Голубково

                Голубково
     Село Голубковское Алапаевского района Свердловской области стало для студентов Уральской консерватории своеобразным местом силы, поскольку в течение по крайней мере двух первых лет учебы именно в этом месте студенческий отряд, состоящий из будущих преемников и продолжателей традиций русского музыкального искусства самых разных жанров, осуществлял безвозмездную помощь сельскому хозяйству, работая на уборке картошки весь сентябрь.
     Никого из государственного аппарата не волновал тот факт, что музыканты не просто теряли месяц учебы, как его теряли студенты других ВУЗов, но после картошки еще месяц восстанавливали форму: руки пианистов, скрипачей, виолончелистов и других студентов консерватории были не похожи через месяц ковыряния в земле на руки музыкантов. Они теряли эластичность, гибкость, пальцевую технику. Те, кто был побогаче и имел кое-какие связи среди медицинского персонала, конечно, обзаводились липовыми справками о том, что им противопоказана тяжелая работа. Таких на курсе Ле было примерно треть, они, разумеется, были в более выгодной ситуации, поскольку уже имели возможность заниматься на рояле весь сентябрь и им не приходилось весь следующий месяц восстанавливать утраченные навыки. Остальные же трудились на полях Голубковского совхоза в осенний период перед началом первого и второго курсов.
     Но несмотря на такую кажущуюся несправедливость, последние приобретали во время этих не по своей воле организованных десантов нечто такое, что с лихвой покрывало и тяжелую, непривычную для многих работу, и бытовую неустроенность, и впоследствии долгое вхождение в музыкантскую форму.  Коллективная работа и общее времяпрепровождение, наполненное юмором, задушевными беседами, романтикой на фоне золотого бабьего лета с вечерними гуляниями по живописным окрестностям и посещением заброшенного храма Вознесения Господня - все это давало невообразимую духовную пищу, невероятное эмоциональное наполнение. Поэтому вряд ли кто-то из тех ребят пожалел впоследствии о своем пребывании там.
     Студентов расселяли в заброшенной школе, в бывших классах, расставив кровати примерно по двадцать штук в каждом. Классы эти отделялись друг от друга картонными перегородками, потому слышимость была великолепной. Учитывая то, что в одной комнате было двадцать девчонок, а в соседней- двадцать парней, всевозможные фривольные темы, не предназначенные для тех или других, можно было обсуждать только шепотом. Но, естественно, находились и общие темы для ночных разговоров, привносящих в этот веселый совместный быт свою неповторимую атмосферу. Когда и где еще было возможно рассказать что-то ночью, лежа в своей постели, сразу такому количеству людей. Вряд ли и потом, в последующей жизни, это было возможно.
      Ле, обладая врожденным артистизмом, остроумием, фантазией и даром рассказчика, демонстрировала по вечерам, когда уже все укладывались в кровати, буквально театр у микрофона. Она начинала с разных случаев из жизни: курьезных, веселых и грустных, потом переходила к лирическим отступлениям, наконец, просто очень близко к тексту и с настоящей актерской подачей пересказывала недавно прочитанные рассказы или повести кого бы то ни было. Нигде больше потом она не находила такой благодарной, эмоционально отзывающейся аудитории слушателей. Если происходила какая-то задержка по причине более длительных гигиенических процедур в девичьей комнате, мальчики стучали в картонную перегородку с призывом поторопиться, сообщая, что они готовы к вечерней сказке.
- Ле, мы все во внимании, ждем-с! На что Ле им немного театрально отвечала:
- Терпение, господа! Еще несколько минут и я ВАША.
Наконец, когда все принимали горизонтальное положение, Ле открывала театр Одного актера:
- Дорогие друзья! Сегодня мы с вами поговорим о любви.
Из мужской комнаты тут же доносился гогот, и кто-нибудь спрашивал со смешком:
- О какой любви, плотской или духовной?
- Конечно же, о возвышенной, идеальной, а про греховную я тебе расскажу тет-а-тет, если хочешь, завтра после фильма в клубе. Идет?
- Смотри, ловлю на слове! - отвечал ей собеседник за ненадежной стенкой. Ле продолжала:
- Друзья, как вы думаете, можно ли влюбиться в человека по голосу?
- Ты знаешь, а в этом что-то есть, - отозвалась Руся после довольно длительной паузы.
- Ну что ж, тогда слушайте.
