Капелька двадцать шестая

      Вот отчего я так подробно про все это рассказываю? Да просто оттого, что вспомнил я все это единственно из-за бабулиной отповеди на вполне, казалось бы, справедливые и даже невинные, почти детские сетования тёти Лиды. Она что-то такое прощебетала насчет того, что, вот, дескать, жизнь какая-то не очень весёлая, серая какая-то, кругом дефицит, все приходится «доставать», работаешь-работаешь, а денег ни на что не хватает, приходится на что-то крупное копить, во всем себе отказывать. Ну, такая, в общем, обычная ерундовая болтовня молодой, красивой, полной сил и нормально устроенной женщины, которой хочется иметь больше, чем имелось. Бабуля, обычно сдержанная, немногословная и не слишком эмоциональная в своем общественном, так сказать, поведении, в ответ на это вдруг разразилась резкой ОТПОВЕДЬЮ. Она сказала примерно так: постыдилась бы ты, Лида, говорить такое. И чего у тебя нет, чего тебе не хватает? Муж у тебя с войны живой и здоровый пришел?  – пришел. Сын у тебя растет? – растет. Зарплата у тебя хорошая? – хорошая. Гена побольше Вити зарабатывает? – зарабатывает. На книжку деньги каждый месяц откладываешь? – откладываешь. Все пальцы в золотых кольцах, на ушах сережки с рубином, пальто драповое с куницей, шапка лисья… Ты сегодня даже от пирога отказалась – значит, сыта и еды хватает? – хватает. Птичьего молока тебе надобно?  А, может, хочешь, как мы с Ниной зимой в 1942-43 году – БЕЗ ВСЕГО оказаться в чистом поле? И пойти, куда глаза глядят, в чем одета была?!! И на чужбине ходить, побираться, чтобы добрые люди хоть сухарик  вынесли? Ну, дадут нам, бывало, по сухарику, а мы тот сухарик снегом «запивали», потому что все колодцы немцы отравили и засыпали… А потом землянку вырыли (спасибо добрым людям – лопатку дали попользоваться) да лапником выстлали для ночлега, потому что все избы там, в деревеньке на Смоленщине, куда мы за пять дней дошли, одним снегом и какими-то корешками питаясь, полны людьми были, и уже никого они к себе не брали -  полдеревни выгорело, всю родню в уцелевшие избы взяли: не то, что лечь – встать было некуда… Хочешь так пожить, чтобы тебе сухой заплесневелый хлеб вкуснее копченой колбасы показался?!! Постыдись такое говорить, не гневи Господа Бога!! И – все. Замолчала, губы поджала, перекрестилась, всех за столом перекрестила и пошла в маленькую комнату к Верочке…На тётю Лиду больно смотреть было. Она и так от съеденного и выпитого слегка зарозовела, а тут стала вся пунцовая. Ну, молчали все довольно долго. Тётя Лида вышла с мамой на кухню, там они стали посуду мыть. Кажется, тоже все молча. Потом вернулись, тётя Лида к бабуле постучалась, вошла. Они там о чем-то тихо поговорили, потом тетя Лида негромко всплакнула, бабуля ее явно утешала, но тоже очень тихо. Слышу, тетя Лида шепчет: «Тёть Мань, прости меня, дуру. Чего-то я и впрямь ерунду сморозила»… А бабуля что-то утешительно-примирительное по тону ей в ответ сказала (не услышал что именно), да по головке погладила. Ну, в общем, тетя Лида сопли подобрала, потом они вместе с бабулей вышли, и попили-таки мы все вместе чаю с пирогами.               
Потом, уже вечером, пошли провожать дядю Гену и тётю Лиду до трамвая. Дядя Гена с папой по дороге о чем-то горячо спорили (кажется, про последние модели мотоциклов, в которых папа очень неплохо разбирался, ездил на многих разных моделях, когда-то был даже гонщиком-испытателем, но дядя Гена упорно спорил и не хотел сдаваться, как мальчишка какой-то – смех, да и только!), а мама с тетей Лидой шли молча и задумчиво. Ну, я, конечно, больше всех благодушествовал – с сытым-то брюхом… Потом они к нам еще сколько-то раз на семейные праздники приходили, а мы – к ним. А через несколько лет они переехали куда-то в другой город, потом вроде писали письма друг другу, а потом как-то пропали из нашей жизни. Такие дела…