Хроника гнусных времён

Глава 10

* * *

Кирилл проснулся в двенадцать часов, да и то только потому, что Настя тянула его за ногу и что-то громко говорила. Со сна он не мог разобрать — что именно.

Голова болела так, что хотелось сунуть ее под какой-нибудь пресс, чтобы сдавило как следует и она болела бы не так сильно.

Похмелье?

Ах, да. Вчера ночью в саду его стукнули по затылку.

— Насть, подожди, — попросил он, плохо слыша себя, — я ни слова не понимаю.

— Голова болит? — спросила она, стоя в ногах кровати. Хоть бы подошла и пожалела его, что ли!

— Болит, — признался он жалобно, надеясь, что она подойдет и пожалеет. — Очень.

— У тебя мобильный телефон раз пять звонил. Я сунула его за диван. А семье сказала, что ты вчера бутылку виски выпил и теперь встать не можешь.

При мысли о вчерашнем виски Кириллу стало совсем худо.

— Мы его вместе пили, — с трудом выговорил он.

— Принести тебе кофе?

— Нет! — Только кофе ему не хватало! — Нет, спасибо. Я сейчас встану, схожу в душ и… съем чего-нибудь.

— Три корочки хлеба? — спросила Настя, не приближаясь.

Он оскорбился:

— Разве ты не должна ухаживать за мной и стать мне родной матерью? В конце концов, у меня был несчастный случай на производстве.

Настя улыбнулась, подошла поближе и потрясла его ногу, завернутую в одеяло.

— Как орудие производства? Болит?

— Болит, — признался Кирилл, — даже встать страшно.

— Принести аспирин? У мамы, наверное, есть. Или у Сони? Давай я принесу. Ты полежи пока спокойно, не вставай, я сейчас.

Лучше бы она его поцеловала. Впрочем, нет, не лучше. Он зарос щетиной по самые глаза, на затылке у него шишка, а вчерашний перегар можно поджечь и стать лучшим за всю историю человечества исполнителем номера «Глотатель огня».

Кирилл Костромин всегда старался выглядеть пристойно в глазах окружающих.

Едва Настя вышла, он поднялся и, охая, как больной старик, напялил джинсы и вынул из гардероба чистую майку. Он был уверен, что ему поможет душ, но до него нужно было еще добраться.

Приглушенно зазвонил мобильный, и Кирилл долго пытался сообразить, где он, и не сразу вспомнил, что Настя говорила что-то про диван. Телефон нашелся под толстой диванной подушкой.

Звонил Игорь Никоненко.

— Слушай, Кирилл, — начал он, едва поздоровавшись, — я думал, что от этого твоего Института патентоведения с ума сойду. Там сто подразделений, одно другого хуже. Светлана Петруничева работает в архиве группы патентных поверенных. Обычный работник, не хуже и не лучше других. В архиве самая молодая. Ничего особенного за ней не числится.

— Никакой уголовщины, ты это имеешь в виду? — спросил Кирилл, неуверенно пристраивая голову к вышитой подушечке. Держать ее самостоятельно он был не в силах.

— Никакой. А что? Должна быть уголовщина?

— Я не знаю.

— Ты там только самодеятельностью не занимайся, — проворчал Никоненко, понизив голос, — вы с Пашей очень любите, я знаю. Зачем она тебе, эта Петруничева?

— Мне просто нужно выяснить кое-какие обстоятельства, — объяснил Кирилл туманно.

— Ну да, — согласился Никоненко. — Есть одно обстоятельство, но оно к твоей Петруничевой прямого отношения не имеет.

— Какое?

— У этой группы патентных поверенных есть начальник. Его зовут Петр Борисович Лялин. Сорок пять лет, на этой работе три года. Во всех отношениях положительный мужчина.

— Ну и что?

— Месяца три назад внезапно разбогател. Зарплата у него что-то около трех с половиной тысяч русских рублей, а он себе недавно машинку купил. «Шкода-Октавия», тысяч за пятнадцать североамериканских рублей. И сделал все как-то не слишком грамотно, налоговики по крайней мере проявили интерес.

Кирилл отодрал голову от подушечки и разлепил глаза.

— И что?

— Больше ничего не знаю, Кирилл. Честно. Я даже сегодня с утра звонил Леве Захарову в Питерскую налоговую полицию. Он мне сказал, что у них висит какая-то мутная история с торговой маркой «Красно Солнышко», и в этой истории вроде бы замешана эта группа патентных поверенных, но, что за история, не рассказал. Вот и все. То ли сам не знает толком, то ли еще что-то.

— Спасибо тебе, капитан, — сказал Кирилл, добавив в голос побольше чувства.

— Я уже неделю как майор, — пробормотал Никоненко. — Так что звони, Кирилл. И самодеятельностью все-таки не занимайся.

Кирилл только и делал в последнее время, что занимался какой-то непонятной самодеятельностью, но Никоненко он на всякий случай пообещал ничего такого не делать.

Ему нужно было подумать. Для этого требовались две вещи — сигареты и голова. Ни первого, ни второго в данный момент в наличии не было.

Сигарет можно стрельнуть у Насти, а голову попробовать оживить при помощи душа.

Он добрел до ванной, стащил одежду, что тоже потребовало небывалых усилий, и бессмысленно покрутил все краны, старательно отводя глаза от зеркала. Он был уверен, что собственная отекшая, желтая щетинистая физиономия приведет его в еще худшее расположение духа.

Наконец ему показалось, что воду удалось открыть, и, придерживаясь за стену, он шагнул в застекленную кабинку душа.

Ай да бабушка! Ай да научная сотрудница Русского музея!

