Tu vero animum ipsum heroin

Поездка из Санкт-Петербурга обратно в Стокгольм была похожа на эмоциональные американские горки для меня. Валера спросил, вернусь ли я. Он хотел вновь увидеть меня. С помощью единственного слова этот парень ворвался в мой тёмный мир, как заря, разрушающая мрачную ночь. Я пытался держаться за надежду и восторг от этой мысли, стараясь заглушить сомнения, которые уже кусали меня за пятки, как волки. Он хотя бы имеет представление о моей истинной природе? Что он увидел, когда посмотрел на меня?

Валерка хотел вновь меня увидеть. Неважно, насколько яростными были сомнения, что атаковали меня, эта мысль снова и снова возникала в голове, и я неожиданно почувствовал острое чувство под ложечкой где-то в животе. Это было замечательно, я буквально был переполнен любопытством от того, что может случиться. Он хотел вновь меня увидеть.

Но сначала я должен был узнать, рады ли мне до сих пор в семье Кеметов. Я не хотел больше лгать им, но мои красные глаза определённо расскажут всю историю вместо меня. Байк дёрнулся вперёд, когда я случайно нажал на передний тормоз, гнев снова вспыхнул, стоило только вновь вспомнить, как те убийцы склонились над телом Валеры. Никогда раньше я не был так взбешён во время убийства, и никогда это не доставляло такого удовлетворения. Каждый раз, когда я убивал во имя справедливости, бледнел по сравнению с убийством, совершённым во имя защиты кого-то, кого я считал своим: Валерия Русика. Я пытался отыскать хоть какие-то угрызения совести в себе, но даже ради своей жизни не мог. Они были полны грязи и заслуживали смерти.

Что грызло меня – угнетающее осознание того, что я подвёл отца, и за это мне было действительно стыдно. Похоже, не имело значения, как бы сильно не пытался, я не мог жить по их стандартам или ожиданиям. Когда он и остальная часть семьи нашли способ удерживать свою человечность и жизни, полные любви, я постоянно спотыкался о собственную природу. Я был монстром, чёрной овцой, бедным родственником, живущим в трейлерном парке, и которого никто не хотел признавать. Пока я нёсся по извилистой дороге сто один, наблюдая за тем, как ночь уступает место дню, то понял, что моё сердце было таким же чёрным, как и у тех, кто находил смерть от моих рук. Я наслаждался убийством сегодня, и это было впервые, когда я признался в этом себе.

Но все сожаления и скорбь, которые испытывал по отношению к своим действиям несколько часов назад, бледнели в сравнении с одним простым фактом: Валера хотел вновь меня видеть.
Неожиданно сомнения впились в меня ледяными пальцами. Что я ему скажу? Мои воспоминания о человеческом ритуале ухаживания почти совершенно исчезли, и у меня было такое впечатление, что динамика отношений двух мужчин радикально изменилась за последние пятьдесят или около того лет. Как я могу произвести на него впечатление? Как понравиться ему?

Моё тело интенсивно отреагировало на воспоминания о том, как его руки обнимали меня, как он смотрел на меня, будучи в моих руках, и образа его бледной кожи под полотенцем. Я хотел изучить, ласкать и поклоняться каждому дюйму этой плоти, каждому изгибу. Я хотел этого почти так же сильно, как забраться внутрь его головы, достать и рассмотреть каждую его мысль за всю жизнь. Он был загадкой для меня.

На изначальном уровне я осознавал, что мой рот и горло всё ещё покалывает от воспоминания о вкусе его крови. Это был именно тот восторг, который обещал его запах; и только насыщение от предыдущего кормления позволило мне уйти от него. Я не мог решить, какое из желаний казалось сильнее, но знал, что должен заполучить этого мужчину, что заполучу этого мужчину. Он был предназначен мне; в этом я не сомневался. У меня больше не было выбора; меня вели потребности и желания, которых я даже не мог понять.

