленцой, которой имя Да и Нет.
И за которой - вечность не как Время,
не как субстанция, а как двойное "С":
немерянность, неизмеримость т е м и,
Вся Жизнь впередидущая и без
конца (как рай), еще под этой сенью
неисчерпаемости океана Тез,
существования, что еще только бремя.
И некуда, и незачем спешить,
и бесконечность пристаёт зевотой
перед окном и зеркалом, и что-то
поддерживает в воздухе, как нить....

Лучи от этой медленной тоски,
лучи от света медленного с лампой,
лучи от оголенности эстампа -
они всегдa ДРУГ Другу - кунаки.
Рука тянулась к бережной руке.
А Кубки плакали. А Короли смеялись.
И все кому-то тихо улыбались -
осколки зеркала в напудренной реке.
B такой, как этот, день, когда поёшь,
то слышишь: в небесах рокочут трубы,
и общий фон, как ореол стогубый,
дрейфует, еле сдерживая дрожь.
- Я жду и жду: когда ж случится так,
что больше не потребуется муки, -
чтоб победить надменность без разлуки 
и без потерь докручивать "затак".
В тот Самый Верх, в тот самый Вepx Страстей,
по пояс в тине, соблюдая равность,
с петлей у губ тревожа мыслей давность,
стрелу пустив разящую при ней -
удвоить, вспомнить, возвратить - для тела,
для будущих, грядущих дней и дел, -
когда душа твоя уже почти предел,
когда она почти что улетела,
когда вверху знакомые глаза,
и белый сумрак душу колобродит,
а рядом все стоит и не находит
ответа возмущения слеза....
И плоскость ощущается в Пути.
Здесь полумрак и камень саркофага.
Лишь в Вечности душа твоя - Имаго,
и вот она за Вечностью летит.


В один из тихих, самых летних дней,
когда не ощущается поспешность,
когда почти застыла безутешность,
как бирка на блевотине вещей,
В.С. был звук; была Святая Сила,
чтоб Вечность Совмещения вернуть,
и был в глуби намерения путь,
и в тишине отчаянье застыло.

Я сознаю: угас дорогой дальней
другой, не создающий тишины
но и не продлевающий соблазны,
путь из нерасчлененности длины.
Под крышей звёзд, с печатью дальномера,
введённый в розовость,
он шашку уронил,
когда в пылу неведения был,
когда уже почти угасла вера.
Исправить? - невозможно. Но сейчас,
когда рассвет приблизился к рассвету,
я именно и делаю, что это,
хотя теперь и стынет этот час.
Пятнистый рай - или один из этих
мазков-брусочков на картине дней
забытым ощущается сильней,
чем плавно увлекающимся в лете.
Кусочки тьмы и света совместить,
составить в круг мозаику скелета:
на всё, на все способно это лето,
пусть даже в рамках "быть или не быть?"....
Так - быть и - быть, и в тике совмещенья
пантографом отверстность открывать,
чертить антаблементы - и спасать,
выращивать кристаллики спасенья.
Все это строить. Но не отрывать
от Выступлений символов речистых -
иначе будет посвист гильотины
в наклонности - и эхо топора.


Закасан День рубашкой на локтях.
На все, на все способно это лето.
Ребристы облака и вуалетта,
ребриста в мире Сущность на часах.
Ребристость ощущается везде.
Ребристость ощущается в запасе,
в забвении о предпоследнем часе, -
в забвении о каменной гряде.
В забвении о "деланности" слов
другое лето будет полновластным.
И я тогда на все идти готов -
лишь бы вернуть хоть долю прежней страсти.
Но знаю, что напрасно - это все.
Межреберность сквозит в проема складку,
межреберность откусит шоколадку,
покажет - "нет", и в воздух унесёт.
А как хотелось бы хоть раз еще взглянуть
глазами теми, сквозь той эры раструб,
на лето; как хотелось бы заснуть
в том душном воздухе, под простыней как воздух!
Как хочется - хоть бы на миг - вернуть -
в пространстве скатанном, и в том, что за пространством, -
то лето, и оттуда протянуть
сюда хоть ниточку сквозь дней рычащий разверст;
в надежде окрыляющей идти
к почти немыслимым во тьме землевращенья,
к таким не ощущающим движенья
слагаемым рецепторам пути,
когда лучом, под стопы направляя,
ребристый подвиг я к себе тянул,
и, в синеве - как по земле - шагая,
блаженство грез губительно вдохнул... -
(На том пути еще стоит Идея,
и черный Стержень Прошлых Перспектив
буксирует бумажнейшего Змея,
толкая поршень двух прерогатив.
И почва для Итога не слепа;
взрыхленный грунт как тело в вожделенье,
лишь Семя не готово для паденья,
и нет дождя, чтобы в него упасть).
Слагаемым не будет снисхожденья,
и слаженность уже не алчный скул.
Проводникам из Вечного Движенья
подставлен водоплавающий стул.
В итоге Стул! Мы, подвигом закрыты,
пришли к тому, что не "у м е е т быть",
О, где моя сиреневая нить,
и где мои шершавые ланиты!


