Частичка души моей

Душераздирающий крик огласил весь дом. Я резко открываю глаза, стараюсь разглядеть что-нибудь в темноте, шарю рукой возле себя и нащупываю на самом краю кровати Грея, дрожащего всем телом.

– Грей, Боже... что случилось, Грей? – Я разворачиваю его на спину и вижу лицо, выражающее ужас, в тусклом свете луны. – Это всего лишь сон, тише, мой мальчик, всё хорошо.

Я нависаю над ним, он смотрит на меня стеклянным взглядом из-под сведённых от напряжения бровей.
Оглушительный, словно рубящий, вопль разрезал воздух комнаты. Грей вырывается, пытаясь высвободиться, бьётся в конвульсиях страха, царапая мне лицо, шею, старается оттолкнуть. Его сердце бешено колотится, каждая мышца напряжена, он смотрит на меня невидящим взглядом.

– НЕТ! Не надо! Не-е-ет!

– Грей, это я, Валера, – мне становится нестерпимо больно видеть ужас в его глазах, – это я, малыш, тише.

Я стискиваю его в объятиях, вжимаясь сильнее в замёрзшее тело, он дрожит: так сильно, что это больше похоже на спазмы. Неровное влажное дыхание отдаётся эхом в моей груди. Крепко обнимаю его, укачиваю, как младенца, желаю слиться с ним, впечататься в его тело, раствориться в нём... и, наконец, дрожь стихает, ослабевает до лёгкого трепета, постепенно расслабляются его судорожно сведённые мышцы, и он обмякает в моих объятиях. Грей лежит неподвижно, только его грудь вздымается, как будто ему не хватает воздуха. Я держу его так, поглаживая по волосам, пока он не засыпает...

Пользуясь тем, что он крепко спит, погружённый в свои сны, недосягаемые для меня, я рассматриваю его. Вздрогнув во сне, он поворачивается на бок. Аккуратно убираю с его лица прилипшие ко лбу волосы, подушечкой пальца вытираю капельку пота, скатывающуюся по изгибу шеи, придвигаюсь всем телом к нему поближе, почти вплотную, изучаю каждую чёрточку его прекрасного лица. Продолжая движение пальца вниз по плечу и обратно, обводя родинки, вырисовываю замысловатые узоры на влажной коже. Дойдя до ключицы, не могу сдержаться и тихо прикасаюсь губами, боясь разбудить... вдыхаю запах... тёплый, живой, откровенный... втягиваю носом, впуская в кровь желание.

Постепенно всё тело заполняет расслабляющая нега, наливающая тяжестью мышцы, и я засыпаю.

Я резко открыл глаза и тут же зажмурился: болезненно яркие солнечные лучи, отражавшиеся от зеркальной поверхности стены, ослепили меня. Поднять веки кажется практически нереальным занятием: они отяжелели, словно налились свинцом. И тут мою голову заполняют последние события ночи, врывающиеся в сознание сотнями острых игл. Я резко сажусь и вижу его... Грей сидит, согнувшись, на широком подоконнике, поджав под себя ноги, и с жадностью затягивается сигаретой. Дрожащие пальцы не слушаются, и пепел сыпется на пол.

– Грей? – От звука моего голоса он вздрагивает, обхватывает голову руками и начинает раскачиваться из стороны в сторону, как маятник. – Грей...

– Не надо, – перебивает он.

Я уже рядом с ним, накрываю дрожащие плечи, всего лишь одно прикосновение... лёгкое, нежное касание ладоней...

– Не трогай меня... – хрипло просит он, дёрнувшись в сторону, словно мои руки были раскалённым железом.

– Что случилось? – Опускаюсь на колени перед ним и с трудом сдерживаюсь, чтобы не дотронуться до него.

Мысли в голове проносятся и возвращаются недопониманием, туманя взгляд и разум, кажется, что сейчас моя голова разлетится на кусочки. Не знаю, сколько мы сидим молча – может, миг, мгновение? А возможно, и целую вечность... В комнате стало совсем тихо. Полная тишина. Жуткая. Давящая. Ни тиканья секундной стрелки часов, ни шума отопления в батареях - ничего... Тишина просто оглушает. Всё вокруг замерло. Лишь пыль танцует под струями света. Я ощущаю, как щемит сердце при взгляде на измученное лицо и покрасневшие глаза с синими кругами. От физической боли, овладевшей всем телом, мозг отказывается работать.

– Пожалуйста... не спрашивай ни о чём... – сухие губы шевелятся с видимым трудом, - и ответь, наконец, на звонок!

Мой телефон разрывается громкими трелями, сливающимися сейчас в одну тревожную сирену.

– К чёрту, кто бы это ни был! – твёрдо произношу я.