Ох, как же я ненавидел это. Ненавидел это чувство беспомощности, особенно когда находился не в состоянии контролировать себя. Я думал, что научился справляться с эмоциями, но теперь понял, что это они управляют мной. Стыд и вина, они выступали моими постоянными компаньонами на протяжении долгого времени. Но надежда, удивление и страсть пробудились во мне, и процесс этот был почти болезненным. Я чувствовал себя совершенно безумным из-за этих импульсов и безымянных желаний; я потерял свою способность мыслить здраво. И всё это из-за одного незначительного человеческого мальчика, который спросил, увидит ли он меня вновь.

Что-то тёмное поднялось во мне. Страх. Я не испытывал страха так долго, поэтому был так неопытен в борьбе с ним. У меня никогда не находилось что терять, но сегодня нечто невероятно драгоценное едва не ускользнуло у меня из руки. Когда я увидел испуганное лицо Валерки через глаза его нападающего, то почувствовал эту уязвимость. Потеря мальчишки уничтожила бы меня более основательно, чем любой погребальный костёр. Страх за него руководил мной, как никакая другая эмоция. Именно боязнь потерять его довело меня до крайности.

Дверь гаража была открыта, когда я приехал домой, так что втащил свой байк в тёмное помещение. Я откинул подножку и установил его, пытаясь услышать батю, когда Лиза вошла через дверь.

- Привет, Исмаэль.

- Привет, - поздоровался я с ней мрачно. Я был рад её видеть, и просьба уже сложилась у меня в голове, когда я посмотрел на девушку. – Лизунь, я хочу попросить тебя об одолжении.

Она сочувственно кивнула.

- Я знаю. Я буду присматривать за ним, Исмаэль, но иногда всё меняется слишком быстро, чтобы точно предсказать. Я не могу просто настроиться и увидеть будущее. Иногда это работает так, как я не могу предвидеть.

Лизка часто преуменьшала свои способности. Мне казалось, что зачастую она была требовательна по отношению к тому, что ожидала. Я знал, что обособленность, исходящая из наличия способности, включала в том числе и ограничения, не понятные другим.

- Я знаю. Просто делай что можешь, пожалуйста?

- Тогда тебе нужно обзавестись вот этим, чтобы я могла связаться с тобой в случае стремительных изменений, - она вложила что-то маленькое и серебристое мне в ладонь.

Я повертел в руке маленький, металлический прямоугольник.

- Ты даёшь мне сотовый?

- Здесь все наши номера, - ответила она, указывая на экран. – Не думаю, что у тебя уже есть телефон.

- Что ж, нет, - признался я, посмотрел в её глаза и пожал плечами. – У меня никогда не было кому звонить.

- Ох, Исмаэль, - прошептала Лизавета, а затем подошла ко мне и обняла. Её макушка была не выше моей груди. – Пожалуйста, обещай мне, что не оставишь нас так опять. Ты не понимаешь, как мы скучали по тебе.

Я позволил ей обнимать меня, но не стал возвращать объятия.

- Посмотри на меня, Лиз. Посмотри в мои глаза.

Она отстранилась достаточно, чтобы взглянуть мне в лицо.
Я положил руки ей на плечи.

- Действительно ли это то, что вы хотите? Насилие, жестокость? Смерть следует за мной, как тень. Я обречён жить с этим.

- Ты ошибаешься, и ты это знаешь, - она упрямо вскинула свой подбородок. – Это изменит тебя.

- Ох, милая Лиза, - я смягчился и притянул её в свои объятия. – Как ты можешь быть такой оптимисткой?

Она обняла меня в ответ.

- Потому что я могу видеть то хорошее, что грядёт.

Девушка отступила от меня со странным выражением на лице, поэтому я проверил её мысли. Солёный, грязный запах доносился от меня после прогулки в воде, а также густой запах крови, что прицепился к коже. Было не очень-то умной мыслью принести аромат человеческой крови в дом трезвенников.

- Возможно, мне нужно в душ, - сказал я.

- Очень хорошая идея, - согласилась Лизуня. – Я оставила кое-какую одежду для тебя. Она идеально подойдёт, - я последовал за ней, когда она направилась прочь из гаража в дом. – И возьми с собой вечером одеяло, - добавила она через плечо.

Я проверил её разум, интересуясь из-за смысла предложения, но Лизка знала, что я приду, и применила парочку трюков, чтобы скрыть свои мысли от меня. На этот раз она читала двадцать третий псалом на французском. Но всё же я уловил изображение тёмного неба, наполненного звёздами.