Везде - одно. И лето не причастно
к такому подвигу в рассыпчатой тюрьме.
Оно - Всезначной Сущностью опасно,
оно потоком памяти в сурьме.
Оно - как мир, и, эхо наполняя,
плывет сквозь сон в усталой тишине:
то перезвоном ада или рая,
то всхлипами гитарными в окне.
Во мне тот сон. Во мне Стена и Сила.
Во мне их жизни в Свете маяка,
ведущего корабль в порт, где взмыла
пространство развернувшая рука.
Рука и свет. Два символа. "Причастность".
Отлом из почерка. Бледнеющий века…
И то, что я не высказал пока,
пульсирует под кожей: Два как Частность.
ВС - во всем. Двойная эта суть.
Двойное облако. Двойная безопасность.
В наклонном зеркале дрожит свечи причастность
к тому, что освещает… Не уснуть….
В долинах Света бледным кораблем
два "К" гуляют в волнах Камерлага.
В проеме памяти плутают под огнем
двойные истины и каблуки завмага.
С движеньем истин сдваивать и ж д а т ь,
и нужно кораблем
проплыть протоком тайной светлой далью,
чтоб заглушить стремление - печалью,
а неподвластность - давним летним днeм.



Гл. 5

Нам Истину пора призвать к ответу,
нам истины пора разъединить.
Ребристы облака и вуалетта.
Но Истине ребристой все же быть.
ВСегда во ВСём. Заметки получая
то давних дней, то первого луча,
одна на свете Истина такая,
и к Первому не подберет ключа.
Вот комната. Диван прижат к окну.
Повернут. Очертания рояля.
И на диване машинистка Валя.
А я? Наверно, буду С. Взгляну
на томный луч, на томную "вчерашнесть",
на кегли с "музыкой", на жёлтую парчу....
О, как нам много надо сургучу,
когда посылкой наши дни и счастье!

В провале памяти сидит усатый Кот:
два К. А, может быть - свисанье.
Он отгранчен пленкой назиданья,
и, может быть, еще во тьме бредет.
И косность - правильна.
И - дай нам только руки, -
мы мир во всем сумеем победить.
Но побеждаем на свои же муки:
природу, все,  нам без чего не быть.
Взгляни в овал. Он ровный и настройный!
На рыбьей чешуе стоит дворец.
Теперь два С. сместились, наконец,
И Истины, как два луча, покойны.
И мир спокоен. И ребристость есть
ВСегда во ВСем. Но только не у дела.
Меня не древком ли стрела задела?
Ребро чего? Иль, может, просто Весть?
Весть отражается. И - в волнах отраженья -
скользит змеей дамасская стрела.
А как расплавить эхо добела,
и как продлить мгновение мгновенья!
Журчанье вод, и я, с журчаньем схожий,
в цветочной вазе с пиками, в дыму,
смотрю, как странно клону моему
участвовать во всем, что быть не может.


В.С. всегда в глуби моих орбит,
и памяти вплетается во вхожесть,
и, ощущенья различая кожей,
упруга и тверда как эбонит.
В.С. ещё в насилье голубей,
когда они - в чванливости весомой -
в слагаемость, что смешана с искомой,
над миром разлетаются людей.
В.С. конечно, луч, а не стрела.
Но и стрелой прикинувшись смятенной,
B.C. откроет в глубине Вселенной
и давний хмель, и давние дела.
Зацеплен Ворс. И Истину любить
монетами хрустального чертога -
умение, мне данное от Бога.
Но снова то же "быть или не быть?"