Даже в квартире Кирилла Костромина ванная была просто ванной. В ней, конечно, располагалась масса новомодных экзотических штучек, вроде джакузи, черного кафеля и широколистных тропических цветов, но отдельной душевой кабинки у него не было. А у бабушки была.

Жесткие водяные струи лупили Кирилла по голове, возвращали возможность думать.

Он совсем выпустил из виду вопрос, который пришел ему в голову одним из первых, — на какие деньги бабушка божий одуванчик жила пятьдесят лет после ареста мужа? Явно не на зарплату старшего научного сотрудника и вряд ли на гонорар от французского путеводителя.

Если у нее были деньги — а деньги у нее явно были! — то где они? Кому она их оставила? Она умерла от несчастного случая — или не от случая, — но смерть ее была внезапной и неожиданной. Даже если денег осталось мало, все равно они должны быть, она ведь не собиралась немедленно умирать!
Она помогала Соне, поддерживала Владика, содержала домработницу, устраивала в ванной душевую кабинку и назначала любимой внучке Насте встречи в дорогих кофейнях — и так из года в год. Все так и продолжалось бы, если бы она не умерла.

Тогда где же деньги?

Логично, что она не упомянула их в завещании — она не собиралась их завещать, она собиралась на них жить так же легко и свободно, как всегда.

Может, они зарыты в саду, в полном соответствии с романами Роберта Льюиса Стивенсона? И ночной противник, ударивший Кирилла по голове, собирался их выкопать?

Кирилл хрипло засмеялся и поперхнулся агрессивной горячей водой.

Странно, что этот вопрос не заботит никого из родственников. Или заботит, только гениальный сыщик этого не замечает? Или все они всерьез считают, что бабушка жила на пенсию и еще на то, что оставил ей чрезвычайно экономный дедушка, арестованный в сорок девятом году?

Кирилл добавил холодной воды и постоял, привыкая. Потом добавил еще.

Он должен осторожно выспросить у всех по очереди, нет ли каких-то семейных легенд о кладах и драконах, и, если есть, попытаться определить, кто интересовался ими в последнее время.

Он должен узнать как можно больше о группе патентных поверенных, в которой работает красотка Света, и о скандале с торговой маркой… как ее там? «Любо-дорого»? Нет, «Красно Солнышко».

Он должен выяснить, кто звонил Соне вчера вечером со Светиного мобильного телефона. Он должен выяснить, сколько на самом деле стоит ожерелье.

Он должен выяснить, кто прячется в соседнем доме. Он предполагал все, что угодно, и ему даже думать не хотелось, как именно он станет подтверждать свои подозрения.

Зря он хвастался Насте своим недюжинным умом.

Вода, бившая ему в лицо, стала совсем ледяной, и он мужественно терпел несколько секунд, прежде чем выскочить из-под душа.

Кожа из сухой и горячей превратилась в прохладную и упругую, в голове все расправилось и определилось, и можно было жить дальше. Кирилл очень гордился умением приводить себя в порядок.

Он перешагнул порожек душа, всем телом чувствуя вернувшуюся радость бытия, и кофе ему захотелось, и яичницы с сосиской, и еще чего-нибудь, такого же бодрого и утреннего, когда дверь в ванную широко распахнулась, и на пороге появилась красотка Света.

— Вот вы где, — сказала она с веселым злорадством, — а я вас везде ищу!

От неожиданности Кирилл не сразу сообразил, что должен делать и как именно ему теперь спасаться, а когда сообразил, Света уже величественно шагнула в ванную.

— Настя говорит, что у вас похмелье, — сообщила она, разглядывая его, — я вам аспиринчика принесла. Хотите аспиринчика?

Кирилл засуетился, полотенце куда-то подевалось, джинсы лежали слишком далеко, он дернул на себя чей-то халат, свалил его на пол вместе с хлипкой вешалкой, под халатом наконец обнаружилось полотенце, которое он судорожно обернул вокруг себя под безудержный Светин смех.

— Вам никто не говорил, что нельзя входить в ванную, когда там чужой мужчина? — Он отчаянно старался говорить со спокойным достоинством, но у него не получалось.

— Да ла-адно! — и Света махнула наманикюренной ручкой. — Мы с вами свои люди. Почти родственники.

— Я вам не родственник.

Внезапно она стала его раздражать.

Он не дрессированный пудель Артемон. Фокусы для уважаемой публики показывать не желает и демонстрировать предсказуемую реакцию тоже не станет.

Света подошла поближе и помахала у него перед носом блестящей упаковкой.

— Аспирин! — провозгласила она. — Хотите?

Ему показалось, что она сейчас скажет: пляшите.

— Нет, — сказал он, — не хочу. Спасибо.

После чего решительно подошел к зеркалу, потеснив Свету голым плечом, размотал полотенце и стал вытирать голову.

— Как там погода? — спросил он, выглянув из полотенца. — Вроде опять жарко?

— Жарко, — согласилась Света после некоторой паузы и вдруг отвела глаза. Кирилл усмехнулся.

— Жаль, что мы с Настей все проспали, — продолжил он светским тоном. Бросил полотенце и стал причесываться. — У меня, знаете ли, есть мечта. Мне хочется увидеть, как начинают работать фонтаны. Настя обещала меня сводить. Вы когда-нибудь видели, как включают фонтаны?

Он аккуратно пристроил щетку на стеклянную полку, повернулся к Свете и попросил:

— Подайте мне, пожалуйста, мои штаны. Они прямо у вас за спиной.

После чего она пулей вылетела из ванной, и Кирилл понял, что этот сет он выиграл «всухую». Нет, «в мокрую», но выиграл.

Чувствуя себя гордым победителем, он натянул джинсы и майку, спустился вниз и был остановлен Ниной Павловной, которая сказала строго:

— Что это такое? Настя говорит, что вчера вы напились!

