Зачёт

Мне говорят,
я факин рашен,
издалека уже плюясь.
И как узнали, что я Саша?
Что я московский светлый князь?

И что такого я наделал,
что сразу целится зрачок,
но кто-то мне испачкал тело,
приделал к носу пятачок.

Я даже пёстренькой отчизны
легко намёки узнаю:
еврей не упивается до визга,
узбек не кушает свинью!

Но люди
есть из поколений,
кто помнит Родину,
скорбя:
не ври, что янки,
ты Есенин!
Лицо с грустинкой у тебя.

Я этот факт не отрицаю!
Легко, совсем легко узнать
на личике моём мерцанья
той Родины,
которая мне мать.

Нью-Йорк (простите!)
обсыкается от «чая» –
я не забуду негра в аэропорту:
на «чай» с лимоном получая,
он сгрёб пятёрку, как звезду во лбу!

Моя надежда кувыркалась.
Стихи сломали чемодан,
чтоб видеть небоскрёбов малость
в сравненьи с небом,
подставляющим карман.

Здесь хорошо.
Здесь мухи не кусают.
Нет борматухи,
жижи от дождя.
Здесь просто звёздочки со лбов стекают,
но я потрогал – вот они, края!

Мне говорят,
что я Есенин,
чтоб начинал писать стихи.
Затем, что видят голубени,
а в голубенях ручейки.

И простота лица печёт их,
и широта души печёт.
Сто грамм со мной –
для них почётно.
Вот так сдаю я свой зачёт.

Здесь ностальгия не уместна.
Здесь плач по родине – террор.
Мы снова живы, снова вместе,
как яркие цветы, как славный хор.

Но тем сильнее родину вдавили:
и голова теперь на уровне колен.
Любили мы? А может, не любили?
Мы вырвались? Или попали в плен?

Давай не станем удивляться,
мой лучший в мире дядя Сэм!
Во мне такое
самобля…ство,
что я не я уже,
а хрен вам всем!

И я такой
сейчас хороший,
что даже сам, что даже сам
сейчас возьму и всё я брошу,
и в дом вернусь,
и разрыдаюсь там…

Хотелось бы
питать надежду:
что я привью Америку,
привью!
Но Серж меня
       по морде врежет –
нежно,
так нежно,
что ему я подпою.

Ах, как сегодня заскучалось,
родимые,
вам от меня поклон!

Сергей,
мне Айседора вовсе не встречалась,
я просто ветром унесён.

И не гонюсь я дуралеем
за быстрой дурочкой хайвэя.

Куда меня он занесёт?
Мне адвокат рекламу шлёт:
как руки напрочь, ноги прочь,
звони!  поможем!
День иль ночь…

Пусть будет милым дуралей.
Пусть не догонит он хайвэй.

Пусть не завидует он мне,
что я в «Тойоте», как в седле.

Что пью коньяк
и ем рулет.
Что мне тепло
и горя нет.

Тепло в кармане.
А в глазах – теплей?
Ведь он всё скачет,
милый дуралей.

А я б «Тойоту» развернул,
когда бы Путин на меня взглянул. 

И домик дал, и дал бабла. 
Шучу я, люди! Бла-бла-бла…

Душа в Америке поёт!
Берёт народ,
вовсю берёт

икру, зиру,
часы, ретузы,
дублёнки,
колу, вертолёт...

А Рашка-Русь с косою русой
водицу с реченьки несёт...

И замирает, и боится,
как видит в небе самолёт:
ещё один на курс ложится…
(Душа в Америке поёт!)

Сергей ,
я очень сильно расписался,
я вдохновенным становлюсь,
и этого я так боюсь,
как раньше безработицы боялся.

Начну к прохожим приставать:
возьми тетрадь,
возьми тетрадь!

Там столько разных чертежей,
проект высоких этажей.

Я этот бруклинский бетон
несу, как молока бидон.

Как мёртвого родного «глухаря».
Стихи случаются на зря.

Я в трэйне к выходу подвинусь –
я на Бродвее надышусь.

Сергей, ты мой прекрасный минус.
Сергей, я твой желанный плюс.

Я сам люблю бокалов пару
и даже больше, как и ты...
Но не веду по тротуару
бурёнку с чувством  простоты.

Я посложнее самовара
и наплевать на хомуты…

Дункан и ты –
такая пара!

Но ты привозишь чёрные листы* –
из–за границы –
из мечты…
 
Какая пара –
я и ты!

Нам не работать друг без друга:
мы вышли в труселях 
                дерущихся страстей.
Сбивает с ног твоя шальная вьюга.
Но вот удар, –
и нет меня сильней!

Я не хочу кабацкого угара
и пьяных слёз на шашлыке.
Я больше не хочу пожара
по всей душевной широте.

Но ты моя живая мука.
С тобой мне биться не с руки.
Ты победил.
Твою возносят руку!

(Я получил сегодня от тоски. )

*Имеется ввиду поэма «Чёрный человек»,
начатая за границей.