Цветы на площади посеяны давно -
в начале мая. И - вот теперь - пестреют.
В эфире ветры монотонно веют.
Мороженицы дарят эскимо.
Любые толки движутся в пути.
Вот мальчики двух девочек п р о в о д я т;
в эфире души мутно колобродят.
Но нам с тобой уже не по пути.
Две истины, две истины - двух рук.
Две истины из памяти выходят.
Но нам уже не по пути. Так, вроде,
давно уже мы не одни, не вдруг?
На площади такая кутерьма!
Гоняется за бабочкой мальчишка.
Старушка разрумянилась за книжкой,
и странно нарумянены дома.
Шагаем рядом - словно впопыхах -
По площади, и не обходим лужи.
И голос мой как будто бы простужен.
И лоботрясов стайки на углах.
Проникшие в заоблочность дома
уже от зноя пробуют дымиться,
и снова надо очень торопиться,
чтобы успеть в извилины-тома.
B.C. как флаг, или как повседневность.
В.С. давно приевшийся обман.
В Знакомой комнате базальтовый таран
изгибом расхолаживает древность.
И росчерк миг собой силён найти.
И странно обволакивает мысли.
Теперь с тобою нам не по пути.
И струны распряжённые обвисли.


Василий! Веня! Ведь! Какая мгла!
Друг друга мы не видим. Из тумана
глазеют мутно остовы обмана,
и ночь уже теперь почти бела.
Вдали синеет чахлый огонёк.
Рассвет контрастен. Чёрные, коллажем
деревьев силуэты. Ёлко. Важен
не только шов, но и - наискосок.
Межрёберность висит рассветной мглой.
Король на цыпочках идёт из туалета.
На стенах - рамы с желтизной багета
поблескивают Статуса Судьбой.
Уже везде ВСевластвует рассвет.
Сереют стены. Спят ещё балконы.
В рассветном мраке плавают перроны; 
в тиши ночной шуршит велосипед.
Все страхи тут уже разделены.
С подносом входит детище Патента.
И слабый запах мышьих экскрементов
на протвинной поверхности стены...
В. На другом конце застыло С.
Вот День. Вот Ночь. Вот комната. Вот Лето.
Вот тоже В. Но, если важно это,
то глубь ответит вечная: В.С.



Гл. 6

Податься вправо? Не обременит
своих пространственных значИмостей смещенье
рeбриcтостью, что всюду - совмещенье,
и Синий Воздух за собой манит.
Являлся Чёрт, с добром неСоВместимость,
рождался он, добру н а о б о р о т.
И в облаке уже родился тот,
кто верит в эту грешную растлимость.
Но верит. Он не верит ни во что.
Но верит в обращение во мраке.
Бессилие монады. Капсул враки!
Частиц, плененных Временем Н и ч т о.
Срывались перезвоны н и  в о  ч т о.
В эфире колобродили значенья.
Трамвайные звонки-пересеченья
копытами терзали руд пальто.
Остановился в воздухе троллейбус.
И запах листьев в воздухе висел.
И в залах дымных ужин опустел.
И Тень - давно разгадана: как ребус.


Во всем есть смысл. Но Смысл есть не во ВСем.
Порывшись в облаке Ужасной Перспективы,
значенья с древа падают, как сливы,
значенья разбавляются вином.
Трезвонит Порт. Прорыв окном растенья,
зигзагом плыл Сиреневый Вельбот.
Возможно, что уже родился тот,
кто верит в эту тайну назначенья.
Кто верит в это Старое Окно,
в стареющую Птицу Превращенья.
И кто, собой раскрепостив мгновенья,
вернет ВСему значение Одно...

В прекрасной комнате прекрасным летним днем
срывались Сферы, Истины и Пики.
Пространством плыл, как ореол столикий
прекрасный, несменяемый Излом.
Прекрасный День распространялся в том,
что вне другого ничего не значит.
И веером себя не одурачит,
и тайным кием не ударит в Ком.
Разорвано В.С. Где В - и С.
Но только по отдельности: не значит,
что тело душу поднадзорно прячет.
Все может быть. Случился Перевес.
И я Один. В чернеющих витринах -
как будто кровь там в порах запеклась, -
синеют блики на губах Стекла,
и кровь повсюду синяя в штанинах.
Стекло прекрасный Света Проводник.
Стекло п р о в о д и т свет и отражает.
И в глубине его и мрет, и тает
то, что снаружи только острый блик.
То, что снаружи кажется светлей,
в стекле и сквозь стекло чуть-чуть тускнеет.
И праздный свет задумчиво синеет:
Стекло-ребро его всегда синей.

