Литература... И не только

Читая (как в открытую, так «не засвечиваясь») стихи Льва *, откликаюсь на них нечасто.
Прежде всего, потому, что проходных у него нет. Практически все – равно хороши и интересны. Свой стиль. Своя интонация (спокойная, но неравнодушная). Своё отношение.
Выделить что-то непросто, а свидетельствовать интерес и уважение к каждому – было бы как-то неловко. Лишнее беспокойство и вообще... Посему оставляю такую привилегию дамам и «неофитам».
Поскольку я предпочитаю игру в «переклики», – а и здесь Лев затрагивает фибры моей души отнюдь нередко, – позволю себе остановиться на его предполуночном (04.02:23.53) «третий сорт – не брак».
Почти ничего не значащий отклик к нему я на странице оставил. Утром.

Объёмная панорама (не только о поэзии, хотя и сама поэзия – не только о себе).
Днями меня заносило к Перону и Эвите, да и вообще – в «латинские диктатуры». Зачем-то пересмотрел Поланского (Death and the Maiden). Там, вроде по «чилийцам», а у меня отчего-то перед глазами стояла Аргентина после 1976-го...
Это – так. К той «вещи»... ))

А вот теперь – чуть поподробнее.

Какой там Пушкин? Взятых на арапа
Дантесов море. Прихвостням Европ
куда милее водки шнапс и граппа,
напьются – и поэт ложится в гроб.
«На что он руку» – как там у шотландца?
Куда за ним сегодняшним творцам.
Февраль рулит, на улице прохладца,
пойди, пройдись, и всё узнаешь сам.
Трамвай ползёт, Дантес листает комикс,
у всех в салоне скука и хандра.
Любой повеса, с барышней знакомясь,
оценит взглядом линию бедра,
хотя о ней не выскажется прямо –
писак полно, права защищены.
Когда к дуэли повод – эпиграммы,
то пишешь разве только для жены.
Европы дремлют, Пушкин здесь в опале,
чего скрывать, его не знают здесь.
Дуэлей было, только чтоб попали
был нужен, видно, именно Дантес.
Где Тютчев итальянского разлива,
где немцы, где татары, где они?
В Европах жизнь пуста и говорлива,
сложилось так в сегодняшние дни.
Февраль скрывает барышень коленки,
арапов тьма, нет Пушкина средь них...
Как холодно. Не пишутся нетленки
для милых кельнерш, нянек и портних.
Стреляют и стреляются так редко,
что незачем об этом говорить.
Перо, свеча, вертлявая каретка
бесчувственно показывает прыть
февральскими хмельными вечерами.
Верлибр в ходу, и третий сорт – не брак.
И некому теперь молиться в храме,
куда важней выгуливать собак.
Как Пушкин чахнуть где-то в деревеньке,
быть высланным?.. О чём ты говоришь?
У гениев проколотые венки,
сданы арапам Вена и Париж.
На улицах и панки есть, и готы,
безмолвие смешало языки.
Есть вещи посильней, чем Фауст Гёте –
февральская мистерия тоски,
подборка неудачных неликвидов,
сегодня бесполезная вдвойне.
Но где-то партизан Денис Давыдов
кропает о любви и о войне,
и значит, снова будут клубы дыма,
убитые, калеки... А пока
востребована и необходима
героика потешного полка.

Текст действительно – объёмный. В 263 слова. Даже для Льва – не из самых коротких. Я так и вовсе обыкновенно укладываюсь в «от 50 до 100». И такие, как «либретто» (164), у меня – редкость. А в 200-300 – эксклюзив.
Стиль! Стиль Льва предполагает раскрутку повествования, а не «залп» (тем более – по воробьям).
К названию. «Третий сорт – не брак».
Если вне контекста, то – откуда?! Вроде, как и знакомое, но...
Мне-то, под свои забобоны, кольнуло даже булгаковским.

– Осетрину прислали второй свежести, – сообщил буфетчик.
– Голубчик, это вздор!
– Чего вздор?
– Вторая свежесть – вот что вздор! Свежесть бывает только одна – первая, она же и последняя. А если осетрина второй свежести, то это означает, что она тухлая!

