Осенний дождь

Мне приснилось, будто пошел дождь. Струйкой стекали по осенним пейзажам окна, мелкие, ленивые капли, и, прохожие, чувствуя в подвохах осени нечто не лицеприятное, укрылись в своих хижинах и квартирах, от этого улицы сделались еще более пустынными и холодными.
Я коснулся рукой мертвого стекла и провел пальцем по водным узорам. Стекло было запотевшим и на моей, внутренней её стороне, остался след, маленькая копия узора нарисованного дождем.
«Мы художники от природы», - подумал я и стал дальше упражнять свое творчество. Скоро вся белизна оконного холста была наполнена кривыми очертаниями осенних повторений: желтая листва на унылых деревьях мелко вздрагивала от тяжести падающих на неё холодных капель, витиеватые, словно распутанный клубок, тропинки, усыпан-ные красочными мазками опавшей осенней палитры, молча  вглядывались в мелкие лужицы, а серое, словно литое из тяжелого свинца - небо, придавало всему этому яркий кон-траст.
 Я с особой осторожностью вглядывался в молчаливые пейзажи, пытаясь запечатлеть в своей памяти скоротечность события сезонного увядания, чтобы оставить его на потом, на долгий зимний период, когда сидя в своем люби-мом кресле- качалке на кухне, у печки, можно будет в порыве захлестнувшего отчаяния и поэтической тоски, вспомнить хрупкий осенний узор, его неповторимость и скоротечность.
Сон, укрывшись ореолами светлой утренней дремы, мед-ленно уходил, в свои, известные только ему одному, мерцающие детскими воспоминаниями, дали, оставив мое тело лежать в больничной кровати, с хмурыми осенними надеж-дами и настроениями.
Через несколько минут в палату зашла медсестра и нача-ла приготовления к капельнице. Я украдкой взглянул на краешек, видневшегося из–за больничной тумбы, окна.  На улице набирал светлую красу, теплый летний день. Слыш-но было, как из открытой форточки доносилось пение птиц, а легкие дуновения ветерка приносили в палату цветочную свежесть и солнечное тепло.
- Ну вот, еще немного и на поправку, домой долечивать-ся,- проговорила девичьим голоском медсестра и как лег-кая, белая бабочка – капустница, с необыкновенным во-одушевлением, упорхала за дверь.
Долгое, непрерывное вылечивание в больничных казематах совсем подточили мою психику, поэтому сейчас казалась бы столь невинная фраза, оброненная медсестрой, прозвучала для меня как партия Сольвейг из музыки к дра-ме «Пер Гюнт» норвежского писателя Г.Ибсена. Сейчас «Сольвейг» для меня был действительно «солнечный луч». Когда–то, в послевоенной Москве, уже находясь на резервации, я слушал эту композицию по радио. Огромный, как космическая  дыра громкоговоритель излучал неповторимую мелодию, с которой тогда действительно казалась, что жизнь только начинается. Неповторимость мелодий как неповторимость жизненных композиций и впечатлений, всегда приносят что – то новое и если вы романтик, загадочное.
Мы познакомились в тихом скверике на окраине, все в той же, измученной людскими чаяниями и надеждами, Мо-скве. Осенняя погода, с моросящим дождем, перешептывалась  отголосками 1947 года, а сердце устав от долгих разлук и переживаний было открыто для любви. Как оказалась большой и чистой.
А после…Долгая переписка. Неслись потоками сердечные переживания и объяснения. Стремились в далекую Сибирь сердечные пульсары и обратно в Москву, те же надежды с неминуемым, скорейшим желанием встретиться.
Помню, она далекая и юная стоит на задымленном паровозными локомотивами перроне, в легком, бежевом платьице, с аккуратно повязанном по верх светлых, каштановых волос, платком. Ее взгляд приковано-встревоженный, видит только меня, а в нахлынувших слезами, глазах, пробегают железнодорожные вагоны, мельтешат немыми фигурами приезжие и встречающие. Мы стоим обнявшись и, кажется, что ничего вокруг нас не существует, потому как на всем свете только мы одни. Только одно наше присутствие придает всему миру огласку, заставляет его тревожиться красками и звуками.   