Он звонит ещё минуту, а мы смотрим друг на друга: Грей – вцепившись в меня взглядом, словно утопающий, я – в непонятном оцепенении, боясь неловким движением или вопросом нарушить хрупкое равновесие двух совершенно потерянных сознаний. Стало так тихо, что я, кажется, слышу тихий стук его сердца, сбиваемый хриплым дыханием. Время тянется целую вечность...

– Зачем? – Безжизненный голос Грея заставил меня содрогнуться.

– Что зачем?

– Зачем ты пришёл... Зачем позвонил. Зачем всё это...

– Я тебя не понимаю.

– Я сам себя не понимаю. – Он уже не стыдится своих слёз. Его голос звучит вместе с дождём, где-то между ударами огромных капель о стекло. – Просто нужно забыть.

– Забыть о чём, Грей? – Я уже реально ничего не понимаю.

– Обо всём... – спокойно отвечает он, – нам всем надо забывать о... поступках, о людях, обо всём мире, о совершённых ошибках, даже если мы не совершаем ошибки, – он вытирает тыльной стороной ладони слёзы и улыбается, – чтобы привести мысли в порядок, освободиться и жить дальше.

– Интересная у тебя теория. – Я смотрю на него, ловя каждое слово, не упуская ни единой промелькнувшей эмоции на лице.

– Никакой теории, Валер, не слушай меня, это всего лишь обычный ночной кошмар, со всеми бывает.

– Но не все на это так реагируют. – Я не могу понять такую резкую перемену в нём, мгновение назад он казался мне совершенно несчастным, потерянным, а сейчас улыбается и просит ни о чём не думать.

– Тебе не понять.

– Я постараюсь и сделаю всё, чтобы тебе помочь.

– Считаешь себя всесильным? – Он опустил ноги и соскользнул с подоконника, сейчас его лицо озаряла слабая усмешка, при виде которой во рту появляется привкус горечи. – Каждую ночь я слышу этот голос... Чувствую всю боль, снова и снова... – Он берёт меня за руку, сильно сжимая ладонь. – Но я не хочу видеть эту чёртову жалость в сочувствующих глазах.

Я снова обескуражен, ошеломлён... шокирован. Какие мысли будоражат меня в этот момент? Хм... абсолютное их отсутствие, в голове - пустота, зияющая, глухая пустота.

– Всё, что тебе нужно знать, – он наклоняется, и медленно касается губами моего виска, – секс с тобой был великолепен, – выдыхает он шёпотом, заставляющим все нервы напрячься.

Лёгкой походкой он выходит из комнаты... я сижу не двигаясь, лишь сжимая рукой ворс ковра, перебирая его пальцами. Пытаюсь обдумать произошедшее. Мысленно возвращаясь к моменту нашей первой встречи, вспоминая наши телефонные разговоры, затем снова проигрывая в голове события этой ночи – безрезультатно. Я странный, мне часто говорили об этом, и я не собираюсь даже пытаться изменить или оспаривать мнение окружающих. Мне комфортно в моём состоянии. Но если посмотреть и понаблюдать за Греем, то становится ясно, кто на самом деле тут со странностями. Этот парень непонятнее всех кто бы то ни был.

Всё в нём: манера говорить; улыбка – сначала обезоруживающая, затем метко ранящая; глаза, отражающие все эмоции; повадки дикого зверя, меняющиеся поведением беззащитного ребёнка; какие-то тайные мысли, не дающие ему покоя; поступки, не поддающиеся логике – всё это в одночасье становится принципиально важным для меня. Я маниакально желаю разгадать его. Понять. Принять таким, какой он есть.

Падаю на кровать, подкладывая под голову руки, и заворожено смотрю на парящих бабочек, прикреплённых тонкими нитями к потолку. Движение воздуха колышет их белоснежные крылья, они трепещут, переливаясь серебристыми бликами. Постепенно голова начинает кружиться, и я закрываю глаза, мысли уступают место голосу Грея. Сейчас я целиком и полностью состою из него, он бьётся и клокочет глубоко внутри, стараясь вырваться, подбираясь к гортани, продирается сквозь глотку, оставляя за собой тонкий шлейф из шрамов, чтобы сорваться стоном сквозь плотно сомкнутые губы.

«Валера, это уже попахивает шизофренией...».

Я резко сажусь, моя нога натыкается на полу на что-то твёрдое, опустив руку, я поднимаю книгу, обёрнутую фиолетовой бархатной бумагой. Сборник «Немного солнца в холодной воде» Франсуазы Саган, состоящий из трёх новелл. С интересом пролистываю, пробегая взглядом по подчёркнутым строкам потрёпанных, местами слегка надорванных, страниц. Некоторые из них исписаны стихами, возможно, текстами песен – на разных языках, разноцветными чернилами, поверх строк, вдоль, поперёк или по диагонали страницы.

