Никто не заплачет

Глава 30

– Глухо, как в танке, – вздохнул Мальцев, – одно утешает, вытащили красивую женщину из КПЗ. Давай, что ли, водочки выпьем?

Они сидели глубокой ночью у Уварова на кухне и разговаривали почти шепотом. За тонкой стенкой спали Алена, жена Уварова, и двухмесячная Дашенька, младшая дочь. Старший сын, четырнадцатилетний Глеб, был в спортивном лагере под Дубной.

– А если бы некрасивую из КПЗ вытащили, это бы не так утешало?

Юрий извлек из морозилки располовиненную бутылку «Столичной» в тонком инее, поставил на стол две рюмки, нарезал черного хлеба и ветчины.

– Красивую почему-то вдвойне жалко, – признался Мальцев, закуривая.

– Некрасивую еще жальче, – Уваров разлил водку по рюмкам, – особенно если ни в чем не виновата. Ладно, будем здоровы.

Они беззвучно чокнулись.

– Салтыкова Вера Евгеньевна, 1967 года рождения, родилась в Москве, окончила университет, филфак, романо-германское отделение. Переводчик, свободно владеет английским и французским. Постоянной работы не имеет, только контракты и всякие случайные заработки. Не замужем, детей нет, живет с мамой. Мама
детский врач, – тусклым голосом докладывал Мальцев, – с убитым Зелинским была знакома пятнадцать лет. Хронический вялотекущий роман, с обострениями. Слушай, Юрк, при чем здесь Сквозняк? Мы с тобой совсем сбрендили на всяких восточных единоборствах. Мало ли в Москве и в Московской области каратистов, дзюдоистов и прочих мастеров рукопашного боя?

– Много, – кивнул Уваров, – ты этой переводчице звонил?

– Нет еще. А зачем? Что Зелинский был у нее в тот вечер, я и так знаю. Мы с тобой сейчас по уши влезем в любовную драму, убийцу Зелинского не найдем, а время драгоценное потеряем. Я, между прочим, хорошо понимаю этого следователя Гусько. Он, конечно, сволочь, но не просто так в Зелинскую вцепился. Там ведь если не жена убила, то получается глухарь. А кому нравятся глухари? Никому. Разве что нам с тобой, самым умным…

– Но убила все-таки не жена, – жестко сказал Уваров, – и ты, Гоша, не раскисай.

– Слушай, может, там какая-нибудь любовная месть? Ревность? – вяло предположил Мальцев. – Бывший любовник жены. Она такая красивая, по ней наверняка многие сохли. Вот кто-нибудь и усох совсем.

– Решил убрать мужа, а неверную-коварную красавицу подставить? усмехнулся Уваров. – Нет, Гоша, там не ревнивец страстный, там профессионал поработал. И ты сам это прекрасно понимаешь.

– Ну хорошо. У профессионала при таком раскладе могла быть задача убрать Зелинского как свидетеля и запутать следствие, хотя бы на некоторое время. Но при чем здесь тогда тот парень, который дошел с Зелинским до квартиры и базарил с ним по дороге? Профессионал вряд ли бы стал заранее маячить в подъезде.

– Значит, были у него свои уважительные причины, – Уваров налил еще водки, – может, он его прощупывал таким образом, прежде чем принять решение. А может, просто хотел срочно выяснить адрес. Согласись, дойти с человеком до квартиры это самый быстрый и оригинальный способ выяснить адрес, если очень надо, а задействовать свои каналы некогда, и светиться лишний раз не хочется. Базар так, для отвода глаз. Ведь Зелинский был лопухом. Вот профессионал и сыграл на этом. Ладно, давай выпьем за профессионалов.

Они опять беззвучно чокнулись, глотнули водки, зажевали хлебом с ветчиной.