Две Истины разорваны. И так
нет места (даже Вещи!) между ними.
Они в различных Сферах совместимы,
но их теперь не совместить никак.
Две Истины. Две Сферы. Два Крыла
разорваны, и Истина бледнеет -
как свет души в ребре стекла тускнеет -
и в нем мутнеет давняя стрела.

Вот цифра Десять. (Два пошло на ум).
Вот цифра Семь - из грани вытекает.
И, если, все-таки, она себя продляет,
то будет данность ровной тенью сумм.
А я - Один. И, если Два - начало,
то между ними нету н и ч е г о.
Но хватит даже этого всего,
чтобы "Один" меж Истинами стало.
Я под конец хочу еще ввести
одно понятие - чтоб скучно нам не стало -
одно крыло - еще одно начало.
Раз есть Один. То есть и цифра Три.


Три, как и Два, всегда бывало ВСем.
Три - это суть эпохи половинной.
И три ребра - как яркий свет в гостиной.
Три - это матч в обёртке давних схем.
ТaK Три наш мир еще раз посетит.
Три катастрофой - встроенной - в разрыве
с условным скрежетом. Три - дисбаланс как ливень.
И вечностью к бездонности летит.
Три ноты, как в колоде карт
три козыря,
три вишенки на сливе.
Три парикмахера и желтизна в подливе.
Три поросёнка. Три богатыря.
В еврейских два /Мойсей и Аарон,
Абрам-Исаак, Израиль-Иудея/
вплетает т р и законченность времён, -
так меч - з а к о н ч е н, рассекая шею.
Но мне-то что? Мне т р и - не в "возместить",
не в прибавленье и не в удлиненье.
Кто хочет - может цифру "три" любить.
Кто рок полюбит - тот Поймет значенье.
Так цифра три - всего лишь Три пера;
Три козыря. (Не угадать значенья).
Три горлышка из лавки бакалейной.
"Хлебнем еще прохладного рейнтвейна"...
"Мы сходим медленно с ума"...


Возьми мой крест. Возьми его. Неси
ненужность тени. А найди полезность.
Святую простоту достань из бездны,
безгрешной вере посвяти. Прости.
- Возьми мой крест. Прощай. Неси его
к вершинам ребер. В точки принужденья,
к местам давно искомым сочлененья,
к извилинам сознанья твоего.
Возьми мой крест. Храни его. Неси.
Неси его как куб икасаэдра.
Неси его как т о ч к у с и л ы  в недра.
Кто Рок полюбит - тот еще в пути.
Кто нас полюбит, если не Она?
ВеСна-июнь. Но двойственно ли лето?
Мы сознаём: уже заметно это,
уже излом, а, значит, и весна.
С.В. - Каспара Бергера печать
на польских эпитафиях силезских,
средневековой Вечности жезьбярской
далёкой Легницы - как было, как Опять.
В сифонах - шип. В окалинах меча
глухое раздвоение двоится,
и в волны не-смешенья бьются лица,
как в стекла раздвоения - свеча.

Любимые красавицы и дочь
из стен, из мрака продолжают сниться,
во мне т а к о м не могут не явиться,
но как теперь смогу я им помочь...
Любимые извилистости, путь
крылом ощупывать, не рассекая омут;
и новый день окалиной подернут;
и Сфера Дней дрожит не в чем-нибудь.
И в паутине Розовых Идей,
дотла обугленных, в обрыве н а с т о я щ е м,
непокорённых покоряют Спящим,
и целый Крюк на памяти моей.


