Чугунная бабушка. Парафраз сказа Бажова П. П

C нашим каслинским литьём кто сравнится?
Сколько заводов кругом вровень с ним.
Некого ставить. Всяк только косится
Да в отговорку идёт: «Захотим,

Сделаем лучше, вас перешагнули б,
Время чё тратить, коль выгоды нет?»
Сами ж себе мастеров завозили
С мест разных. Но не родился на свет

Тот, кто с литьём нашим в ряд один станет.
С нами не спорьте - чугун чугуном,
Только тут главная точка-то руки,
В руках всё дело, металл же потом.

В Каслях литьё, вишь-ка, укоренилось
С давних годков так, что возле него,
Кроме художников много народу
Разно кормилось. Ну, прежде всего,

Это формовщик: ведёт по рисунку,
Чуть оплошал и уродца родит.
Дальше чеканщик идёт и отливщик:
Глазом моргнёшь и наплыв набежит,

Вмятина али шадринка иль путца.
Всё это надо подправить, срубить.
Тонкое дело, не всякой рукою
Можно исправить, чтоб в дело пустить.

Хитрости-тонкости есть в бронзировке,
Поди изведай все тайны на круг.
Вот и выходит, что возле литья-то
Много народу ходило вокруг.

Многие вовсе неграмотны были,
А дарованье имели. Порой
Сами фигурки с дали привозили,
Из-за границы с наказом: по той,

Чтоб статуэтке отлить им вещицу,
По образцу, чтоб не хуже была,
Как у французов: весёлый узорчик
Аль почуднее, какие дела.

Вроде вон парня с крылами на пятках.
Кузьмич с красильни Меркушкой зовёт.
Был Бог торговцев, ворам покровитель,
Голым лишь видом смущает народ.

Ну, а немецку работу признаешь
Враз, всё так грузно, сытно. Лишних слов
Вовсе не надо: коль баба, так в теле,
А ежли бык, так на сорок пудов.

В числе же прочих литейщиков был в те
Годы Торокин Василий. Его
Все в пожилых почитали, дядь Васей
Звали литейщики. Кроме всего

С лет малых он на формовке работал.
Видно талан от рожденья имел.
Даром неграмотный, но по заводу
Лучше всех делать отливку умел.

Он удивлялся: «Придумают тоже!
Всё Еркулесы какие. Нет чтоб
Всем показать, что понятное глазу,
Наше житейское. Просто и в лоб.

Скажем, слепить нашу бабку Анисью,
Как она пряжу прядёт у окна.
Век прожила честно, слова худого
О ней не скажет никто. И скромна,

И работяща, характер увётлив,
На разговор не скупая». Её
Стал дядя Вася лепить на рабочем
Месте: кадушечка, в руках шитьё,

Ковшичек сбоку, сидит на улыбе,
Пальцами нитку крутит. На главе
Тонкий платок, потому, как не любит,
Чтоб распустёхой ходить по земле.

И всё в том разе. Всё взял на приметку,
Вылепил. Думает: мож показать?
На смех подымут! И всё же решился.
Сразу к начальству. А надо сказать,

Что управляющий был-то из добрых
Тогда в заводе. Навек о себе
Память оставил хорошую. В общем,
Принёс дядь Вася под вечер жене

Денег больших: «Погляди, мать, что дали
Мне за модельку! Велели ваять
Новое что-нибудь. Лишь наказали
Промеж завода их не продавать».

Так и пошла вовсю бабка по свету
Пёхом гулять. Сам её формовал
И отливал дядя Вася. Товаром
Ходким она оказалась. Кто б знал.

Против других из завода поделок
Её вовсю разбирали. Дядь Вась
Боле не стал уж в работе таиться,
С глиной при всех он вожгается всласть.

После придумал слепить углевоза
С коробом, лошадью, всё как должно.
На него глядючи вмиг осмелели
Все заводские. Кому, что любо

Принялись резать, лепить, кто, что может.
Скажем, подставку для карандашей,
Пепельницу иль свою собачонку,
Девушку с полной корзинкой груздей.