— Доброе утро, — пробормотал Кирилл.

— Доброе. Вы что? Алкоголик?

— Я? — удивился Кирилл.

— Не притворяйтесь! Я знаю, что вы вчера вдвоем с Сергеем выпили бутылку виски. Вы что? С ума сошли?

— Я не сошел, — признался Кирилл, придя в замешательство.

Он точно знал, что вчера они выпили эту проклятую бутылку вдвоем с Настей, а не с Сергеем.

— Мой сын никогда не позволял себе напиваться, а тут вдруг напился! Это вы его заставили?

— Да с чего вы взяли, что он напился?! Мы просто…

— Настя сказала, — заявила Нина Павловна. — Послушайте, молодой человек. Мы все более или менее смирились с вашим присутствием в этом доме. Больше того, вчера мне очень понравилось, что вы… защитили Соню от нападок тети, но это не означает, что вы можете тут заниматься всякими безобразиями да еще впутывать в них Сергея.

Кирилл смотрел на нее во все глаза. К такому повороту событий он не был готов.

— Нина Павловна, чайник вскипел, — выглянув из кухни, сказала Муся и улыбнулась Кириллу, — хотите кофе, Кирилл?

Настя скатилась со второго этажа и схватила его за руку.

— Что ты на него напала, тетя Нина? — затараторила она, не глядя на него. — Все в порядке. Кирилл, что ты хочешь, овсянку или омлет?

— Ты еще будешь его ублажать! — закатив глаза, простонала Нина Павловна.
— Не ублажать, а кормить. Поджарить омлет, Кирилл?

— Пусть сем себе жарит, — распорядилась Нина Павловна и пошла к двери.

— Кто надевал мои туфли? — заговорила она уже оттуда. — Они же совсем мокрые! Мне теперь не в чем выйти!

— Мы что, напились вдвоем с Сергеем? — спросил Кирилл у Насти.

— Не могла же я сказать, что ночью пила с тобой виски! — нервно оглядываясь, зашептала она. — А ты как будто не понимаешь! Сделал такое лицо, что я чуть в обморок не упала!

— А зачем говорить-то? — продолжал Кирилл. — Ну пила и пила, им-то что за дело?

— Кирилл, замолчи. Ты не знаешь мою семью. Хорошо, что мама ничего не унюхала, она бы потом со мной неделю воспитательную работу проводила.

«Всемилостивый святой Петр, избави меня от жизни в большой семье, — подумал Кирилл. — Я уж лучше как-нибудь сам по себе».

Настя налила ему большую кружку горячего кофе и стала взбалтывать омлет в керамической мисочке. На громадной плите в плоском медном тазу кипело варенье, и пахло летом, черной смородиной, жарой — всем самым лучшим, что только есть в жизни.

— Что ты так смотришь? — спросила Настя и вылила омлет на сковороду. — Хочешь варенья?

Когда на этой самой кухне они пили кофе в первый, раз, она плакала, и ночь за окнами была черна, и дом был суров, нелюдим и мрачен. А сейчас — распахнутые окна, солнечный свет на плиточном полу, веселый начищенный бок медного таза, близкие голоса в саду, и кофе кажется совсем не горьким, и лета осталось еще много, и жизнь продолжается, и, может быть, все будет хорошо.

От Питера до Москвы всего семьсот километров. Он терпеть не может большие семьи. Он никогда не рассказывал девицам о своем детстве и ни с кем из них не выпивал на двоих бутылку виски на ковре перед камином.

Он поставил на стол свою кружку, подошел к Насте, которая сосредоточенно смотрела на омлет, собрал в кулак ее волосы и потянул к себе.

— У тебя здесь есть Интернет? Или придется опять в Питер ехать?

— Есть. Дозвониться сложно, но можно попробовать. А что? Тебе нужно работать?

— Я в отпуске не работаю принципиально. — Гладкие волосы у него в ладони скользили и блестели, как будто перетекали между пальцами. — Мне нужно кое-что посмотреть.

— Давай посмотрим, — согласилась она и ловко переложила омлет в коричневую плоскую тарелку. Оглянулась по сторонам и продолжила шепотом:

— Я утром ходила к дальней калитке и нашла в кустах доску. Я думаю, что тебя стукнули именно этой доской. Голова болит?

— Нет.

— Ты врешь.

— Я не вру. Тебе вовсе незачем было таскаться в кусты. Не нужно никому демонстрировать свою осведомленность и заинтересованность.

— Меня никто не видел.

— Я тоже думал, что меня никто не видит, когда сидел в кустах, — возразил Кирилл сухо, — тем не менее по голове получил. Настя, все серьезнее, чем нам кажется. Намного. И еще я думаю, что времени у нас мало.

— Что это значит?

— Тот человек теперь знает, что я за ним слежу. Он может думать, что я засек его случайно, когда курил на балконе, а может считать, что я его выследил. Он начнет действовать решительно, а мы пока не представляем себе, что это будут за действия.

Он доел омлет и налил себе еще кофе. Пожалуй, Настин кофе вполне можно пить, а не только использовать для утопления грешников.

— А Соня что?

— Ничего. Вяжет тете Александре пояс от радикулита. Про ожерелье молчит, как будто его вовсе нет. Владик острил утром, но папа велел ему заткнуться.

— Заткнуться? — переспросил Кирилл.

— Ну… не совсем заткнуться, но он сказал, чтобы Владик от нее отстал. Он и отстал.

— Насть, — спросил Кирилл, — а что за истории о том, будто бабушка отравила деда, чтобы закрутить роман с Яковом? Откуда Владик вообще это взял?

Это что, когда-то обсуждалось или кто-то вспоминал? Он же не мог просто так придумать?