Я высказал. Теперь меня убьют.
Теперь с ревнивостью и в бархатном атласе,
в забвении о предпоследнем часе
стихи мои по Телу разольют.
Я долетел. И я пою в ночи.
Всю прелесть жизни солнце пожинает.
И тело сущность света ощущает.
И эта сущность пульсом в нем стучит.
Я долетел, как бабочка в ночи
на свет губительный из мрака вылетает,
и волны мира мысли обтекают,
и в мыслях смех густеет и сучит.
Да. Так всегда. И тут один ответ,
Один на ВСe. И не по принужденью
я, следуя заветному влеченью.
тепло и миг соединил в БРАСЛЕТ.

Где "лет" и "лёт", и бра с латунным светом,
и звука медных духовых латунь,
и, с пепельницей, крепом и браслетом,
в алькоме памяти балкон и звуки струн.
Могло продлиться вечно это лето,
тот первый взрыв, тот с цветником балкон.
Но разошлись Две Истины на этом,
и вот - остался похоронный звон.
Остался звук, как тень воспоминанья,
и даже не очерченная тень,
а только призрак тени, только тайна
с градациями скованного в ней.
И не назвать (оно не существует)
ни Дня, ни Имени, ни Тени по душе.
Мы исчезаем до конца, мы пули,
отлитые из пара из ушей.
Ни часть, ни целое п о т о м не остается,
в межреберности источён наш след.
Ребро пространства твердое - не гнется,
и ничего, кроме него, в нем нет.


Ступени падают. И, тихо рассыпаясь,
идут уже во тьме...
Июньский день приблизился к венцу.
Синеет дым... Закрыты магазины.
Твои глаза... Они во мне - лавины,
И свой платок подносишь ты к лицу...
Ты тихо падаешь. Ты падаешь, качаясь.
Кончался день. Приблизившись к концу.

Ступенчаты закатно облака.
Наклонный мир ступенчато свисает.
А в небе знак нетленный тихо тает,
и светло-серым острая тоска.
Вот дворники метут метлой. Веществ
вечерних многоточие, как стая,
и то, что было в перегибах мая,
теперь уже совмещено. В.С.
В.С. - Владелец Света и Стиха, -
Волчицы Серой, Вечного Стремленья,
возникнет эхо эхом продолженья
и сгорбленной фигурой пастуха.
В бокастом мире нет для Веры мест.
Но Вepa обладается с о в м е с т н о.
И к ней в придачу правом - повсеместно,
а в Тела глубине - ее насест.
Прости, что не обрадовал тебя.
Прости за неумеренную строгость.
Но в этом мире неуместна "многость",
и я не вправе сохранить себя.

Возьми мой крест. Возьми его. Прости.
В "сегодня" дни слетаются, как гены.
И, День соединив с куском Вселенной,
я должен Крест до Цели донести.
Возьми мой крест. Не мне его теперь
нести до совмещенья двух небес.
Из Саркофага отворилась дверь.
Тоска моя окончена: В.С.
Тоска моя окончена. Пойми:
ведь даже в сущем не хватает стрел.
И, зная о засилье прочих дел,
ты с петель тела Истину сними.
Сними с душой. Повесь ее зонтом.
Или звездой. Или не важно - чем.
Я остаюсь; теперь уже: Излом.
На шапке будней новое - В.М.
На Новом Мире - старого печать.
Обломком слепка перевеса сил.
Ты должен знать. Ты должен это знать:
и я с Крестом под Истиной ходил.
И я ходил по переулкам дел,
и я в себе начертанность носил.
Теперь стрела - души моей предел.
И я в уклона нишу отступил.
В химчистках пыльных, сквозь окно теней
кусок венозной синевы застыл.
И на полях истерзанных страстей
ещё дрожит недогоревший пыл.
Иллюзия исчезла, как Мираж.
Символика рассыпалась - до дна.
К Завету не пускает грозный Страж.
Попытка мне дана всего одна.
К моим отождествленьям путь закрыт.
Все клоны разбежались (двойники).
И чудо, что дарило мне миры,
теперь мне больше не подаст руки.
На кухне я. Светлеют фонари.
И воздух серый дымкой за окном.
Куда еще податься мне потом?
В грядущее? Что у него внутри?
Белеет соль. Свеж запах апельсина.
На стенах свет и тень куют узор.
Где Истины другая половина?
А первая? Все там же до сих пор?
Неси мой крест. До Солнца можешь хоть
в своей бетонной вере дорасти.
Тебе еще до Истины идти.
А я - дошел. Прости меня, Господь.