– Не знаю, может, у меня совсем крыша съехала, – задумчиво произнес Мальцев, – понимаешь, я тут вспомнил, к нашему разговору о том, кого жальче, красивых или некрасивых. У нас среди жертв банды была Веденеева Марина Александровна, она мне в душу запала. Очень красивая женщина, даже на каких-то конкурсах красоты побеждала. А сегодня я говорил с Завьяловым, владельцем издательства, в котором работал убитый. Про переводчицу расспрашивал, про их отношения. Завьялов сказал, что из всех друзей Стаса лучше всего про это мог бы рассказать некто Веденеев, но он уехал в Канаду. Фамилия, конечно, распространенная, однако, я думаю, завтра надо еще раз то старое дело просмотреть, на свежую голову. А то ведь я пока все так, по памяти. Я с Завьяловым только сегодня вечером говорил, всего-то четыре часа назад.

Уваров щелкнул наконец зажигалкой, закурил сигарету, которую все это время вертел в руке.

– Ну вот, а говоришь – висяк. Ты, Гоша, главное, не раскисай раньше времени.

– А ты, Юра, раньше времени не радуйся.

– Радоваться, Гоша, надо всегда, независимо от времени и обстоятельств. Особенно когда совсем нечему, разве что жизни как таковой и ее хитрым сюрпризам.

– Сюрприз будет, когда наш с тобой неуловимый Джо засветится наконец в замечательном ресторане «Трактир». Кстати, кухня там классная. Особенно хороша осетрина по-монастырски.

– Мороженая небось?

– Свежая. Честное слово, Юра, свежая. А еще – кулебяки. Ох, Юра, какие там кулебяки, – Гоша зажмурился, – и огурчики малосольные, с чесночком, с укропчиком. Нам бы сейчас к водке, а? У тебя Аленка огурчики солит?

– Бывает иногда. По большим праздникам. Ты бы про эти кулебяки-огурчики лучше Сквозняку рассказал. Может, он соблазнится, кушать захочет, заглянет к другу детства в придорожное заведение.

– Слушай, а может, тряхнуть Чувилева? Знает ведь наверняка.

– Нет, Гоша, рано. Спугнем. Да и не обязательно, что знает. Вполне возможно, связь у них односторонняя.

Глава 31

Саша Сергеев выходил из запоя.

Было раннее прохладное утро. Подмосковные Мытищи еще спали тихим рассветным сном. Саша постоял у открытой балконной двери, подышал чистым воздухом. Потом опохмелился ста граммами, сжевал горсть прошлогодней квашеной капусты, закурил и долго сидел на трехногой табуретке, тупо глядя перед собой опухшими, красными глазами и пытаясь сообразить, болит у него голова или уже не болит.

– Чаю выпьешь, что ли?

Сашина верная подруга Анжела, маленькая, востроносая, с всклокоченными черно-белыми волосами, стояла на пороге кухни.

– Чаю хорошо бы, – задумчиво произнес Саша, – и это, пожрать чего-нибудь.

– Чтоб пожрать, надо заработать, – резонно заметила Анжела, прошлепала в стоптанных тапках к раковине и стала мыть посуду.

Жизнь Саши состояла из черных и белых полос, которые сменяли друг друга со странным, почти мистическим постоянством и напоминали лунные циклы. За светлым и ярким периодом запоя, когда море по колено, хочется петь душевные песни и со всеми дружить, следовал мрачный период трезвости. Саша становился злым и жадным. Ему хотелось денег, как можно больше и скорей.

Если в тяжелые дни трезвости Саше удавалось раздобыть много денег, подруга Анжела не портила ему последующих светлых дней запоя.

Анжела работала медсестрой в районном психдиспансере. Они с Сашей познакомились пять лет назад. В учетной карточке голубоглазого светловолосого красавца стоял противный диагноз: «олигофрения в стадии дебильности». Много лет Сергеев добивался от врачей, чтобы диагноз сняли.

Единственной Сашиной страстью были автомобили. Он знал про них все, мог обнаружить и устранить любую поломку с закрытыми глазами, был отличным водителем, но водительских прав получить не мог из-за своего диагноза.

У медсестры Анжелы тоже была страсть. Когда-то в ранней молодости она вышла замуж за тихого, милого инженера, которого очень любила. Инженер ее тоже любил, и все бы сложилось хорошо, если бы не свирепый нрав свекрови, которая поклялась сжить со свету ни в чем не повинную невестку. Взаимная ненависть двух в общем-то незлых и неглупых женщин раздувалась с каждым днем все больше, заполняла пространство маленькой двухкомнатной квартиры, не давала дышать тихому инженеру. Он любил обеих, ничего не мог поделать и умер от инфаркта в тридцать лет.