— Не было никакого романа! — ответила Настя сердито. Вскочила и помешала варенье длинной деревянной ложкой. — Конечно, он все придумал! Он все время врет и выдумывает.

— Что он врет и выдумывает?

— Все! Как-то выдумал, что на работе у них была лотерея и он выиграл машину. Конечно, никакую машину он не выиграл, а все придумал.

— Зачем?

— Я не знаю! Наверное, ему это нравится. И про бабушку с Яковом он тоже все придумал. Я помню, когда мы были маленькие, бабушка рассказывала нам, какой он был герой на войне и все такое. Про деда она никогда не рассказывала. И еще она говорила про ту девочку, которая у нас жила, что мы не должны ее обижать, она нам почти что родственница и жизнь у нее очень трудная.

— Про внучку Якова?

— Ну да. Никто теперь даже не помнит, как ее звали.

— А почему у них была трудная жизнь? Разве у твоей бабушки с двумя детьми жизнь была легче?

Настя достала из пузатого буфета синее блюдце и стала снимать пенки с варенья, иногда останавливаясь и постукивая ложкой.

— Не знаю, Кирилл. Ты задаешь вопросы, которые никогда не приходили мне в голову. Она не жаловалась на жизнь. И не рассказывала никаких историй, знаешь, про блокаду, про голод, хотя она все это пережила и в блокаду потеряла всю семью. Они в Александре-Невской лавре похоронены. Прадед, прабабушка и бабушкин братик, ему всего лет десять было, когда он умер. Бабушка как-то выжила. А тетю Александру накануне войны увезла к себе в Сибирь другая прабабушка. Ей тогда годик был или около того. Она маленькая сильно болела, решили, что ей климат не подходит, и увезли. И она осталась жива. И бабушка осталась жива. Когда бабушка вышла замуж, Александра стала жить с ней и с дедом.

— Черт побери, — сказал Кирилл, — выходит, детей было не двое, а трое?

Настя печально посмотрела на него:

— Ну да.

— А почему они ссорились? Твоя бабушка и тетя Александра?

— Тетя считала, что бабушка живет как-то слишком легко. Бабушка и вправду никогда не грустила, не носила темных платков и довоенных платьев. У папы и тети Нины всегда была нянька, а бабушка ездила в Кисловодск, потом купила машину и поехала в Крым, любила одеваться, любила поесть, ничего не боялась. Она говорила, что она свою дань заплатила, больше с нее никто ничего не смеет требовать.— В каком смысле?

— В смысле деда. Она считала, что у нее забрали самого дорогого человека — мужа. Ты знаешь, по-моему, она его очень любила. Он умер, когда ей было двадцать девять лет. Как мне. Замуж она больше никогда не выходила, и романов у нее никаких не было. Она говорила, что эта часть жизни перестала ее интересовать, когда не стало деда.

— Он был намного старше?

— Не очень. Лет на десять.

— А Яков?

— Что Яков?

— Ты что-нибудь знаешь про его семью, про его дочь… как ее? Галя? И почему его книги оказались в шкафу твоей бабушки?

— Какие книги, Кирилл?

— Арабские. Арабские книги, которые бабушка завещала Сергею, когда-то принадлежали Якову. Почему он оставил их в доме твоей бабушки, а не в своем? Может, он ее любил? Безответно?

— Я не знаю. — Настя покрутила ложкой в варенье и решительно выключила газ. — Она никогда не рассказывала ничего подобного. А почему ты стал про все это спрашивать?

— Я хочу понять, что произошло, — объяснил Кирилл терпеливо. Он ополоснул под краном чашку и поставил ее на полку. — Я пока не понимаю. Я не понимаю, на что она жила и где теперь эти деньги. Она не оставила денег никому из родственников, потому что она не собиралась умирать и они были нужны ей самой. Что это за деньги? Где они? Сколько их?

Настя смотрела на него растерянно.

— Господи боже мой, — выговорила она наконец, — ты бы лучше узнал, кто стукнул тебя по голове. Это явно была не бабушка. И не Яков.

— Я узнаю, — пообещал Кирилл. — У тебя есть срочные дела? Если нет, подключись к Интернету, а я приду минут через двадцать.

— Я не поняла, — сказал Настя язвительно, — ты мной распоряжаешься?

— Распоряжаюсь, — согласился Кирилл, — я распоряжаюсь, а ты меня слушаешься. Кстати, ты Сергея не забыла предупредить, что это он со мной вчера напился?

— Нет, — буркнула Настя, — не забыла.

— Молодец. А про то, что меня по голове стукнули, никому не говорила?

— Не говорила. Я же не совсем ненормальная.

Он поцеловал ее долгим поцелуем, который моментально напомнил им обоим, что ночь они провели совершенно бездарно, а до следующей далеко, и он ушел.

Настя накрыла варенье чистой салфеткой, чтобы не забрались мухи, и улыбнулась человеку, попавшемуся ей на пороге кухни.

Человек проводил ее глазами.

Удалось услышать только часть разговора, и эта часть показалась ему тревожной.

Почему они говорили о старухиных деньгах? Любимой внучке мало оставленного дома, и она намеревается еще подобраться к деньгам? Если так, ей придется столкнуться с серьезным противником. Она даже не подозревает, насколько серьезный противник стоит у нее на пути.

Ее нужно опередить. Сегодня же.

Если все выяснится, от нее можно будет избавиться быстро и легко.

Как только ее кавалер куда-нибудь исчезнет, она поедет в город и больше не вернется.

И никто — никто! — не сможет тогда помешать.

* * *

— Вам что-то нужно? — сухо спросила Нина Павловна из кустов. — Вся смородина мокрая. Кому нужна такая прорва смородины? Когда была Зося Вацлавна, она ее сушила и отправляла каким-то родственникам. А мы что станем с ней делать?