Апрель, 1981.


_____________________

 

 

______________

______________

 

 Читатели должны знать, что не только сам автор, но и его стихи подвергаются травле и вымарыванию, так что единственная возможность спасти его поэтические тексты: это сохранять их на внешние (не подключаемые к Интернету жёсткие диски, USB-флешки).

  Особенно досталось его доиммиграционной поэзии.

  Автор вывез в изгнание около 26-ти машинописных сборников. Они состояли из 2-х собраний: 9-ти-томного - 1982 г., и 6-ти-томного - 1988 г. (охватывающего период до 1989 г.). Первое (до 1982 г. включительно) существовало в 2-х версиях. Кроме основных экземпляров машинописных сборников, имелись (отпечатанные под копирку) 2 копии каждой книги.

  В 1994 г. они - вместе с автором - благополучно прибыли в Монреаль.

  С 1995 г. он взялся вручную перепечатывать на компьютере отдельные избранные стихотворения, а в 2002 г. - сканировать и отцифровывать все привезённые с родины тексты. Примерно в 2006 г. добрался до предпоследнего тома собрания 1988 г. Но, когда уже шло сканирование самого последнего тома, именно этот сборник исчез из его квартиры (после переезда с ул. Эйлмер на Юго-Запад Монреаля).

  Одновременно копии того же тома пропали из квартиры его матери, и из дома его приятеля (где хранился 3-й экземпляр). Это произошло, как нам сообщил автор (не совсем уверенный в дате) где-то в 2007-м году, вскоре после чтения (по телефону) отрывков из отдельных стихотворений Юрию Белянскому, культовому кинорежиссёру конца 1980-х, тоже проживающему в Монреале. Известный поэт и деятель культуры Илья Кормильцев как-то обещал автору издать сборник его избранных стихотворений: из того же - последнего - тома. Проявляли подобную заинтересованность и другие известные люди. Интересно отметить, что именно в 2007 г. Гунина сбили машиной, нанеся серьёзные травмы.

  После 2017 г. постепенно исчезли все томики второго машинописного собрания доэммиграционного периода, и, к 2022-му, не осталось ни одного...

  Первая редакция доиммиграционной поэзии (включая поэмы) 2008-2011 г. г., сделанная самим автором, оказалась не очень удачной. Она опиралась на рукописные черновики, где почти над каждым словом надписано альтернативное, и целые строки (даже строфы) дублируются альтернативными версиями. Эта редакция была скопирована множеством сетевых ресурсов, так как поэзия Гунина в те годы пользовалась немалой известностью, и была популярна среди молодёжи и людей от 25 до 45 лет.

  Вторая редакция (также сделанная самим автором) - несравнимо удачней, и - в 2012 г. - заменила предыдущую.

  Однако - с 2013 г. - то ли сервера, то ли хакеры стали заменять файлы первой редакции версиями второй: это регулярно происходило на сайте Максима Машкова (lib.ru), на сайте Сергея Баландина, и т.д. (Следует добавить, что травля автора на сетевых форумах, на литературных сайтах стартовала ещё в середине 1990-х, включая разные хулиганские выходки в его адрес, массированно устраиваемые организаторами).

  О творчестве Льва Гунина писали: Орлицкий (оригинал - stihi.ru/2005/04/13-349, перепечатка - proza.ru/2023/06/08/178), М. Тарасова (stihi.ru/2005/04/13-349, перепечатка - proza.ru/2023/06/08/180), А. Коровин и Белый (proza.ru/2023/06/28/175), Игорь Гарин (proza.ru/2023/06/28/170), и другие литераторы, критики, издатели. В этих заметках - прямо или косвенно - упоминается об изощрённой травле. (Более подробно - у Коровина, Белого, и у Тарасовой).

  О поэзии Льва Гунина на английском и на польском языке писали Kurt Flercher и Агнешка Покровска (?).

  В многочисленных интервью сетевым и печатным журналам (к примеру, в интервью журналу "Воркувер" - proza.ru/2023/06/28/171) - сам автор иногда косвенно затрагивает эту тему.