У Льва – скорее, о литературе. Ну, и как-то – о «линии бедра».
Хотя (в целом) – не только. Не только о литературе. И даже – не только о культуре-цивилизации. Во всяком случае, для меня.
Вот сколько раз Лев здесь Пушкина помянул (с него и начав)?! Четырежды. А Дантеса (к нему)?! Три...
Гммм...
Где это я сам «днесь-надысь» Сергеича раскачивал?!
Так в том, что Веньяминовичу. В «Литература... Ну, почти». Фамилия аж 14 раз прозвучала!
А если к тому, что у Льва, плотнее всего ложится это

К концу четвёртого квартала
всё реже пишутся стихи.
Язык ворочает картаво
запас словесной шелухи.
В часы утруски и усушки
молчали Лермонтов и Пушкин.
А тут: умри, но прогорлань
строфу, где трепетную лань
впрягали боги в колымагу
на пару с сумрачным быком.
Пишу неведомо о ком...

Так и Лев – о том же:

Какой там Пушкин? Взятых на арапа
Дантесов море. Прихвостням Европ
куда милее водки шнапс и граппа,
напьются – и поэт ложится в гроб.
«На что он руку» – как там у шотландца?
Куда за ним сегодняшним творцам.

Вот и «шотландец» (Лермонтов) здесь поблизости оказался. Да и «пишутся-не пишутся» наличествует

Как холодно. Не пишутся нетленки
для милых кельнерш, нянек и портних.

И чем – не в «переклик»?! Уже – между нами.
Что Лев глянул моё, я, в принципе, допускаю. Но вот, чтобы дочитать до этих (с Пушкиным) мест... В последнем я даже в Мише слегка сомневаюсь. Там же (Веньяминычу) аж в 40 страниц улетело!
Гммм...
Мне, именно это (у Льва), с милыми кельнершами, няньками и пр., ещё во что-то кольнуло. В «днесь-надысь». Ну, почти.
Не в «либретто» ли (1-2.02) я о чём-то таком оговаривался?!

Не сын Честерфилда, но всё-таки как-то воспитанный,
Для женщины каждой сумеешь найти комплимент.
Артистке, привыкшей к пиару, в лучах под рапидами.
Чужой секретарше, слегка повреждённой в уме.
Кассирше, врачу-терапевту, простушке уборщице.
Смазливой субретке, лукаво задравшей глаза.
Три слова. Ну, пять – от которых она не поморщится.
Забыв, что вчера ей такие же кто-то сказал.

Оттого я и в отклике своём вспомнил о набегавшем интересе к Эвите и Перону.
Герменевты (я – как-то и о себе), они ведь брякнут что, а потом... Потом начинают обсасывать, где, как и в ком отозвалось.
Вот, вторая часть моего «либретто», как начинается?!
– Элида...
А Элида – ведь не только историческая область на северо-западе Пелопоннеса, родом откуда был Пиррон (перекликнутый у меня с Пероном, через Эвиту), но и... Например, Элида Дубровина.
Хороший поэт! Очень... И родилась – у нас (в Минске), в 1925-м. Да ещё – 22 июня. Прослушал сейчас её «Маринку» и слёзы наворачиваются.
А мелькнула она мне вчера. Под листание книжки Бетаки (откуда я Светлова да Луговского зацепил – к последнему вершу). А об Элиде Михайловне («Царевна мышиный Горошек») В. Б. так у себя завершал:

P.S. Эту статью я написал 25 лет назад. Перечитывая её и исправляя, и меняя в ней что-то, я понял, что в продолжающих мне и сейчас нравиться стихах Элиды Дубровиной, к величайшему сожалению, можно увидеть ростки нынешнего ходульного русского национализма.

А ведь так оно и есть... Притом, что сам В. Б. исправлял своё где-то в 2010-м. Сегодняшнего «чуда-юда» он уже не увидал. Значит, уже торчало...
Я когда-то тоже не преминул. Коснуться этого (у Э. Д.). И – примерно в таких же тонах.
Отложено на Стихире. В сборке «Французская тема»

«Жил-был Филипп Четвёртый…»

Потеряю истинную веру –
Больно мне за наш СССР:
Отберите орден у Насеру –
Не подходит к ордену Насер!
Можно даже крыть с трибуны матом,
Раздавать подарки вкривь и вкось,
Называть Насера нашим братом, –
Но давать Героя – это брось!
Почему нет золота в стране?
Раздарили, гады, раздарили!
Лучше бы давали на войне, –
А Насеры после б нас простили.
(В. Высоцкий)
-----------------------------------------