Мы вошли в дом, и у подножия лестницы девушка повернулась ко мне.

- Отец будет дома где-то после четырёх.

- Спасибо.

Кай появился рядом с ней, интересуясь, откуда доносился запах крови. Он увидел мои красные глаза, но ничего не сказал. Ему приходилось бороться с собой, с воспоминаниями о кормлении.

- Я прощу прощения, - произнёс я, указывая на себя. – Я не хотел делать вашу собственную борьбу сложнее.

Он покачал головой.

- Не волнуйся. Это битва, в которой каждый из нас сражается в одиночестве.

Я направился вверх по лестнице, услышав, как позади меня Лиза увела прочь Кая. Фух, это как бойня во время отлива.

Мысли Кая были довольно ностальгическими. Я действительно скучаю по этому.
Я с большой тщательностью принял душ, чтобы стереть любые следы ночной деятельности со своей кожи. Мою кожаную одежду придётся почистить. Возможно это и к лучшему. А что бы сказал мой первый секс-партнёр Никита? Мальчик-байкер-отправился-к-чёрту. Возможно, смена имиджа пойдёт на пользу.

Лиза положила мне джинсы и телесного цвета пуловер на диван. Я натянул их, поражаясь мягкости свитера; ткани, доступные в эти дни, так сильно отличались от неуклюжих хлопка и шерсти моей юности.

Я посмотрел в зеркало и удивился тому, что увидел. Если бы я мог игнорировать красные глаза, то выглядел бы удивительно человечным. Контактные линзы помогли бы с этим. Кормление улучшило цвет моей кожи, а одежда Лизки хорошо сидела на мне. Волосы как обычно являли собой неукротимый беспорядок; однако, казалось, что теперь было можно носить такую причёску, если волосы выглядели так, будто никогда не знали расчёски.

Я прошёл по коридору и увидел, что дверь в мастерскую матери открыта. Она сидела за чертёжной доской, её карамельного цвета волосы были распущены по спине, а лицо казалось умиротворённым и полно решительности, когда женщина водила карандашом по доске.

Она откинулась на спинку и посмотрела на меня.

- Привет, - произнесла мать с улыбкой.

- Мама, - сказал я, приветственно кивая. Я сделал шаг в комнату. – Над чем ты работаешь?

- Кое-какие предварительные эскизы для дома в Нью-Гемпшире. Это прекрасное место с видом на Уайт-Маунтинс. Я подумала, что могла бы использовать стиль прерий для него.

Я подошёл к доске и посмотрел на чертежи. Дом был с низкой вальмовой крышей и длинными горизонтальными окнами, с широкой перголой с одной стороны. Сам дом располагался среди высоких сосен на склоне горы.

- Выглядит потрясающе. А что здесь? – спросил я, указывая на структуру, расположенную отдельно от главного здания.

- Это будет открытая гидромассажная ванная. Видишь эту раздвижную крышу? Можно убрать её и смотреть на звёзды, находясь в ванной, - она посмотрела на меня и улыбнулась. Мама заметила цвет моих глаз, но ничего не сказала. – Как Никита?

- Хорошо; всё так же. Думаю, Норвегия подходит ему.

Она взяла свой карандаш и набросала ещё одно дерево.

- Не хочешь спросить меня об этом? – бросил я, указывая на свои глаза рукой.

Не отрывая очей от чертежа, женщина произнесла:

- Только если ты хочешь рассказать мне.

Я подошёл к окну, которое выходило на лужайку перед домом.

- Я позволил гневу преобладать надо мной. Парочка бандитов готовились напасть, и что ж... Я не смог остановиться.

Я повернулся к ней.

- Хотя это не правда. Я не хотел останавливаться.

Она посмотрела на меня, выражение её лица было мрачным. Я чувствовал, что мать упорно пытается не отшатнуться от одной только мысли о такой жестокости.

- Они угрожали кое-чему очень ценному для меня.

Мама наклонила голову, оценивающе смотря на меня.

- Это не похоже на тебя – позволять эмоциям вскружить тебе голову.