  На сетевых форумах обсуждалась систематическая порча литературных и музыкальных текстов. В своё время, отправляемые К. С. Фараю (Фараю Леонидову) многочисленные варианты перевода стихов и Кантос Э. Паунда подверглись злонамеренной модификации (вероятно, во время пересылки), и в печать пошли не окончательные, но черновые версии. Переводы Гунина текстов (эссеистики) Исраэля Шамира (Изя Шмерлер; знаменитый политолог, эссеист, корреспондент, известен также под именами Роберт Давид, Ёрам Ермас) с английского на русский вообще не вышли в свет вследствие порчи текстов во время пересылки Шамиру. По той же причине сорвалось несколько попыток издания "Прелюдий" для ф-но и сборника "Лирические пьесы" Льва Гунина, которые высоко оценили известные музыканты. (См. Ю-Тюб - youtube.com/@robertcornell6802).

(Лев Гунин по профессии музыкант, автор многочисленных композиций (включая музыку к фильмам), исполнитель классических произведений (ф-но) [youtu.be/KyHYzOl-xQY , youtube.com/watch?v=94Ac0OAZBAs, youtu.be/dGKy0yCkKnQ , youtube.com/watch?v=D2A4RWaDggQ&t=148s , youtube.com/watch?v=eCyavxkENF0 , youtube.com/watch?v=ym0uqTz_poo , youtube.com/watch?v=eDdh3Fg-H6s , youtube.com/watch?v=mrMikJVDC60, youtube.com/watch?v=_lLdndynze4 , youtube.com/watch?v=VODlm7l4MNY , youtube.com/watch?v=5B8k5H2zKzs , youtube.com/watch?v=E2Mo5d44WnQ , и т.д.] ; см. также фильмы "Гусеница" (Caterpillar) - youtu.be/qeDmEhaXMU8 , "Подушка" (режиссёр Юрий Белянский) - youtube.com/watch?v=BDrhptcbfwE&t=48s , Des souris et des hommes (режиссёр Жан Бодэ) - youtube.com/watch?v=Ctx2sm4ZnAI).

 

  Диверсии против его домашних компьютеров обсуждались с Ильёй Кормильцевым, Юрием Белянским, Кареном Джангировым, Исраэлем Шамиром, Мигелем Ламиэлем, Борисом Ермолаевым, Жаном Бодэ, Владимиром Батшевым, Эдуардом Лимоновым (Савенко), и другими известными личностями, с которыми автор был знаком, но реакция была одна и та же: "против лома нет приёма". Подробней эти случаи описаны в обширной работе на английском языке "The Punitive Health Care".

 

  Биографии этого автора неоднократно удалялись из различных энциклопедий, убирались с многочисленных сетевых порталов, но краткие справки о нём можно найти на сайте Сергея Баландина; в библиотеке lib.ru; в антологии "Мосты" (под редакцией Вл. Батшева, с участием Синявского и Солженицына; Франкфурт, Германия, Brucken, 1994); в литературном журнале PIROWORDS, под ред. Мигеля Ламиэля (английская поэзия Гунина); из-во Pyro-Press, Монреаль, 1997); в сборнике Throwing Stardust (London, 2003; Антология Международной Библиотеки Поэзии, на англ. яз.), English Poetry Abroad (London, 2002, на англ. яз.); в газете "Hour" (Montreal, Quebec, Canada); в сборнике "Annual Poetry Record" (Из-во Международного общества поэтов, Лондон, 2002); в культовом издании "Паломничество Волхвов" (Гарин, Гунин, Фарай, Петров, Чухрукидзе: Избранная поэзия Паунда и Элиота); в @НТОЛОГИИ - сборнике стихов поэтического клуба ЛИМБ (Поэтический Клуб "Лимб". "Геликон-плюс", Санкт-Петербург, 2000); в  в журнале АКЦЕНТЫ (1999); в СК НОВОСТИ (статья, написанная в сотрудничестве с кинорежиссёром Никитой Михалковым, Июнь, 2000. (Номер 27 (63), 14.06.2000); в публикации "Университетская пресса" ("Маэстро и Беатриче", поэма Льва Гунина; СПБ, 1998); в "Литературной газете" (Москва, №22, май 1994 г.); в литературном журнале ВОРКУВЕР (избранные статьи, интервью и поэзия Льва Гунина, Екатеринбург, 2006); в журнале поэзии ПЛАВУЧИЙ МОСТ (публикация избранных стихотворений, 23 декабря 2014 года. Москва - Берлин); в литературном журнале "AVE" (Одесса-Нью-Йорк, Номер 1, 2004-2005); в газете "МЫ", под редакцией Карена Джангирова (15 декабря 2006 года; репринт (повторная публикация на русском языке); первая публикация - на англ. яз. в культовом журнале "Wire" (январь 1997); вторая публикация - "По образу и подобию" (Теория мультипликации), газета НАША КАНАДА, выпуск 13, ноябрь, 2001); в Интернете теория мультипликации циркулировала с 1995 года; написана эта работа в 1986 году (братья Вашовски могли использовать ту же (дословно) идею для своего - ставшего культовым - фильма Матрица); в сборнике L'excursion (Leon GUNIN. La poesie du siecle d'argent. (На французском языке). QS, Монреаль, 2001); в литературной газете "Золотая антилопа" (Лев Гунин, рассказ "Сны профессора Гольца", СПБ, 2001); Лев Гунин, Миниатюрная книжка стихотворений, Париж, 1989 (Les tempes blanches. Белое время. Из-во Renodo, Paris 1989); в газете "КУРЬЕР" (многочисленные публикации Льва Гунина (1992-1993); в книге - Лев Гунин "Индустрия (…)", из-во Altaspera, Toronto (Канада), 2013, на русском языке), и т.д. 