— А куда делась Зося Вацлавна? — спросил Кирилл. Крупные черные грозди, больше похожие на виноград, чем на смородину, были влажными и теплыми. Кирилл сорвал веточку и объел с нее ягоды.

У его бабушки смородина была мелкой и твердой, как сухой горох. У братьев и сестер не хватало терпения дожидаться, когда она созреет, и они, как козы, обгладывали бедные ветки, пока они были еще зелеными, а потом мучились животами.

Зато они были детьми, свободными от мещанских ценностей.

Интересно, сестра Зинаида своего ребенка тоже станет держать голого на коричневой клеенке и обливать холодной водой «для закаливания» или ей хватит ума купить ему фланелевый комбинезон, уютного зайца и памперсы?

— Зося Вацлавна? — переспросила Нина Павловна с удивлением. — Мама с ней рассталась. А почему она вас интересует?

— Просто так, — сказал Кирилл. Он набрал полную горсть смородины и высыпал ее в круглую корзину, стоявшую тут же. И стал набирать следующую.

Нина Павловна внимательно смотрела на него.

— Ваш сын стал учить арабский язык, потому что так хотела бабушка?

— Она давала ему какие-то книжки, когда он был еще маленький. Красивые книжки с картинками. Они ему нравились, и он, когда вырос, стал учить язык.

— Она хотела, чтобы он учил именно арабский язык?

— Да ничего она не хотела! Просто ей нравились красивые, необыкновенные профессии. У вас много знакомых, которые говорят по-арабски?

— Нет.

— Ну вот. Ей казалось, что это очень шикарно — говорить по-арабски. И она Сережку приохотила.

— А как вообще эти книги попали в ваш дом? Сергей сказал, что они принадлежали Якову и он боялся, что они пропадут.

— Наверное, так оно и было.

— А почему он не оставил их собственной семье? У него же была семья? Я даже фотографии видел, Настя мне показывала.

— Не знаю, — сказала Нина Павловна задумчиво, — у него была совсем другая семья. Не такая, как у мамы с папой. У мамы все родственники военные врачи, профессора, в Германии учились, дети на трех языках говорили. А Яков свою жену привез из командировки, то ли из Мордовии, то ли из Вятки. Очень простая женщина. Я даже не знаю, добрая она была или нет. Обыкновенная женщина.

— А почему он на ней женился, раз уж она была такая обыкновенная и простая?

— Откуда же я знаю? — как будто даже обиделась Нина Павловна. — Я тогда еще не родилась. А мама об этом никогда не рассказывала. Она к жене Якова относилась покровительственно и немного свысока. Помогала ей, когда папу и Якова арестовали.

— Нина Павловна, а на что вы жили, когда арестовали отца? И потом, когда он умер?

Нина Павловна вылезла из смородины и вытерла черные руки о шорты.

— Почему я должна отвечать на все эти вопросы? — сама у себя спросила она, но все же ответила:— После папы что-то оставалось. По крайней мере, так говорила мама. Его арестовали, был обыск, и здесь, и в городе, но ничего не нашли, и имущество не конфисковали. Когда я была маленькая, мне нравилось думать, что мама нашла клад.

— Что?! — переспросил Кирилл.

Ему моментально представилась его ночная одиссея, шорохи в темном саду, быстрый огонь и удар по голове.

Клад?! Какой еще клад?!

— Мы с Димкой думали, что мама нашла клад. Я очень смутно помню, но была какая-то семейная легенда про клад. Вроде бы папа и Яков закопали его в саду.

Это было сродни удару по голове. По крайней мере ощущения были сходными.

Вот вам и Роберт Льюис Стивенсон.

— Мы даже одно время играли в кладоискателей. Как у Марка Твена. Мы с Димкой были Том и Гек, а Галя, дочка Якова, индеец Джо. Мы добывали сундучок и отбивались от индейца Джо. Мама нас увидела и страшно рассердилась. Сказала, чтобы мы не смели играть в дурацкие игры. Сказала, что не желает слушать про клад и чтобы она больше ничего подобного не видела. И мы больше не играли.

— А… что за легенда?

— Господи, какая-то чушь о том, что во время войны в каком-то замке в Восточной Пруссии папины саперы во главе с Яковом нашли то ли мешок с золотом, то ли сундук с жемчугом, то ли кучу драгоценностей. Яков принес все это папе, и клад тайно вывезли в Ленинград. Это даже не легенда, а история, приключившаяся во время войны. Ерунда.

— Почему вы думаете, что это ерунда?

Сигарет у Кирилла не было, но он все-таки похлопал себя по карманам, проверяя. От его хлопанья сигареты в карманах не появились, а без сигареты он не мог думать.

— Курить вредно, — язвительно сказала наблюдательная Нина Павловна.

— Я знаю. Почему вы думаете, что это ерунда?

— Послушайте, Кирилл. Вы хорошо представляете себе то время? Я, например, плохо представляю. Но даже я понимаю, что вывезти что-то из Германии было очень трудно, если не невозможно. Кроме того, отец был честнейший человек. Он никогда и ничего не сделал бы такого, что…

— …что противоречило бы интересам государства и его большевистской совести, — закончил Кирилл. — Из Германии вывозили все, Нина Павловна. Я про это даже фильм смотрел. Ничего такого невозможного в этом не было. Относительно честности тоже большой вопрос. Ваш отец мог быть каким угодно коммунистом, но вполне возможно, что он был при этом обычным человеком, и ему нравились золотые монетки или жемчуг или что там еще.

— Почему мы все это обсуждаем? — вдруг возмутилась Нина Павловна. — И перестаньте собирать эту чертову смородину! Вы набрали уже целую корзину. Что мы будем с ней делать?