     И Ле очень близко к тексту, с актерской подачей и эмоциями пересказывала рассказ К.Паустовского "Белая радуга" - очень романтичный, глубокий, о совершенно непредсказуемом побуждении к настоящему, искреннему чувству. История любви молодого офицера, его одиночество, бесприютность на фоне сурового военного времени, наконец, обретение близкого человека, первым и единственным проявлением которого был голос, услышанный героем ночью на перроне, и потом встреча. Такой сюжет великолепно ложился на ночную благодарную аудиторию в заброшенной школе. Ле говорила немного взволнованно и от того очень трогательно: "...голос был чистый, низкий, глубокий... Он подумал, что на такой голос можно идти, как на далекий зов - через горные перевалы, иссушающие пустыни, непроглядные ночи и бури. Идти, покуда хватит сил, не обращая внимания на сбитые в кровь ноги... А когда уже не останется сил, чтобы идти, то упасть и ползти, лишь бы дотянуться, увидеть и сказать: вот я пришел... Не прогоняйте меня. Есть голоса, как обещание счастья." Эту невыносимо-лирическую интонацию уже не могло нарушить ни одно насмешливое, ироничное, тем более грубое или неприличное замечание, особенно со стороны мужской половины. Потому все засыпали после трудового дня неслышно, молча, со своими задушевными затаенно-сокровенными мыслями.
     А день складывался следующим образом: ранний подъем, уличный умывальник с ледяной водой, дрожь в теле от свежести осеннего утра, потом завтрак в наскоро приспособленной для этого столовой. И с девяти часов утра работа в поле: бесконечные гряды вырытого комбайном картофеля, который нужно было вручную собрать и погрузить в транспорт. Выглядело это примерно так. Каждая бригада, а их было пять, брала по одной картофельной полосе, тянущейся через все поле. Девчонки становились в не совсем приличную позу и, двигая впереди себя ведро, собирали в него клубни как можно проворнее. Парни следили за наполнением ведер: меняя их, высыпали картофель в идущий за всей компанией трактор с прицепом. Единственная возможность передохнуть и хотя бы на минутку выпрямить спину была, когда мальчики не успевали выхватить полное ведро и кинуть пустое. Темп движения к противоположному краю поля был довольно быстрый, особенно если вперед смотрящей шла неутомимая Руся, которую нужно было придерживать. Ребята носились как угорелые, иногда швыряя пустые ведра под нос девчонкам довольно грубо и рискованно для девичьей физиономии. Только один парень, симпатяга-брюнет Саша У., всегда ставил пустое ведро очень мягко, без риска заехать по лицу. Девочки тут же придумали ему прозвище -"Саша - ласковые руки!" Что может быть более показательным? Кроме того, в свободные вечера этот самый Саша не расставался с баяном, выводя своими ласковыми руками бесконечные мелодические кружева самых разных песен, исполняемых радостно, многоголосно, на кураже всей пятой бригадой так, как только и может петь молодость, да еще и получающая консерваторское образование.
     Осенними вечерами, уже довольно холодными, ребята по полной использовали весь доступный в деревне спектр увеселений, из которых самым распространенным был сельский клуб с дежурным в деревнях того периода репертуаром, состоящим в основном из индийских фильмов, после просмотра которых девчонки с парнями шутили, что это невозможно смотреть, поскольку не знаешь, куда сморкаться. В этом же клубе в выходные дни проходила местная дискотека, вернее, танцы под сопровождение деревенского ансамбля. Когда консерваторцы впервые посетили это достопримечательное мероприятие, то буквально после второй песни, сыгранной деревенскими парнями, они мягко и деликатно вытеснили местную самодеятельность: за барабаны сел Толик М., бас-гитару и гитару-соло тут же разобрали духовики, за клавиши встал Олег Р., ну а вокал демонстрировали все, кто желал. В результате такая рокировка подняла деревенские танцы на невиданный доселе музыкально-культурный уровень. За весь период нахождения консерваторского студенческого отряда в Голубково местные ребята больше ни разу не прикоснулись к инструментам, а на танцы по субботам и воскресеньям начали приходить уже давно не танцующие местные жители, для которых спонтанное музицирование студентов консерватории превращалось в настоящий концерт, на какой они вряд ли бы попали в своей обыденной сельской жизни, полной разных забот и проблем.
     Местная администрация даже попросила Николая М., самого взрослого из ребят, командира студенческого отряда, о проведении концерта для местных жителей силами консерваторцев. И такой концерт действительно был проведен в здании столовой, где стояло видавшее виды расстроенное пианино. Пришло очень много народу на это импровизированное мероприятие: доярки, трактористы, скотники, пожилые люди - в основном бабушки - и все с огромным пиететом, удивительно тепло встречали исполнителей в далеко не концертной одежде: в спецовках и тренировочных костюмчиках. Завершал концерт Толя П. - тенор, спевший на музыку итальянской "О, соле мио" песню с переделанным текстом, начало которой звучало: "Как ярко светит солнце в Голубково!" Более благодарную аудиторию, чем эти простые и бесхитростные люди, вряд ли можно было найти.