 

  Лев Гунин живёт в Кбевеке (Канада) с 1994 г., не имея ни малейшего шанса когда-либо покинуть эту страну даже на короткое время, а - с 2001 г. - не имея возможности даже посетить другую провинцию. Он подвергается травле полицией и другим репрессиям.

 

________

 

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

  Несчастливая судьба литературно-поэтического творчества Льва Гунина - достойного большего внимания - сложилась не только в связи с широкой травлей и политически-мотивированными репрессиями (в частности: в стране, где он живёт (включая травлю полицией; административный прессинг; плотную изоляцию; помехи, чинимые в области коммуникаций; вызванное репрессиями обнищание; отказ в медицинском обслуживании…), но также по другим причинам.

  Одна из них - неумение, а то и упрямое нежелание автора тщательней просеивать написанное через сито более строгих требований. Именно сбой в таком отборе и приводит к недостатку внимания и ко всяческим казусам. Никто в наше время не выставляет ранние опыты на всеобщее обозрение. Зрелые авторы, как правило, уничтожают свои рукописи, предшествовавшие мастерству. Соседство стихотворений разного уровня в одном сборнике служит плохим предзнаменованием (имея в виду ожидаемую реакцию), и, хотя - более удачная - редакция 2012 г. уже является плодом более строгого подхода, она всё ещё цепляется за некоторые пласты личной биографии больше, чем следует при отборе.

  С другой стороны, если бы не травля, это могло способствовать экспоненциальному росту популярности среди широкой читающей публики, что, в свою очередь, с неуклонной неизбежностью повлияло бы на признание и в литературной среде. Так и происходит довольно часто с другими поэтами и прозаиками. К сожалению, этот автор находится не в таком положении, когда позволительна подобная роскошь. Чтобы пробить плотную завесу замалчивания, остракизма, предвзятости и бойкота, ему следовало бы серьёзно подумать об этом. Но теперь, по-видимому, уже слишком поздно; состояние здоровья, ситуация, и другие помехи вряд ли позволят ему что-то изменить.

  Остаётся надеяться, что критики и все, способные повлиять на преодоление этой несправедливости, проявят чуть больше терпения, не побоятся затратить чуть больше времени, и с известной снисходительностью отнесутся к причудам этого уникального, ни на кого не похожего автора.
________________________________

 

См. : Коровин и Савлицкий. Биография Льва Гунина.(proza.ru/2024/02/21/131); Коровин и Белый об интервью Льва Гунина Марку Котлярскому (proza.ru/2023/06/28/175); Марина Тарасова о Гунине - переводчике, поэте и прозаике (proza.ru/2023/06/08/180); Игорь Гарин о Вебере, Фарае, Гунине  (proza.ru/2023/06/28/170): Орлицкий о Льве Гунине (proza.ru/2023/06/08/178); Лев Гунин, Интервью журналу "Воркувер" (proza.ru/2023/06/28/171).