Война

                Война
     Любой конфликт в творческой среде отличается тем, что со стороны людям, не участвующим в нем, достаточно трудно оценить его объективно. Большинство разногласий возникает от того, что у творческих людей присутствует разное представление об идеальном результате. Особенно сложно прийти к общему согласию там, где дело касается искусства театрального, художественного или музыкального, поскольку в искусстве нет, да и не может быть точного, для всех подходящего критерия.  И результат любого творчества не является бесспорным, как, например, в науке. Потому конфликт в творческой среде просто неизбежен, более того, он необходим для движения вперед. Очень часто к основному спору различных идеологий и творческих подходов примыкает еще и элементарная борьба за "место под солнцем", желание получить более высокий статус в том пространстве, в котором обитают все участники этой борьбы.
     Именно такая, сложная противоречивая ситуация сложилась на фортепианном факультете Уральской консерватории ко времени обучения Ле на третьем курсе. Дело усугублялось тем, что в этой войне не просто столкнулись мощные, не принимающие друг друга творческие индивидуальности. Общая атмосфера консерватории на самом пике так называемой перестройки в стране, когда старые, изжившие себя методы в работе и управлении уступали место новым и, как многим казалось, прогрессивным моментам, поспособствовала ей тоже.
      Главным героем сложившейся в консерватории революционной ситуации был заведующий кафедрой методики, педагогики и специального фортепиано профессор И.Зусман - небольшого роста, юркий и очень живой человек, классического еврейского типа: чуть вытянутое лицо с крупным, национальной принадлежности носом, острым взглядом и выразительной мимикой. Плюс к этому - стремительность в движениях и быстрая, громкая, картавая речь. Обладая безусловной природной харизмой, он всегда и во всем тянул одеяло на себя, стремясь к постоянному доминированию, часто вставляя палки в колеса своим не менее значимым противникам. Прекрасно образованный профессор Зусман не только был инициатором разного рода просветительских встреч, конференций, мастер-классов, концертов, но и мог умело манипулировать людьми, общественным мнением, когда дело касалось его личных интересов и амбиций.
     Потому на кафедре, которой он руководил, в основном были собраны люди, беспрекословно подчинявшиеся его диктаторским замашкам, имеющие свою точку зрения, но не способные противостоять ему. Только мнение профессора Зусмана было истиной в последней инстанции, не подлежащей никакому оспариванию и опровержению. И люди, не обладающие сильной волей, достаточным темпераментом и смелостью, чтобы отстаивать свое собственное мнение в вопросах, начиная от интерпретации музыки и кончая распределением репетиций в Малом зале, были вынуждены мириться с таким положением вещей, высказывая свое недовольство только шепотком в кулуарах.
     Общеизвестно, что на всякую силу найдется другая, ее превосходящая. Так и произошло. На кафедру к профессору Зусману после Московской консерватории и аспирантуры пришла работать молодая, талантливая и смелая пианистка Ольга Р. Именно она, имеющая свое собственное мнение по любому вопросу, прекрасный профессионал своего дела и очень добропорядочный и решительный человек смогла противопоставить себя зарвавшемуся от безграничной власти профессору Зусману. Конфликт между ними развивался быстро и бурно. В конце концов, наступил момент, когда Ольга, посвятив в ситуацию с Зусманом свою младшую сестру, подкинула ей идею написать письмо о сложившемся положении на фортепианном факультете в "Комсомольскую правду."
     Именно с этого момента Ле и влезла в самую сердцевину этой борьбы, вроде бы и не касающейся ее напрямую: она училась на другой кафедре, общение с профессором Зусманом было не частым, почти всегда опосредованным. Но судьба распорядилась иначе, видимо для того, чтобы таким витиеватым и сложным путем привести ее к совершенно непредсказуемой истории с Митей - неожиданной, спонтанной, на грани самых сильных и горячих эмоций.