— Варить варенье. А больше никаких историй про сокровища вы не знаете?

— Не знаю. И это тоже не история. Это просто детские выдумки.

— А тетя Александра никогда не вспоминала про клад?

— Нет, не вспоминала. Все-таки почему мы это обсуждаем?

Он чуть было не сказал — потому, что ваша мать была убита, и еще потому, что его сегодня ночью кто-то стукнул доской по голове, но не стал. Говорить об этом было еще рано, хотя иногда Кирилл Костромин предпочитал идти ва-банк.

— Куда корзину отнести, Нина Павловна? На кухню?

— На террасу. И пусть Муся смородину пересыплет на поднос, чтобы просохла. Как этот дождь пошел некстати!

Кирилл поставил корзину в центр круглого стола на террасе и, разыскав Мусю, передал ей распоряжение Нины Павловны.

Потом некоторое время караулил Соню, слоняясь возле кухни. Он слышал голоса — ее и тети Александры. Тетя Александра, как водится, была чем-то недовольна и говорила, что Соня хочет ее смерти, а Соня отвечала тихо и безразлично, Кирилл не мог разобрать, что именно.

Наконец послышались шаги, и дверь стала открываться, и Кирилл быстро свернул в кухню. Через несколько секунд туда вошла Соня с подносом в руках.

— Добрый день, — поздоровалась она, не глядя на Кирилла, — вы уже встали?

Пожалуй, это был намек на иронию, и Кирилл ответил как можно любезнее:

— Встал. С большим трудом.

Соня тускло улыбнулась пакету с молоком.

— Сами виноваты. Никто не заставлял вас напиваться.

— Мое моральное падение беспокоит всю семью, — пробормотал Кирилл. Соня в первый раз посмотрела на него.

— Не столько ваше падение, сколько Настя. Вы ведь ее… за ней ухаживаете. И пьете. Это плохо.

«Ухаживаете». Так могла сказать только Соня. Кирилл быстро закрыл дверь в кухню. Соня посмотрела на него с удивлением.

— Соня, — сказал он решительно, — мне нужно, чтобы вы поехали со мной в Питер.

— Зачем? — На лице у нее было такое изумление, что Кирилл на мгновение усомнился в успехе своего плана. В конце концов он совсем ничего о ней не знал, но ему нужно было подтвердить подозрения. Подтвердить или опровергнуть.

— Эта история с вашим ожерельем…

— Нет никакой истории, — сказала она, и лицо у нее стало холодным и отчужденным. — Забудьте об ожерелье. Я не желаю, чтобы вы вмешивались.

Она налила молока в маленькую кастрюльку и поставила ее на плиту.

— Соня, я не собираюсь ни во что вмешиваться. Я только хочу, чтобы вы вместе со мной и с Настей поехали к ювелиру.

— Я не поеду.

Это было сказано так, что он понял — она не поедет. Силы воли ей было не занимать.

Кирилл хотел спросить — это вы убили вашу бабушку? Или тот человек, что прячется в соседнем доме?

— Если вы не поедете по своей воле, — сказал он холодно, — мне придется вас связать и отвезти силой. Вряд ли кто-то из ваших родственников сможет мне помешать.

Молоко поднялось, перевалило через край, залило огонь. Кирилл схватил кастрюльку, обжигая пальцы, и переставил ее в раковину.

— Видите, что вы наделали, — проговорила Соня. На глаза у нее навернулись слезы. Тяжелая капля капнула на плиту и зашипела, превращаясь в пар.

— Отойдите, — велел Кирилл и, взяв ее за руку, усадил на стул.

— Нужно вытереть плиту.

— Я вытру.

— Что я теперь подам маме? Молока больше нет.

— Налейте ей минеральной воды. Это тоже очень полезно.
— Она не пьет минеральную воду. Господи, почему я не могу ничего сделать нормально!

Кирилл посочувствовал бы ей, если бы был уверен, что она нуждается в сочувствии.

— Значит, так, — заявил он, решительно соскабливая с плиты коричневую присохшую пленку, — через час я жду вас в машине. Мы поедем в Питер. Вы знаете, где ювелирная контора?

— Знаю, но в Питер мы не поедем.

— Вот что, Соня. — Он бросил тряпку и присел перед ней на корточки. Она поспешно вытерла глаза. — Никакого звонка от ювелира не было. Если вы не хотите ничего проверять, значит, вы сами его и организовали. Это так?

Он смотрел ей в лицо, очень близко.

Он готовился к этой секунде, когда он скажет про звонок, и был уверен, что не проглядит никаких изменений в ее лице. Он был уверен, что ее реакция все ему объяснит.

Он и не проглядел никаких изменений. Потому что их не было. Объяснять было нечего.

— Вы говорите какие-то глупости, — сказала она безразлично, — как это не было, когда я сама подходила к телефону?

Или она превосходная актриса, перед которой Сара Бернар просто девочка из массовки, или она на самом деле уверена, что звонил ювелир и жизнь ее в очередной раз обманула.

Пациент скорее жив, чем мертв.

Пациент скорее мертв, чем жив.

Гениальный сыщик в очередной раз подтвердил свою гениальность.

— Я говорю совершенно точно, что никакой ювелир вам вчера не звонил. Звонили со Светиного мобильного телефона. Просто чтобы вас обмануть.

— Как — со Светиного мобильного? — оторопело спросила Соня. — Кто звонил? Света? Зачем?

— Я не знаю. Поэтому давайте съездим в Питер и разберемся. Я могу придумать для вашей матушки какой-нибудь подходящий предлог. Например, что я собираюсь обратиться за помощью в клуб анонимных алкоголиков, а вы должны дать мне рекомендацию.

Она моргала глазами, и в бесцветном лице появилось что-то овечье.