Я рассматриваю комнату в отражении огромного зеркала на стене. Она, практически вся помещается в нём – круглая чёрная кровать; массивный комод, в тон кровати, с расставленными на нём статуэтками кошек, картинок в разнообразных по форме и цвету рамках; карнавальные маски, висевшие на стене, выкрашенной в тёмно-фиолетовый, а в местах, куда падает солнечный свет из окна – сиреневый с прожилками переливающегося пурпура; стерео-система, стоящая в противоположном углу от комода, лишь маленький уголок за ней остаётся недосягаемым моему взору; я оборачиваюсь: меня заинтересовывают разбросанные по полу диски. Я подхожу к ним, разглядываю, перебираю, некоторые всё ещё в упаковочной плёнке, они удивляют своим разнообразием - от классики до тяжёлого металла - не дают чёткой картины предпочтений в музыке их хозяина. Подняв стопку коробочек, я натыкаюсь на фотоальбом в мягком переплёте с надписью «Animae dimidium meae» («Частичка души моей»), вышитой золотистой нитью. Открываю его, с большой глянцевой фотографии на меня смотрят трое красивых, весёлых людей. Благодаря поразительному сходству, бросающемуся в глаза, я понимаю, что они родственники. Двое сидящих на софе мужчин: разного возраста, оба с приятными чертами лица и тёмными волосами, у того, что – до боли знакомые зелёные глаза. А позади, обняв обоих за плечи, стоит Грей. Даже на фотографии его глаза блестят, словно именно в тот момент он был самым счастливым на свете. Все трое улыбаются светлой, искренней улыбкой. Ни капли грусти или беспокойства, лишь безграничное счастье. От вида их лиц мне становится стыдно, возникает ощущение, что я проник туда, где меня не рады видеть, во что–то тайное, личное. Даже желание узнать что-то новое о Грее не может пересилить это чувство. Я захлопываю альбом и, резко развернувшись, натыкаюсь на картину, прислонённую к стене. Сначала я не предаю ей значения, бросив на неё мимолётный взгляд... но затем останавливаюсь. Картина нарисована графитным карандашом, на ней изображён Грей. Чёрные волны волос обрамляют красивое лицо, подчёркивая его белизну, сильные плечи, накаченная обнажённая грудь, нежные соски. Тонкая длинная шея, изящная ключица выглядят по–настоящему сексуально. Слегка вздёрнутый нос, розовые щёки, припухшие губы, точно такие, какими я запечатлел их в своей памяти; от них невозможно отвести взгляд. А выше, под красивым изгибом чёрных бровей... ничего... пустота. Провожу пальцем по шершавой поверхности полотна, в том месте, где должны находиться глаза...

– Кто–то в таких случаях начинает тешить себя алкоголем, – слышу голос из-за спины, – кто–то курит марихуану, кто–то плачет, кто–то пишет, а я рисую. – Оборачиваюсь; в дверях стоит Грей. – Кто–то воплощает свои самые извращённые желания. – Он не злился, но его лицо омрачала печальная улыбка. – Чем ты заглушаешь свою боль?

– Я... не задумывался, наверно, стараюсь всё осмыслить...

– О, – в возгласе слышится усмешка, – осмыслить, – он смотрит уверенно и твёрдо, заставляя меня нервно сделать шаг в сторону, – этого делать нельзя, особенно таким людям, как я.

– Каким таким, Грей?

Грей наклоняет голову на бок, с интересом разглядывая меня из-под прищуренных век, левый уголок его нежного рта приподнимается в дерзкой ухмылке, глаза блестят:

– Тебе пора уходить, Валера, – говорит он, вздёрнув подбородок вверх, не отводя взгляда, смотря с явным вызовом.

– Почему у него нет глаз?

– Потому что у него нет души...

Полуночное шоссе,
Одинокое такси,
Светят призрачно огни прошедших лет.
За окном холодный дождь,
На душе туман и снег,
И расплывчатая даль, где солнца нет.

Словно ногтем по стеклу,
Жизнь моя кошмарный сон,
Пробуждение не принесло покой.
По щекам холодный дождь,
За спиной твоя любовь,
Впереди нежданный мною выходной.

Я наверно напишу,
Судьбоносное письмо,
В каждой строчке о тебе, меня там нет.
И в открытое окно,
С быстрым ветром отпущу,
Стопку белую листков лететь вослед.

В магнитоле жёсткий рок,
Терпкий запах сигарет,
Монотонный разговор о том, о сём.
И закрытые глаза,
С горькой влагой из-под век,
И прочитанный роман, где happy нет.

Город светит впереди,
Миллионами огней,
И над каждым свой замысловатый рок.
Я наверно захочу,
Просто секса без затей,
И прости меня заранее мой Бог...