     Однажды, придя в общагу после общения со своей старшей сестрой, Руся эмоционально, почти на слезах, поведала об очередной стычке Ольги с вездесущим Зусманом из-за несправедливо, по-мнению последней, выставленных оценок студентам ее класса. И тут же рассказала об идее написать обращение в "Комсомольскую правду", по всей видимости, предложенной Ольгой Р.:
- Надо писать письмо, сколько можно эту несправедливость терпеть! -запальчиво сказала она и положила перед Леркой и Ле листок с уже написанными пунктами всех претензий к недобропорядочному профессору. Но те моменты, которые были перечислены на листочке Ольгой Р., все-таки не были решающими в написании этого письма. Одним из главных поводов призвать к ответу профессора были наглые притязания к особо симпатичным студенткам, совершаемые в часы назначаемых вечерних репетиций. Девчонки, приходящие в общагу после таких консультаций, плакали, от того, что не могли противостоять этому похотливому женолюбцу. Именно этот факт и стал решающим в написании письма.
     Из всех троих только Ле могла литературно оформить такое послание, что она и сделала в тот же вечер, с которого и началась настоящая война в консерватории - глобальная и одновременно мелочная: между амбициями, различиями во вкусах, стиле работы, понимании того, что правильно, а что - нет; между разными идеологиями, стравливающими людей друг с другом, между взаимоисключающими интересами - личными и общественными, между одаренными и менее одаренными  людьми. Естественно, такой конфликт вышел за рамки только одной кафедры, распространившись на всю консерваторию, расколов надвое не только сообщество преподавателей, но и студенческую среду, посеяв в ней неприязнь уже на личностном уровне, если не сказать - вражду.
     Другой кафедрой специального фортепиано, бывшей своеобразным сознательным противовесом кафедре Зусмана, руководил долгое время М.Марианов - блестящий пианист и замечательный педагог. За его внешней замкнутостью, даже отстраненностью, нежеланием привлекать к себе лишний раз внимание скрывался глубокий, добрый и искренний человек, в чьей безусловной порядочности Ле неоднократно убедилась. Именно в самый разгар противостояния с профессором Зусманом, в 1988 году М.В.Марианов стал первым ректором Уральской государственной консерватории, избранным всем коллективом.
     Последствия написания студентами письма в одну из центральных газет не заставили себя долго ждать. В консерватории разразился грандиозный скандал с непредвиденной развязкой в тот эпохальный момент перестройки в стране, имевший, как позже выяснилось, более глубинные причины, помимо тех, что были изложены в судьбоносном письме. Немедленно была создана комиссия, состоящая из преподавателей самых разных ВУЗов в городе, работников прокуратуры, представителей органов власти, журналистов -местных и столичных. И Ле, в силу обстоятельств, оказалась на гребне этой разрушительной волны, вызвав в первую очередь ненависть и негатив со стороны инфернального профессора Зусмана и его сторонников: в основном его учеников,  в том числе бывших.
     И именно Ле, первую из всех, вызвали в независимую, как говорили, комиссию, где ее с необыкновенным рвением, далеко не беспристрастно допрашивали взрослые дядьки, что-то помечая в своих записях. Из всей троицы, имевшей отношение к написанию письма, почему-то именно ее вызвал к себе на аудиенцию профессор Зусман, не Лерку и не Русю. Почему так происходило, она не понимала, и накануне неприятной встречи пришла посоветоваться к композитору Коле М. - взрослому и опытному командиру их студенческого отряда в Голубково.
- Коль, переговорить очень надо, - взволнованно сказала ему Ле, продолжив почти со слезами, - завтра меня Зусман вызывает к себе. Конечно, я понимаю, по какому вопросу... Чего ждать, как себя вести? Я волнуюсь...
Коля, взяв ее за руки, спокойно и мягко сказал:
- Ничего не бойся! Запомни самое главное, только не дай бог, не заплачь, как бы он на тебя ни орал и ни давил. А он сразу же начнет орать, это его метод - напугать неожиданно, раздавить, чтобы человек сломался. Как только заплачешь, он сменит тон, приобнимет, скажет: "Ну все, детка, успокойся! Давай-ка, садись пиши бумагу..."  и продиктует, что писать, а после еще даст конфетку. Постарайся выдержать, не заплакать. И еще, сделай так, чтобы последняя фраза была за тобой. Не дрейфь, что он сделает-то, если поймет, что ты кремень. Все нормально будет, - закончил он свое напутствие, глядя тепло и ласково прямо в глаза.