- Я знаю. Но не понимаю, что со мной случилось, - последние сорок лет своей жизни я прожил, чувствуя себя всё более отстранённым и отчуждённым с каждым годом. Убийство стало всё меньше претить мне, в то время как преступления моих жертв, похоже, стали более привычными. Ещё одно убийство, ещё одно изнасилование, ещё одно похищение, ещё одна смерть.

Но то, что произошло в Мёльде с теми детьми, стало началом каких-то сейсмических изменений во мне. Это заставило меня погрузиться в ужас, в который я сам втянул себя, но в который не хотел возвращаться. Да, я снова убил, быстро и без угрызений совести, с совершенной убийственной страстью.
Чувства росли во мне, и злость была лишь частью их. Неужели отсутствие контроля и нахождение во власти эмоций это та цена, которую я должен заплатить, чтобы вновь чувствовать? Мог ли я избавиться от гнева и ярости, но сохранить лучшую часть этих новообретённых чувств? Например, те, которые я ощутил, когда Валера произнёс моё имя.

Мама вернула меня из моего самоанализа.

- Лиза сказала, ты нашёл своего певца.

Вид из окна был прекрасен с этого угла. Солнце выглядывало из-за облаков, создавая тени, которые носились по лужайке, как невидимые гиганты. В небе ястреб столкнулся с голубем, но прежде чем захватил его в когти, отправил охапку перьев на землю. Жертва и хищник; это всегда вокруг нас.

Я покачал головой.

- Я на самом деле не знаю, что это значит. Если это говорит о том, что я не могу прекратить думать о нём, что он не даёт мне покоя, когда кажется, что время потрачено зря, если я не с ним, тогда да.

Мать поднялась со своего стула и подошла ко мне.

- Исмаэль, звучит так, будто ты влюбился в него, - тихо произнесла она.

- Тогда почему это так больно?

- Что ж, думаю, ты оттаиваешь. Ты жил жизнью, где быть холодным и беспристрастным важно, дабы делать то, чем занимался ты. Но может быть для тебя теперь это новый путь. Возможно, именно поэтому он появился в твоей жизни именно сейчас, помог тебе найти другую дорогу.

Я повернулся, чтобы посмотреть в глаза матери. Золотистые очи очень шли ей, как любовь и доброта, которыми они светились. Мама была женщиной чрезвычайной благодати; отец определённо сделал правильный выбор, по крайней мере, с ней.

- Но что если я убью его? Ты хотя бы представляешь, как невероятно он пахнет?

- Единственное, что может остановить твоё желание убить его – более сильное желание сохранить ему жизнь. Позволь себе любить его, Исмаэль, - она положила руку мне на грудь. - Открой своё сердце.

Я положил свою ладонь поверх её и наклонился, чтобы поцеловать женщину в щёку.

- Неудивительно, что папа выбрал тебя.

Она улыбнулась, странный свет появился в её глазах.

- Он выбрал и тебя, не забывай об этом, - она села обратно на свой стул перед чертёжной доской, пока я бродил по комнате.

Я спустился вниз по лестнице и направился к роялю. Он стоял напротив окна, которое выходило на задний двор дома. Окна были открыты, нежный ветерок трепал страницы книги, стоящей на пюпитре. Я прикоснулся к нескольким клавишам; рояль был настроен, а звук казался полным и богатым.

Я сел и позволил своим рукам опуститься на слоновую кость. Прошло уже много времени с тех пор, как я садился за фортепиано. Я начал с сонаты Бетховена, позволяя грустной и экстраординарной музыке течь от меня, а затем перешёл от лиризма Шуберта к праздничной атмосфере Моцарта. Я исполнил ещё пару рэгтаймов, когда услышал, что другие члены семьи оказались рядом со мной, преследуемые собственными интересами, и я начал создавать что-то оригинальное, когда услышал, как в гараж въехала машина отца.

Он подошёл ко мне сзади.

- Довольно красиво. Что это?

- Кое-что, над чем я только начал работать, - ответил я, подводя мелодию к концу и позволяя последним аккордам затихнуть самим.

- Ты даже не представляешь, как прекрасно видеть тебя за роялем.