Обе, мать и жена, знали, что у него слабое сердце, и обе потом еще несколько месяцев пытались добить друг друга взаимными обвинениями: это ты его до вела.

С тех пор страстью Анжелы стал поиск сироты. Круглого сироты, чтобы ни матери, ни отца, никаких тетей и дядей. Задача оказалась нелегкой. Если попадались круглые сироты мужского пола, то что-то обязательно было не так. Либо возраст не подходил, либо внешность и характер. Иногда отпугивало слишком уж безоглядное пьянство, иногда чересчур уголовная биография. Бывало, что все подходило, однако в последний момент появлялась жена сироты и уводила его за руку от Анжелы.

Приглядевшись к красивому одинокому автомеханику Саше Сергееву, который посещал психдиспансер исключительно с одной целью – снять диагноз, прочитав внимательно его учетную карту, Анжела поняла: это то, что ей нужно.

Саша оказался сиротой с рождения, мать умерла во время родов. Больше никаких родственников не было. Жены и детей тоже не было. Что касается диагноза, то Анжела, проработавшая к этому времени в психдиспансере восемь лет, поняла: его вполне можно снять. Но просто так этого никто не сделает.

Саша совал врачам взятки не правильно, бестолково. Он не знал как и кому, а главное, сколько Анжела знала. Диагноз был снят. Саша получил водительские права. Они с Анжелой стали жить вместе.

Несмотря на продолжительные счастливые запои, водка все-таки не была главным делом Сашиной жизни. Она оставалась для него чем-то вроде хобби. А самым главным, заветным, трепетно-любимым делом были для него машины. Серебристый «Форд», матово сверкающий, летящий, как птица, над ухабами и грязью подмосковных дорог, стал для Саши хрустальной мечтой. «Форд», собственный, родной, снился ему ночами и не давал спиваться окончательно.

У Саши был «жигуль», ладненькая, чистенькая, выхоленная «шестерочка». А «Форд» только снился. Он знал, что никогда столько денег сразу не сумеет заработать.

– Воруй, – говорила Анжела, – не будь дураком. Все, кто ездит в «Фордах», воруют.

Саша рад бы воровать, но как-то не получалось. Во-первых, было страшно. Во-вторых, хотелось рискнуть сразу по-крупному, чтоб не обидно, если попадешь. От грустных размышлений Саша уходил в запой. А потом из него выходил, с отвращением говорил себе, что это в последний раз. У запойных алкоголиков не бывает «Фордов». Чтобы успешно, по-крупному воровать, надо иметь трезвую, ясную голову. А если пьешь, то остается только работать. Платят на станции техобслуживания, конечно, неплохо. Однако в наше время настоящие, серьезные деньги за работу не получает никто.

В трезвые дни Саша прислушивался к разговорам своих клиентов, среди которых попадались владельцы и «Фордов», и «Мерседесов», и других хороших машин. Из этих разговоров Саша понимал: чем круче у человека тачка, тем меньше он работает в прямом и общепринятом смысле этого слова. Эта странная закономерность жгла ему сердце и заставляла уходить в очередной запой. Он тоже хотел, как они, получать свои деньги не за работу, а брать сколько нужно. Но они его в свой круг не приглашали, в одиночку он даже не знал, с чего следует начинать красивую «иномарочную» жизнь. А общество мытищинских братков-блатарей его не устраивало. Блатари пили еще крепче, чем он, жили грязно, рисково, а главное, страшно мало. В общем, мыслей в голове у Саши было много, но толку от них никакого.

И вот однажды появился в его квартире в Мытищах старый друг еще с детских, интернатских времен. Колька Козлов, Сквозняк. Саша был привязан к нему всей душой. С годами детская преданность не остыла. Он страшно обрадовался Кольке, не знал, куда посадить и чем угостить.