— Соня! — закричала тетя Александра. — Я дождусь сегодня молока или нет?

— Нет! — закричал в ответ Кирилл. — Я его выпил! Хотите пива?!

Воцарилось молчание. Соня смотрела на него. Вот дура, подумал Кирилл безнадежно.

— Ну хорошо, — вдруг сказала она и пожала костлявыми плечиками, — только пусть Настя поедет тоже.

— Настя поедет тоже, — пообещал Кирилл. — У меня еще небольшое дело. Через час. Подходит?

— Если мама будет хорошо себя чувствовать.

— Мама будет чувствовать себя прекрасно, — уверил ее Кирилл, не ожидавший такой скорой победы. — Только я прошу вас, не говорите никому, зачем мы едем. Насте нужно в магазин, а вы решили поехать с ней за компанию.

— Я не хожу по магазинам.

— Напрасно, — искренне сказал Кирилл, — будем считать, что с этого дня ходите. Не скажете?

— Не скажу, — пообещала она, и он понял, что она действительно не скажет.

— Отлично, — подытожил Кирилл и неожиданно потряс ее острый локоть. Она с недоумением посмотрела на локоть, а потом на него.

— Я только не понимаю, — проговорила она медленно и снова посмотрела на локоть, который он уже выпустил, — вам-то зачем все это нужно?

«Затем, что я хочу выяснить, не ты ли прикончила свою бабушку», — подумал Кирилл.

— Затем, что я не люблю никаких темных истории. — произнес он вслух, — а это темная история.

Он выскочил из кухни. Дверь в гостиную была приоткрыта, и ему показалось, что за дверью кто-то есть.

Сергей опять читает свои книжки? Или Муся опять вытирает свою пыль?

Фотографии, вспомнил он. Фотографии и пепел в камине.

Он разберется с этим, когда вернется из Питера.

Настя сидела за компьютером, смешно сдвинув очки на кончик носа. Лимонные шторы шевелились и плавали по ветру.

— Что ты так долго? — недовольно спросила она, оглянувшись. — Я сто лет назад соединилась. Что ты хочешь смотреть?

— Через час мы едем в Питер, — сообщил он, — пусти, я сяду.

— Кто это «мы»?

— Соня, ты и я. Мы едем к ювелиру, который будто звонил вчера. Мне пришлось сказать ей, что он звонил со Светиного мобильного телефона.

— А она? — ахнула Настя.

— Она долго не соглашалась, а потом согласилась. Самое главное, чтобы она теперь никому об этом не рассказала. Хотя даже если расскажет, мы успеем быстрее. Если это она придумала всю комбинацию, ей теперь придется придумать какую-нибудь другую.

— Зачем ей придумывать, что ожерелье фальшивое? — спросила Настя.

— Затем, например, чтобы не делиться деньгами с матерью и братом. Получить их и начать новую жизнь. Я тебе уже говорил.

Он поднял ее со стула, поцеловал в шею и пересадил на кровать. Подумал и поцеловал еще раз.

— Шла бы ты отсюда, — сказал он жалобно и сел за компьютер, спиной к ней, — я плохо соображаю, когда ты сидишь на кровати.

— Я сидела на стуле, — возразила она и улыбнулась. Подошла и положила руки ему на плечи. — У тебя много девиц?

— Самое время выяснить, — пробормотал он и потерся щекой о ее ладошку. — У меня тьма девиц. Кстати, тетя Нина рассказала мне, что они с твоим отцом, когда были маленькие, считали, что бабушка нашла клад.

— Какой клад?!

— Который твой дед и Яков привезли с войны. Тетя Нина сказала, что это просто детские выдумки. Однако бабушка их разогнала и в кладоискателей играть не разрешила.

— Господи, — сказала Настя с изумлением, — ты и вправду веришь, что был клад?!

— Ну конечно. — Он задрал голову и серьезно посмотрел на нее. — Конечно, был, Настя. Они действительно что-то нашли в Восточной Пруссии. И действительно привезли это в Ленинград. И твоя бабушка об этом знала. И именно на эти деньги она всю жизнь жила. Твой дед был генерал. Он мог вывезти из Германии все, что угодно. Янтарную комнату. Дрезденскую галерею. «Мадонну» Рафаэля. Тетя Нина сказала, что это ерунда, выдумки. Однако это очень конкретные выдумки. Замок был в Восточной Пруссии. Клад нашли саперы и отдали Якову. Яков отдал его деду. Дед переправил его в Питер. Это совсем не похоже на легенду. Ты когда-нибудь слышала легенду, в которой клад находят саперы и точно указано, где расположен замок? Дед был в Кенигсберге? — Был, — сказала Настя, запнувшись, — он был в Кенигсберге. Но из этого ничего не следует, Кирилл!

— Есть еще один человек, кроме меня, — сказал он жестко, — который считает, что из этого следует все. И он не ошибается. И я тоже не ошибаюсь. Странно, что он до сих пор ничего не предпринял. То ли выжидает, то ли боится.

— Этот человек — Соня? — спросила Настя и убрала руки с его плеч.

— Я не знаю. Это кто-то из твоих родных, кто слышал про клад и сложил два и два. И я не буду сейчас тебя утешать.

— Не надо меня утешать.

Она вышла на балкон и перелила воду из детского эмалированного ведерка в лейку. И стала с преувеличенным вниманием поливать цветы. Кирилл сердито посмотрел на нее сквозь лимонную штору.

Он ничего не мог с этим поделать. Он не мог ей помочь и знал, что она должна справиться сама.