Филипп Красивый тамплиеров сжёг.
А вскоре сам, с коня упавши, помер.
Давно случилось. Я про то стишок
Прочёл однажды и такое понял,
Что до сих пор волнует бедный ум.
Совсем не тем давали мы Героя.
Уж семь веков, как он истлел в гробу,
Но я своей любви к нему не скрою.
Когда б ни он, не отстоять Москвы.
Да что там! – Вовсе б не было России.
Филипп старался. А вот мы, увы,
Профукали наследие, разини.
Банкиры Гитлера страшней стократ.
А те, вдобавок, были извращенцы
И кровушку сосали по утрам –
О, ужас! – христианнейших младенцев.
Не думайте, что я обычный тролль.
Мне тот стишок на многое ответил.
И Франции Прекраснейший король
Вперяет в нас свой глаз через столетья.
(20.03.2015)
PS:
Прошу прощения: пародия – не на Высоцкого. Элида Дубровина (1925 – 1992) – замечательный поэт. Когда пишет о том, что любит. Но этот стих (есть и другие, подобные ему) – мягко говоря, на любителя…Здесь – всё-таки о ненависти. Понять можно – время распада огромной страны. Образ Врага (чуть, что – под рукой). Хотя ростовщиков, конечно, любить не за что.

Когда отчизне выпал страшный год,
Спасая честь, и города, и нивы,
Филипп Красивый знал, на что идёт.
Я очень вас люблю, Филипп Красивый.
Филипп Красивый, трудно было вам,
Когда ростовщики скупали злато,
Когда трещала Франция по швам
От ереси дегенератов.
Спасибо вам, повергли вы врагов
Презрели вы их запоздалый ропот.
И Францию спасая от ж...,
Тем самым вы спасали и Европу.
Вас отравили, вас подстерегли.
Вы умирали с выполненным долгом.
И тем, что вы тогда Европу берегли
Вы сберегли для нас Москву и Волгу.
Вперяя в вечность справедливый глаз,
Провидели ли вы судьбу России?
Как нам сегодня не хватает вас,
Прекраснейший король, Филипп Красивый.
(Э. Дубровина)

Как-то – так. В переклики.
Тем более, что Лев тему «Россия – Европа» у себя совсем не обошёл. И не только с «прихвостнями Европ».

Европы дремлют, Пушкин здесь в опале,
чего скрывать, его не знают здесь.
Дуэлей было, только чтоб попали
был нужен, видно, именно Дантес.
Где Тютчев итальянского разлива,
где немцы, где татары, где они?
В Европах жизнь пуста и говорлива,
сложилось так в сегодняшние дни.

И концовка. Не без иронии (что – и хорошо). Я – об «отечественном патриотизме» или – если хотите – «ходульном национализме»

У гениев проколотые венки,
сданы арапам Вена и Париж.
На улицах и панки есть, и готы,
безмолвие смешало языки.
Есть вещи посильней, чем Фауст Гёте –
февральская мистерия тоски,
подборка неудачных неликвидов,
сегодня бесполезная вдвойне.
Но где-то партизан Денис Давыдов
кропает о любви и о войне,
и значит, снова будут клубы дыма,
убитые, калеки... А пока
востребована и необходима
героика потешного полка.

Сам Лев приведенную идиому (с «вещью посильней») деликатно перенёс на мистерию тоски и пр. Я (в отклике) имя, произнесшего сию реплику на даче в Горках в 1931-м, приводить не стал. Ограничившись лишь оговоркой о том, что на днях просмотрел фильм Романа Полански «Death and the Maiden».
На счёт поэмы-сказки («Девушка и Смерть») – в какой она «сорт» – совсем ещё молодого (1892) Алексея Максимовича поднимать волну здесь не буду. Сам Горький полагал, что тот, кто поставил её тогда выше Гёте, пребывая в изрядном подпитии, просто издевался (ну, иронизировал), развлекая свою свиту (Вячеслава Михайловича да Климента Ефремовича).

А «третий сорт – не брак» Льва понравилось мне без оговорок. Концовка – вообще по высшему разряду.
И «перекликнуться» с ним было ещё к чему, но...
Пока – так.

5.02.2024
PS:
* Приношу свои извинения Льву Либолеву (Винил), что, без дозволения на то, воспользовался текстом его произведения.