     Помня это дружеское наставление, Ле, не без трепета назавтра открыла дверь сорок четвертого кафедрального класса. Профессор Зусман, резко обернувшись и сверкнув колючими глазами, спросил без всякого приветствия негодующе и на повышенном тоне, схватив не то какую-то бумажку, не то газету:
- Я, надеюсь, вы не имеете отношения к этой грязной пачкотне?
- Имею! И самое прямое, - ответила Ле довольно дерзко, стараясь подавить внутреннюю дрожь. Дальше она уже не слышала того жуткого и возмущенного монолога Зусмана, произносимого громоподобно с аффектом и разбрызгиванием слюны. Помня вчерашний совет от Коли М., она не отводила своего вызывающего взгляда от орущего в запале продолжателя нейгаузовских традиций, смотря на него в упор, и дождавшись секундной паузы в его злобном и нескончаемом монологе, сказала негромко, но твердо:
- Вы обвиняете меня в непорядочности?
- Да! Именно так!
- Странно слышать это от непорядочного человека! - ответила она на кураже и стремительно вышла из класса, хлопнув дверью так, что от косяка отвалился кусок штукатурки. Таким образом, она выполнила все пожелания своего мудрого старшего товарища, оставив последнюю реплику за собой. Выскочив из класса, Ле моментально отбежала в закуток к окну и нервно заплакала, безуспешно стараясь унять душевный трепет.
     Поначалу события развивались далеко не в пользу Ле и компании. У Зусмана, вероятно, были многочисленные связи и в государственном аппарате Свердловска, и в столичной прессе, поскольку пока в течение трех недель в консерватории работала комиссия, в журнале "Советская музыка" вышла заказная статья в защиту якобы оклеветанного профессора с указанием фамилий так называемых клеветников. Пиком всего этого скандала стало комсомольское собрание фортепианного факультета, на котором Ле стала единственным оппонентом Митьки З. - первого и самого преданного ученика своего профессора, за которым дружными рядами встал весь его класс.  Самым печальным в этой ситуации было то, что ученицы класса Зусмана, плакавшиеся в общаге после поздних репетиций с притязаниями, мгновенно изменили показания, отказавшись от своих слов по поводу некрасивого поведения, не имеющего отношения к игре на рояле, их педагога.
     В памяти Ле застряла незабываемая мизансцена: Митя и она, стоя друг против друга, как два самых рьяных противника, в течение целого часа на глазах ста с лишним человек, с непреходящим интересом наблюдавших эту неравную дуэль, что-то очень быстро, рьяно, темпераментно говорят друг другу. Вернее, говорит в основном только он - этот доморощенный граф де Мирабо местного разлива, говорит жестко, красноречиво, на повышенных тонах, с диким остервенением. У Ле даже мелькнула мысль, что будь они вдвоем, то, пожалуй, и убил бы, ну или, по крайней мере, настучал бы по голове. Конечно, она не поспевала отвечать ему, тем более что из зала ученики оскорбленного учителя что-то подвякивали с места. Это собрание ничем и не закончилось. Митя, выпустив пар и вылив ушат помоев на Ле, довольный, с видом победителя прошел мимо нее с торжеством во взгляде. Ле на это только смогла ответить пристальным взглядом в упор. Ее колотило, трясло, и она с трудом воспринимала то, что ей говорили сочувствующие студенты, молчавшие во время темпераментной перепалки и подходившие к ней после собрания с советами не брать на себя так много. Глядя вслед удаляющемуся цицерону, она процедила себе под нос: "Я тебя достану! Ох, как я тебя достану... забудешь мою фамилию, Леночкой будешь называть... Гад..."
     На следующий день Ле вызвал к себе М.В.Марианов. Немногословный, как ей казалось, застегнутый на все пуговицы, теперешний ректор, предложив стул, долго не мог начать разговор. Пауза затягивалась, и Ле решила помочь ему:
- Михаил Васильевич, Вы о чем-то хотите спросить у меня? И мне даже кажется, что я знаю о чем...