Я повернулся лицом к нему, чтобы он мог видеть мои глаза.

- Мне нужно поговорить с тобой.

Он не удивился моим глазам. Мать уже позвонила ему, я услышал это в его мыслях.

- Пройдёшься со мной? – спросил он.

- Конечно, - я кивнул, поднимаясь из-за рояля и следуя за ним на улицу. Я был рад, что остался с ним наедине, и вместе мы направились по южным тропинкам леса.

Мы шли некоторое время, когда я заговорил.

- Я бы хотел рассказать тебе о том, что случилось.

- Если хочешь, Исмаэль, я не судья тебе.

Я рассказал отцу о нападении на Валерку и о своём удовлетворении от убийства паразитов, которые осмелились прикоснуться к нему. Мы пришли к скалистому берегу ручья и сели на большие гранитные плиты с видом на небольшой водопад, который спадал в водоём в нескольких футах ниже.

Деревья через ручей шелестели на ветру, что дул с реки.

- Мне жаль, пап, я знаю, что ты ожидал лучшего от меня.

- Я знаю, что ты пытаешься измениться, что всегда нелегко. Я всё ещё надеюсь, что ты сможешь убежать от дикости, свойственной нашей низменной природе. Но это нелегко.

- Я не знал, что способен на такую ярость, - произнёс я, качая головой. – Не то, чтобы раньше никогда не было подобного насилия, но на этот раз всё было по-другому. Я наслаждался этим, папа. Я наслаждался этим, и если это случится опять, то сделаю то же самое.

Отец кивнул, пытаясь понять.

- Что ж, ты защищал что-то дорогое для тебя, - под его спокойствием я всё же почувствовал, что батя был действительно обеспокоен тем, что я находился на грани той самой опасной линии между человеком и животным. Тем не менее, я не являлся единственной его заботой.

Я ждал, зная, что ему есть, что ещё сказать.

- Но Исмаэль, мы стали частью этого сообщества здесь, в Швеции. Я забочусь об их болезнях, помогаю рождаться их детям, облегчаю уход тем, кто умирает. Если я почувствую, что кто-то представляет опасность для жителей Стокгольма, мне придётся действовать.

- Я понимаю.

- Если будет ещё один срыв, неважно насколько оправданным или насколько личным он будет, я вынужден буду попросить тебя оставить нас на некоторое время.

Я кивнул, решительно клянясь самому себе, что никогда не дам ему подобного повода. Я знал, как глубоко это ранит отца, если ему придётся просить меня об уходе, и я поклялся, что никогда не предоставлю ему повода.

- Я понимаю, пап. Я никогда не хотел ставить под угрозу твоё положение в обществе.

Он вздохнул.

- Дело не только в моём положении в обществе или даже нашем положении. Я завоевал доверие этих людей и не могу обмануть его, принося смерть в их окружение.

Он протянул руку и положил её мне на плечо.

- Ты стал сыном для меня, Исмаэль. Я люблю тебя больше, чем ты предполагаешь. Но так будет только до тех пор, пока мы все не убедимся в твоём контроле.

- Да, конечно, - я почувствовал себя почти больным. Теперь контроль определённо выступал тем, с чем у меня были большие проблемы, чем когда-либо в моей жизни. – Я должен спросить у тебя кое-что.

Он с любопытством взглянул на меня.

- Если я приведу Валеру к тебе, ты обратишь его? Я бы не стал спрашивать, но никогда не смогу сделать это сам.

Его глаза распахнулись.

- Ох, Исмаэль, ты просишь так много.

Его мысли вернулись к Тине. Из всех нас, кого он обратил, отец знал, что Тина наименее была благодарна за жизнь вампира. Её сожаления о человеческой жизни, из которой её вырвали, давили на него каждый день. Конечно же, именно от её человеческой смерти он и спас её, но поверьте, Тина на этом не зацикливалась.
Он поднялся, смотря на воду, бегущую перед нами.

- Исмаэль, если он так много значит для тебя, тогда да, я сделаю это. Но Валера должен знать о нашей истинной природе и совершенно её понимать. Я никогда вновь не обращу никого без их полного понимания и согласия, - он покачал головой. – Это был тяжёлый урок, но я его выучил. – В своём разуме он всё ещё испытывал вину из-за обращения нас четверых, считая это самой эгоистичной вещью, которую когда-либо делал.