Пошло-поехало, и потянуло
Живым искусством, и все бабку ту,
Что отлил первым Торокин Василий,
Добрым словцом поминают и чтут.

Это она показала дорожку
Промыслу. Только недолго-то так
Было, и враз поворот полный вышел,
Жизни заводской случился зигзаг.

Вызвал к себе управляющий как-то
Старого мастера. Молвит: «Тебя
Все почитают, Торокин Василий,
Резчиком лучшим в заводе. И я

Больше прошу не лепить и не резать
Свои модельки чудные, не то
Новый хозяин с работы уволит
Резчиков всех и меня заодно».

Надо сказать, что заводы-то наши
Были в наследстве уральских купцов,
Из Расторгуевых рода и тут же
Немец прижился при них. Он делов

Много наделал, удачно женился
И жеребцом по заводу ходил.
Меллером звали его Закомельским,
Коршуном чёрным над всеми кружил.

Прямо дубина на спину рабочих.
Тётка его Каролина - была
Важная барыня, прямо баронша.
С ним заодно, нос совала в дела

Все заводские. Себя почитала
Шибко сведущей в фигурном литье:
Сытая, вроде стоячей перины,
Ежели с даля глядеть. Вот семье

Этой немецкой-то бабушка наша 
Не по душе пришлась. Визгом, слюной
Прям изошлись: «Этак кучера скоро
Зреть на столе будем перед собой!

Позор на свет белый!» Меллер приказ шлёт:
«Гнать прочь художников стройной толпой»,
А управляющему предписанье:
«Литьё модельное с глаз вон, долой!»

Так вот и плюнула тётка с племяшем
В душу каслинским умельцам, но ток
Бабка Анисья за всё отплатила
Тем басурманам лишь подошёл срок.

А было так дело. Раз Каролина
Как-то к большому начальнику в дом
С низким поклоном пришла, да и видит,
Что на столе статуэтка, и он

Ей говорит: «Это ваша работа?
Ваших заводов литье? Хороша,
Знатна вещица. Как будто пахнуло
Чем-то живым, распрямилась душа!»

Тут же племянник любезный пеняет:
«Что же вы, тётушка? Право конфуз.
Делу убыток великий, в газетах
Пишут - литьё превосходно, но вкус,

Выбор моделей доверен кому-то,
Кто не в себе аль «чугунны мозги»,
Либо доверено барыне старой
Кровей немецких, не смыслит ни зги!»

Барыню вмиг отстранили от дела.
Так совладельцы решили и с той,
Значит, поры Каролине повсюду
Снятся модельки ночною порой.

В угол забьётся, на весь дом подымет
Визгу. Сбежится народ – никого.
От перепугу, наверно, убралась
В дальнюю даль фатерлянда свово.

А, как пришла революция, всех тех
Меллеров, всю Каролины родню,
Всех Закомельских долой, подчистую.
Кто не убёг, замели на корню.

Года прошли и давно уж из жизни
Дядя Василий ушёл, а живёт
В странах заморских на полках музейных
Бабка чугунная, пряжу прядёт.

Пальцами нитку крутит, а сама же
Вся на улыбе: «Гляди, мол, как я
Давно жила, кости в прах обратились,
Нитка ж как прежде прядётся моя.

И посейчас внукам-правнукам служит.
Глядишь, помянет словцом добрым кто.
Честно я жизнь прожила, всю в работе.
Вот и смекай, жить-то как и пошто?

Ну, и Василья Торокина вспомни.
Добрый был мастер и глаз золотой.
Крепко его изобидели немцы,
Чтоб мастерство испоганить на свой,

Значит, манер. Я ж сижу, как живая,
Памяткой лучшей уменья его.
Так-то, милок, долговечна работа.
Нет человека, а дело живо!»