- Да...,- сказал он, немного замявшись, потом добавил:
- Скажите, вот этот пикантный пункт в письме...,- и он вновь замолчал, подбирая слова. Ле опять помогла ему:
- Нужно объяснить, откуда и как стало известно... Ну, Вы же понимаете, что такие вещи не делаются при свидетелях, а известно от самих девиц, рыдавших после этих уроков в общаге. И я знала об этом именно от них, из нашего общения. Ну, а когда дошло до дела, все эти жертвы насилия замолчали, испугались, отказались от своих слов. Если необходимо, я это могу засвидетельствовать в письменной форме: что-то типа объяснительной написать. Понимаю, без бумажки никуда.
- Да, напишите, пожалуйста. Пока Ле писала, Михаил Васильевич неторопливо ходил по кабинету, после, пробежав глазами листок, который ему подала Ле, он проговорил:
- Это еще не все, - и как-то особенно тепло, по-отечески посмотрел на нее. Ле, не имея еще особой житейской мудрости, но обладая сильной интуицией, почти физически ощутила его симпатию к себе - человеческую и истинную и спросила, понимая, что ситуация для нее складывается не самым лучшим образом:
- Что, требуют крови?
-Да, пришла рекомендация...,- выдохнул Михаил Васильевич.
- Ничего не объясняйте, я все понимаю, - не дав договорить, произнесла она и, не изменяя своей привычке пройти по самому краю, глядя ему в глаза, тихо добавила, - Михаил Васильевич, делайте, пожалуйста, так, как сочтете нужным и лучшим для Вас и консерватории.
     Эта фраза была на грани, но Ле прекрасно понимала, даже скорее чувствовала, что этот мягкий, на первый взгляд, человек ни за что не отдаст ее на заклание всем этим прокуратурам, горкомам и заказным журналюгам, напротив, прикроет и защитит, как бы это сделал ее родной отец. И жизнь показала, что так и произошло.
     Poco а poco в скандальной ситуации на фортепианном факультете начал происходить перелом. Уже на общем собрании в Большом зале, когда был задан самый неудобный вопрос председателем собрания, на который, видимо, по его разумению, никто не решился бы ответить прилюдно и честно, одна смелая девчонка встала и подтвердила факт притязаний со стороны Зусмана. В зале повисла тишина, и председательствующий, находясь в крайней степени растерянности, быстро свернул дебаты, сказав, что комиссия продолжает свою работу. Этой девчонкой была жена Коротова, который какой-то период вполне серьезно рассматривал перспективу своего ухода из консы. После такого заявления еще одна девочка подтвердила то же самое, но уже приватно, в комиссии, без лишних свидетелей. И весь преподавательский бомонд, внезапно осмелев, вдруг потянулся на третий этаж в кабинет марксизма-ленинизма, где работала комиссия и где неустанно в коридоре дежурил Митя, очевидно, записывая в свой блокнот всех входящих в кабинет.
     Потом еще было заседание ученого совета уже без участия студентов. Но вездесущий Коротов все-таки нашел способ, как узнать, что происходило в Малом зале. Поставив два стула между дверьми, ведущими на сцену из предбанника, они вместе с Ле прослушали от начала и до конца все заседание, на котором уже многие преподаватели с запалом выступали против всесильного Зусмана. В его же темпераментном, как всегда, но уже на грани аффекта, ответе-выступлении через каждые два слова повторялась фамилия Ле, как будто это она была виновата в его теперешнем положении. Коротов даже посмеялся:
- Ле, он так остервенело произносит твое имя, а что, если тебе сейчас выйти на сцену и спросить его сзади:"Вы меня звали?" Ле отмахнулась со смешком:
- Да, бог с тобой, ему и так не сладко.
     А потом странным образом, когда сильно запахло жареным, ту скандальную историю мягко спустили на тормозах, замяли очень быстро и тихо, видимо для того, чтобы еще больше не усугублять ситуацию. Для Ле, не считая довольно длительной нервотрепки, единственно главным и мощным последствием консерваторской бузы стало непредвиденное чувство к Мите, совершенно не поддающееся контролю и случившееся от противного.