Я уставился в землю, интересуюсь, смогу ли рассказать правду Валерке. Конечно, он почувствовал сверхъестественное во мне, но думал, что я был ангелом. Как же я опасался лишить его иллюзий насчёт меня, позволить узнать, как же он ошибся. Сможет ли этот парень простить меня за то, что я не был существом из его мечтаний?

Отец повернулся ко мне.

- Ты идёшь по очень тонкой грани, Исмаэль. Как он вообще узнает тебя, если ты не расскажешь ему всего? Но если ты поведаешь Валере кто ты, будь уверен, он примет тебя, потому что эти знания смертельны для людей. Мы придерживаемся этого правила превыше всех других.

Он опустился на корточки передо мной, пристально изучая моё лицо.

- Как только он узнает о нашем существовании, он либо станет одним из нас, либо умрёт. Будь уверен в его выборе, когда решишь раскрыть наш секрет.

- Да, - пообещал я, и прозвучало это намного уверенней, нежели это было на самом деле.

Отец снова сел рядом со мной.

Мне не понравилась мысль о том, что Валерка встречается хоть с кем-то, промелькнувшая и подслушанная мной в мыслях папы. Я почувствовал, как моё лицо нахмурилось, и понял, что борюсь с желанием зарычать.

- Что я действительно думаю... тебе стоит убедиться, что парень в безопасности.

Я вскинул голову.

- Что ты имеешь в виду?

- Вчера вечером ты проявил удивительный контроль, но ты также был совершенно сытым. Что ты будешь делать, когда твои глаза больше не будут красными?

Я сидел, ошеломлённый, осознавая ту правду, о которой он говорит.
Отец изучал моё лицо, его брови были нахмурены от концентрации.

- Он твой певец, Исмаэль. Ты хотя бы представляешь, насколько соблазнительным Валера будет для тебя, когда ты действительно будешь испытывать жажду?

Я впился руками в камень, на котором сидел, вспомнив, как изыскано он пах, и каким был на вкус.

- Я всегда желал тебе любви, чтобы ты нашёл кого-то, с кем будешь идти под руку по этому миру. Но я беспокоюсь, потому что он человек, а у тебя так мало практики в сфере воздержания.

- Мама сказала, что единственный способ перестать хотеть убить его это только намного сильнее пожелать сохранить его жизнь.

- Что ж, это определённо похоже на слова твоей мамы и моей жены, - произнёс он, улыбаясь.

Я выгнул бровь, смотря в его лицо.

- Я не могу прекратить думать об Валерике. Он преследует меня. Это не очень... удобно.

- Ха! – засмеялся отец. – Теперь это похоже на любовь.

Мы вернулись в дом спустя какое-то время, и я направился к своему байку, чтобы начать своё путешествие обратно в Санкт-Петербург. Опять я оказался поглощён противоречивыми эмоциями. Что я скажу Валере? Как он отреагирует? Хотел бы я, чтобы у меня была такая роскошь как время, дабы найти путь к сердцу пацана, прежде чем жажда опять одолеет меня. Часы тикали, и это время может измеряться цветом моих глаз.

Я развернул мотоцикл полукругом и помчался по дороге. Солнце опускалось за деревья и, свернув на шоссе, я очистил свой разум. Я избавился от мыслей и надежд на будущее и начал читать свою молитву, вспоминая всё те жизни, которые были забраны мною.

И молитва началась.

Я был живым кошмаром,
Меня боялся смертный мир,
Лесным подобен был пожарам,
Я обожал кровавый пир.

Оставил трупов я - не счeсть,
Страданья множил я и боль,
За зло меня настигла месть
И острый приготовлен кол.

В сырой могиле днём я спал,
Копил я на ночь тёмных сил,
Охотник склеп вампира знал -
Осину в сердце мне забил!

Луч солнца обласкал мой труп,
Я вспомнил ужас моих жертв
И с ним я вспыхнул, словно трут
Такая вот собачья смерть...