     За весь сентябрь выдалось несколько очень холодных дождливых дней не просто с серым затяжным дождем, но и с мокрым снегом. Эти ненастные деньки были для ребят благодатным временем, поскольку их не выгоняли на работу в поле. Все отсыпались, активно общались, некоторые даже умудрялись устраивать любовные свидания. Непогода для всех была настоящей отрадой. Ле, обожавшая дождь, надевала свой дождевик, резиновые сапожки, брала зонт для большего комфорта и уходила в одиночестве бродить по окрестностям. Она особенно любила приходить в заброшенную деревенскую церковь, старинную, полуразрушенную, с выбитыми окнами и провалившейся крышей, с облезлой известковой штукатуркой, на которой кое-где сохранились фрески с едва угадывающимися изображениями святых. Эти уединенные прогулки по окрестностям давали Ле очень важное и трепетное чувство некой сопричастности к прошлому, к истории, к крестьянской глубинной есенинской России, к необходимым любому русскому человеку истокам. Конечно, она об этом не думала специально, но чувствовала интуитивно связь времен и традиций и свою бесспорную принадлежность к этому. Ле приходила с двухчасовой прогулки, которая девчонкам была не совсем понятна, сушила сапоги, дождевик в специально сделанной для этого сушилке, и уютно устраивалась на кровати до обеда, иногда встревая в беседу, а чаще, просто слушая общие разговоры на разнообразные темы.
     Сегодня она - беседа, велась полушепотом, очевидно по причине пикантности темы, какую обсуждали девочки этим дождливым днем. Речь, конечно же, шла о мужчинах, потому и перешли на pianissimo, дабы ребята за картонной перегородкой не слышали никаких интимных подробностей. Кто, где, когда и с кем, у кого первый, а у кого - второй и далее, насколько это было хорошо, либо - наоборот, не впечатлило. В общем, разговоры что ни на есть самые актуальные и интересные. Мальчики за стенкой, видимо, навострили уши, кто-то попросил вдруг: "Девчата, давайте на два нюанса побольше, мы не разберем, о чем вы там..." На что Надя Е. - крупная, яркая девица, бессменный староста курса, ответила басом: "Это не для ваших ушей! Так что, мечтайте!" Но одна-единственная реплика, вернее вопрос, который задала одна глупенькая и наивная девочка в миг разрушила ту доверительно-исповедальную атмосферу:
- Девочки! А скажите, пожалуйста, вот я с одним мальчиком даже не целовалась, просто положила ему голову на плечо... Могла я забеременеть от этого?
На какое-то мгновение в комнате воцарилась звенящая тишина, а после дружный, безудержный, пронзительный, с повизгиванием девичий смех разразился по всему ветхому зданию бывшей школы. Хорошо, что крыша не рухнула. Руся, чуть заикаясь от хохота, сказала Надежде:
- Надь, давай-ка, как староста просвети Маринку... Насчет непорочного зачатия...
- И нежелательной беременности, - добавила Лерка.
     Надя тут же присела на кровать к неопытной и несведущей в таком важном деле девочке и буквально на пальцах начала объяснять основные моменты сексуальной близости. Девчонки никак не могли остановиться, но кто как мог, делали попытку прекратить непроизвольный смех и смягчить ситуацию. Парни за стенкой тоже, видимо, уловили основные аспекты этой уморительной, но и немного грустной беседы, поскольку вся эта история все равно стала достоянием общественности и ходила потом среди студентов уже как анекдот. У всех, кто явился свидетелем этого задушевного разговора, осталась в памяти сакраментальная фраза Нади, произнесенная ею как итог: "Марина! Запомни, это жизнь!"
     В первый день последней декады сентября, двадцать первого числа, у Ле был день рождения, который ей дважды пришлось праздновать в Голубково. За всю последующую жизнь у нее не случалось более веселых и запоминающихся дней рождений, чем эти: в уральском селе среди собратьев по учебе, в теплой и дружеской атмосфере студенчества. Накануне обаятельный и деятельный бригадир пятой бригады, Олег Р. договорился с Митькой - главным шеф-поваром колхозного отряда о том, что тот испечет праздничный пирог по такому случаю. Митя, конечно, согласился. Все необходимые продукты для этого - мука, масло, сахар, повидло - были закуплены в местном Сельпо, о чем Ле даже не догадывалась. Митя, который и так вставал раньше всех, а ложился позже, в этот день, 21 сентября поднялся на целый час раньше, чтобы к обеду испечь пирог с яблочным повидлом размером метр на метр. Непонятно, где и когда он успел освоить поваренное искусство, но именно он кормил оголодавшую в поле ораву и надо сказать, что кормил пусть и просто, но вкусно. Молодым организмам после физической работы на свежем воздухе, щи да каша казались просто верхом изыска! Итак, заказ на пирог был принят, Лерка настрочила поздравительные куплеты, Саша У. был всегда под рукой, поэтому репетировали поздравление дружно и весело. Ле с помощником предварительно отправили в магазинчик за портвейном местного разлива.