Сквозняк не пил, не курил. О себе ничего не рассказывал, но Саша почуял: внутренней силы в Коле Козлове не убавилось с годами. Наоборот, Коля стал таким крутым, что даже жутковато. Нет, часов «Ролекс», перстней с бриллиантами, золотых цепей и малинового пиджака на нем не было. В Мытищи он прикатил на «Ниве», добротной, но скромной.

– Про кого из наших что знаешь? – спррсил Сквозняк.

– Кто в психушке гниет, кто сгнил уже, – пожал плечами Саша, – не знаю и знать не хочу. У меня своя жизнь.

– Про Толяна Чувилева ничего не слышал? – спросил Коля.

– Толька в ПТУ пошел, на слесаря, после восьмого класса. С тех пор не виделись.

– Понятно, – кивнул Сквозняк.

– А ты? – спросил Саша. – Ты как сам-то?

– Нормально.

– Слыхал я кое-что про Сквозняка, однако думал, не ты это…

– А что слыхал? От кого? – спросил Коля равнодушно.

– От клиентов своих, у меня есть серьезные клиенты, иногда кое-какие разговоры мелькают. Вот как-то и говорили, что, мол, есть такой Сквозняк. Совсем «отмороженный», совсем… Очень уважительно говорили. Но я думал, не ты. Просто кликуха совпала.

– А теперь что думаешь? – тихо спросил Коля.

– Теперь вижу – ты. Точно ты.

Анжела давно ушла спать, уже светало. Они все сидели вдвоем на маленькой кухне. Саша пил водку, Коля – апельсиновый сок с минералкой.

– Возьми меня в дело, – попросил Саша, – я «Форд» хочу, серебристый, последнюю модель. Рекламу видел по ящику? Вот, я такой хочу…

– Возьму, но не сейчас. Сиди тихо, пей меньше, не высовывайся, не светись перед ментовкой, на мелочевке не срывайся, и будет тебе «Форд». Потерпи.

Коля переночевал у них тогда, уехал утром. Саша стоял на балконе и глядел вслед синей «Ниве». Ему почудилось, что сверкнуло вдали, за бледным мытищинским горизонтом, серебристое крыло сказочного, легкого, как ласточка, «Форда»…

Прошел год, потом два. Коля Сквозняк иногда появлялся, ночевал, пил свой сок с минералкой, говорил: жди.

Ждать становилось все труднее.

– Кинет он тебя, – вздыхала Анжела, – он крутой, а ты кто? Лучше воруй по-тихому, как все люди. Водку не пей, скопишь на свой «Форд». А этот тебя кинет.

– Молчи, дура, – рявкал на нее Саша, – за Кольку горло перегрызу.

Сейчас, за второй кружкой крепчайшего сладкого чая, Саша потихоньку отходил от похмелья. В голове прояснялось, мысли зашевелились, медленно, лениво: а вдруг и правда кинет Колька? Надо бы что-то придумать, пока дождешься… Он ведь сам в розыске, Колька-то. Вот возьмут его, и все. Прощай, сказочная птица, серебряный «Форд».

И тут в дверь позвонили.

– Кого это черт принес? – Анжела зевнула и прошлепала в прихожую открывать.

Через минуту перед Сашей Сергеевым стоял Коля Сквозняк, собственной персоной.

Проверка показала, что убитая три года назад Марина Веденеева действительно была женой того самого Веденеева Евгения Борисовича, который учился вместе с Зелинским на одном курсе. Потом они занимались совместным бизнесом, дружили…

– Ну представь – муж в командировке, а близкий друг семьи слаб по части женского пола, и сама красотка сдержанностью не отличалась. Конечно, не тем будут помянуты оба. – Мальцев вздохнул. – В показаниях мужа об этом – ни слова, но он не знал. Его не хотели огорчать всякие общие знакомые. Мог Зелинский той ночью побывать у Веденеевых дома? Запросто. Мог как-то случайно пересечься с бандой и со Сквозняком лично?

– Мог, – кивнул Уваров, – но уже не запросто…

Нет, Гоша, это слишком невероятно. Сквозняк бы убрал сразу свидетеля. Сразу, а не через три года.

– А если он только через три года узнал, что остался свидетель? Ведь всех убрать невозможно. Нет, свидетелем ограбления и убийства Зелинский, конечно, не был. Но просто – на лестнице столкнулись, во дворе… Знаешь, человеческая память так устроена, что случайная деталь, мелькнувшее лицо могут врезаться накрепко, на многие годы, если это связано с потрясением.