Неделю назад в его жизни не было никаких проблем, кроме отдела маркетинга, который не мог разобраться с немецкой выставкой. Он был искренне и непоколебимо равнодушен ко всему, что не касалось его драгоценной персоны. Он любил свой эгоизм, свое спокойствие и свой мир, в котором он был один. Он так старательно его строил, этот замкнутый рай для одного, что на пушечный выстрел не подпустил бы никого, кто мог бы, пусть случайно, в него проникнуть.

Он даже старался никого и никогда не подвозить на машине, просто потому, что это была его машина, его личное пространство, часть его охраняемой территории, на которой он не желал видеть чужих.

А теперь он сидит за компьютером и мается от того, что ничем не может помочь случайной девице, у которой проблемы с родственниками, а утром он маялся от того, что не мог придумать, как ему затащить ее в постель, не дожидаясь ночи.

Поисковая система относительно быстро нашла упоминания торговой марки «Красно Солнышко», и Кирилл стал читать, время от времени поглядывая в Настину спину за лимонной шторой.

История взлета и падения торговой марки «Красно Солнышко» излагалась во всех статьях примерно одинаково.

Жил-был ничем не примечательный молочный комбинат номер четыре, и производил он ничем не примечательные пакеты с молоком. Так бы он их и производил, пока не помер бы от происков конкурентов, если бы его не купили несколько энергичных парней.

Купивши молочный комбинат, парни почему-то не стали увольнять сотрудников и переделывать старое здание под автосервис с сауной, теннисным кортом и солярием. Вместо этого они поставили финское оборудование, кое-как подперли рушащиеся стены, с почетом проводили на пенсию дедка-сторожа, который первым выносил с территории все подряд, и наняли дюжих молодцев с рамками и детекторами.

Добры молодцы взялись сторожить хозяйское молоко, как цепные псы — амбар. Двух или трех теток, так и не приспособившихся к новым порядкам, в одночасье уволили, а остальные остались работать.

Только вместо неприметных пакетов серого цвета молочный комбинат стал производить веселенькие разнокалиберные пакетики с солнышком на всех возможных поверхностях. Молоко теперь называлось «Красно Солнышко» и покупалось хорошо, поскольку было вкусным, да и пакетики душу радовали.

Дальше все пошло как по нотам и в соответствии с любым учебником по маркетингу.

Появились сливки «Красно Солнышко». Потом детские сырки. Потом йогурты. Потом соки.

Потом был «молочный фестиваль» «Красно Солнышко», где все было как следует — певцы в экстазе скакали по эстраде, певицы потряхивали бюстами, лотерея раздавала копеечные сувениры — все равно приятно! — воздушные шары взлетали, и клоун в нелепом круглом костюме с лучами во все стороны угощал детей йогуртом, а пенсионеры получали купоны на скидки.

Еще добавилась телевизионная реклама, старое здание отремонтировали, навели красоту, пристроили еще одно, а потом прикупили молочный завод номер пятнадцать, сотрудникам справили одинаковые формы, выдержанные в основных цветах упаковки «Красно Солнышко», открыли фирменный магазин и проспонсировали детский праздник — в общем, окончательно загнили и обуржуазились.

Тут-то все и случилось.

Одним прекрасным утром в суд явился тихий мужчина с портфелем. В портфеле был иск к хозяевам «Солнышка», которые нагло эксплуатируют чужое название. Название и картинка с солнышком давным-давно принадлежат вовсе другой фирме, которая жаждет восстановления справедливости и воцарения законности на всей территории страны и так далее.

Хозяева кинулись в Институт патентоведения, где когда-то давным-давно получали авторское свидетельство на свое «солнышко». Там развели руками и объяснили им, что та самая, совсем другая фирма свое «солнышко» зарегистрировала раньше и поделать ничего нельзя. На резонный вопрос, почему это выяснилось только теперь, в группе патентных поверенных сообщили, что поверенные тоже люди и проверить каждую марку не могут. Зарегистрировать они могут все, что угодно, или почти все, что угодно, а проверять — не их дело.

Суд выиграл тихий мужчина с портфелем. Название и картинка, в рекламу которых были вложены бешеные деньги, отошли подателям иска. Податели подхватили марку, как знамя из рук упавшего бойца, и ринулись на рынок, не вложив ни копейки в раскрутку.

По сведениям газеты «Коммерсант», хозяева молочного завода номер четыре — и номер пятнадцать, придя в себя после гибели Помпеи, подумывают все же построить автосервис с сауной на крыше.

Кирилл информацию дочитал до конца и полез в гардероб, где на нижней полке лежал его аккуратно сложенный рюкзак. В рюкзаке должны были быть сигареты.

Года два назад он сам чуть не вляпался в подобную историю. К нему тоже пришли несколько тихих мужчин с портфелями и сказали, что название «Строй-мастер» и его фирменный знак — дородный дяденька в комбинезоне и с мастерком — Кирилл украл у них и должен немедленно вернуть.

Он тогда вышел из этой истории без потерь, потому что у него с самого начала были очень хорошие юристы, на которых он никогда не жалел денег. Юристы слыли занудами и перестраховщиками, и именно их занудство спасло Кириллу бизнес.

Он просмотрел материалы еще раз.

Торговую марку «Красно Солнышко» регистрировал Институт патентоведения, и именно группа патентных поверенных, в которой работала Света, выдала два регистрационных свидетельства. Из статьи следовало, что одно свидетельство было получено раньше другого, и именно это погубило ребят, производивших молоко и йогурты. Просто они ничего не знали о том, более раннем свидетельстве.

Кирилл немного подумал. Светин начальник, Петр Борисович Лялин, по словам Игоря Никоненко, разбогател именно в период «красно-солнечной» эпопеи.
Кто хвастался своим умением складывать два и два?

Если у него получится, он все проверит сегодня же. Если нет — завтра. Только бы до завтра еще ничего не произошло.

Татьяна Устинова