     Само празднование дня рождения и поздравление было перенесено на вечер, на время ужина в столовой. Таким образом, остальные четыре бригады стали свидетелями этого пиршества. Ле усадили во главе стола, каждый из парней, подходя к ней с неброским букетиком из осенних листьев, галантно, немного театрально прикладывался к ручке, произнося свое личное пожелание. После этого прозвучали уморительные куплеты, в которых была отражена вся ее предыдущая жизнь, потом подарили нарисованную общими усилиями стенгазету с пожеланиями и росписями, и, наконец, кульминацией всего поздравления явился вынос Митей того самого лакомого пирога невероятных размеров. Это был результат немыслимых усилий отзывчивого и внимательного Олега Р. и, собственно, Митькиного кулинарного искусства. Ле, встав на стул, заорала как малахольная: "Я вас всех люблю! Наливай!" Впереди был прекрасный вечер, и дело, конечно же, не ограничилось одним портвейном.
     Ле обожала играть на публику везде и по любому поводу, чтобы внести живинку в любое скучное, серое существование, расцветить надоевшую всем рутину. Постоянная потребность удивить, изумить кого бы то ни было не покидала ее никогда, а уж в условиях навязанного деревенского существования она каждодневно что-то выдумывала, вызывая неподдельный смех и оживление у своих друзей. Возвращаясь в толпе с поля, бредя по влажной глинистой дороге, она вдруг останавливала идущий мимо трактор Беларусь с просьбой подвезти ее до места дислокации. Молодой парень, простой, бесхитростный, с окающей манерой говорить, с превеликим удовольствием усаживал ее в кабину, стараясь приобнять. И Ле на глазах толпы, пропев известную фразу - Прокати нас, Петруша, на тракторе, прыгала в кабину довольного молодцеватого тракториста.
     Еще ей очень хотелось проехать на глазах у всех верхом на лошади. Однажды она даже пошла на недалеко расположенный конный двор, где одиноко бродил жеребец совершенно невообразимых размеров. Накануне, спросив у местного конюха разрешения покататься на нем, она получила безоговорочный отказ: "Уронит! Никак нельзя, уронит, зашибешься...", - сказал он на местном слегка певучем диалекте. Но Ле все-таки выбрала момент, когда рядом никого не оказалось, перелезла через изгородь и бесстрашно подошла к коню. Понимая, что обычным образом не забраться - седла не было, только уздечка - она, взяв его под уздцы, подведя к забору, залезла на забор, откуда уже взобралась на гнедого. Коню это совсем не понравилось, он начал крутиться вокруг себя сначала в одну, а потом в другую сторону. Рядом никого не было, и Ле стало не по себе. Наконец, ей удалось спрыгнуть без видимых последствий и быстро покинуть загон. Но идея с ездой на лошади на глазах консерваторской публики, боявшейся даже мелких телят, не давала ей покоя.
     И такое катание Ле все-таки осуществила. Студенческому отряду на весь срок пребывания в деревне была предоставлена смирная старая кобыла, на которой Митя привозил продукты со склада, а днем Толик П. развозил горячий сладкий чай в двух больших бидонах и черный хлеб по картофельному полю, и это был один из самых отрадных моментов: кратковременный отдых и перекус на свежем воздухе. В остальное время кляча стояла привязанной к деревянной изгороди возле столовки. Ле заранее договорилась с Колей М., командиром студенческого отряда, о возможности прогулки на лошади на глазах у всех. Она пришла к столовой на полчаса раньше, Коля помог ей взобраться верхом на бедную животину, Ле в предвкушении полного ошеломления своих подружек и друзей, выдвинулась навстречу ребятам, идущим в столовую на обед. Нужно сказать, что они не сразу и поняли, кто им едет навстречу, настолько дерзкой и невозможной была ситуация. Но приглядевшись, кто-то воскликнул из шедшей в столовую компании:
- Ой, по-моему, кто-то типа Ле едет верхом на лошади!
И тут же следующий возглас:
- Да не кто-то типа Ле... Это и есть сама Ле собственной персоной!
И сразу оживление, смех, веселье. Есть о чем посудачить и над кем посмеяться. Именно так Ле не по привычке, а по какому-то призванию, радовала и забавляла народ, беря на себя функции затейника.