Он жил в маленьком городке, на расшитом сине - серебристыми нитями реки, -  плато, среди холмов. В это время, все окружающее разум и чувства пространство покрыто благоухающей зеленью, а воздушные массы наполнены цветастыми запахами сирени и черемухи. Их прекрасные лепестки постоянно благоухают и колыхаются в легких дуновениях теплого ветра, который, окрашиваясь в пахучие цвета, делается легким, загадочным и непринужденным. Это особенно чувствуется вечером, с наступлением тиши-ны, когда городок начинает готовиться ко сну, а каждое движение человеческого сердца, как и летучий пух ивы или огонь звезды в ночной луже, - говорит о вечном разнообразии миров и чувств. Человеческом понимании бытия и гар-монии в нем.
Они медленно, с какой то внутренней раскованностью от переполненного их счастья, шли по привокзальному перро-ну и все пространство, которое звучало хитросплетенной песней в их сознании, трепетало от настоящей и полной, человеческой, счастливой любви.
Должно быть, у каждого человека случается свое счастливое время открытий. На поение жизненной энергией, понимание раннее не осознанного и вот теперь пришедшего в жизнь как старая, рассказанная  в далеком детстве, бабуш-кой на ночь, сказка. Открытий, которые не возможно от-крыть сухостью ума, простыми логическими завершениями и отгадками. Открытий, власть над которыми принадлежит одному сердцу и душе.
Они оба это поняли и ощутили в один момент, еще тогда в Москве, но только сейчас в полной мере осознали всю глубину и широту человеческих чувств, от которых пошли их миры в извечном переплетении бесконечной нежности и понимания.
Он работал мусорщиком в городском парке коммунальных услуг. Она поваром в детском саде. Их жилище было скромным , но всегда уютным, наполненным детским сме-хом и радостями.
Достаток семьи был мал, но их богатство было заключено в бесконечном мерцании звездных ночей, в молчаливом брожении по ночному городу, во взгляде, которым  они вознаграждали друг друга в знак признательности за любовь и открытость. И никто и нечто на свете не было способно разрушить эту идиллию вечных миров, мерцающих в ночных просторах сердечными пульсарами открытых чувств.
Однажды, в день ее рождения, он подарил ей золотой ку-лончик, под крышкой которого была спрятана её фотокарточка. Подарок был не только ценным, но и дорогим. Сред-ства на его покупку он собирал и копил по крупицам не-сколько лет, а через полгода её не стало…
Пришедших было трое.  Все молча разглядывали не-большую комнатку с маленьким, усеянным крапинками до-ждя, окошком, массивным дубовым столом  и синей вазой на нем, тлеющей углями, в дальнем углу, печке и,  кресле качалке приставленном к окну с человеческой фигурой в нем.  Все происходило словно в сердечном онемении: со-сед умершего давал сухие показания участковому милиционеру, а дежурный врач выписывал постановление о констатации смерти.
Немые следы тишины нарушались лишь редкими репликами живых и лишь одинокая фигура умершего старика,   сжимавшего золотой кулон ослабленной, застывшей рукой, все также  с неумолимой тоской в онемевшем взгляде, всматривалась в унылые осенние дали. И не спокойный, как осенний дождь за окном, голос соседа, в показаниях говорившего о том, что хозяин дома скончался спустя три дня после выписки,  не покрытый желтым полумраком, начинавшим уходить на убыль, день, не вообще что-либо на свете, уже не смогло было, просто неспособно, оторвать этот взгляд от покрытого, белой, мертвой маской, окна, на котором все также непринужденно и безучастно ко всему происходящему, художник осень, рисовала свои тоскливые, переходящие в небытие, пейзажи …