– Да, – задумчиво произнес Уваров. – Когда убивают жену твоего близкого друга, это потрясение или нет? Если друг был в командировке, а ты зашел в гости скрасить одиночество его жены, да еще ночью… той же ночью… тогда да, безусловно, потрясение. На всю жизнь. А потом, через три года – случайная встреча…

– Интересно, – усмехнулся Мальцев, – когда Зелинский там побывал, до или после? Да и побывал ли вообще?

– Мы с тобой уже не узнаем. Никто не узнает. Но это и не важно. Хотя, конечно, Гоша, конструкция с Зелинским получается у нас с тобой очень хлипкая, дунешь – и развалится, как карточный домик. Ладно, с переводчицей Верой Салтыковой я, пожалуй, встречусь сам. Прямо сегодня к ней и отправлюсь. Это ведь должен был сделать следователь Гусько. Но не сделал, поленился.

И тут затренькал сотовый телефон прямо в руках у Уварова.

– Товарищ майор, звоночек есть интересный к объекту, – услышал Юрий в трубке голос младшего лейтенанта Васи Зорькина, – только что записали. Вот, послушайте.

В трубке раздалось пощелкивание, тихий писк перематываемой пленки, потом далекий хриплый голос:

– Это я, Толян. Встретиться надо. Срочно.

– Коля, – голос Чувилева звучал удивленно и растерянно, – что случилось? Я жду, а ты не звонишь.

– Вот звоню. Ладно, времени мало. На Луговую приезжай, за Лобней. Там магазин у станции, по правую руку, если от Москвы. Через два часа, за магазином.

Едва слышный щелчок, потом частые гудки.

– Зорькин, ты здесь? – хрипло спросил Уваров.

– Здесь, товарищ майор.

– Откуда был звонок?

– Из автомата на Пушкинской, у кинотеатра «Россия».

Уваров захлопнул крышку радиотелефона.

– Вот так, Гоша. Не нужны ему кулебяки-огурчики. Не пойдет он в ресторан.

– Ну проходите, проходите, молодые люди. Милости прошу.

Семен, Израилевич Кац, высокий сухощавый старик с буйной белоснежной шевелюрой, обнял Антона, а Вере галантно, поцеловал руку.

Известный всей Москве адвокат жил скромно. Двухкомнатная квартира в старом, послевоенном доме на проспекте Мира вовсе не сверкала роскошью. Добротная простая мебель, сделанная на заказ; ни антиквариата, ни картин на стенах, только семейные фотографии в рамках.

Львиную долю своих солидных сбережений Семен Израилевич переправил в Париж, где жила его единственная, нежно любимая дочь Машенька с мужем-французом и двумя сыновьями. Туда же Кац собирался переехать сам, но все медлил. Не нравился ему Париж, казался холодным и надменным. В Москве он скучал по дочери и по внукам, в Париже тосковал

По Москве.

– Весь мой огромный и печальный жизненный опыт не помогает решить одного простого противоречия, – говорил старик, – я хочу умереть на родине, но не в одиночестве, а чтобы рядом были внуки. Однако это невозможно. Вот и не умираю, живу то в Москве, то в Париже.

Многие думали, что старик совсем отошел от дел, занят лишь семейными проблемами и мемуарами. Кац давно не брался ни за какие процессы, а консультации давал крайне редко. Но мало кто знал, что старый адвокат владеет самой свежей информацией об уголовной жизни не только Москвы, России, но зарубежья – ближнего и дальнего. Каким образом он собирает и, главное, где хранит эту информацию, не знал никто.

С покойным отцом Антона, полковником КГБ Владимиром Николаевичем Курбатовым, старого адвоката связывали давние приятельские отношения. Они были знакомы больше тридцати лет и за эти годы успели оказать друг другу множество мелких и крупных услуг. Семен Израилевич почти сразу узнал о гибели Дениса Курбатова, причем не от Антона и не от Ксении Анатольевны, а из каких-то своих источников. Его сочувствие было искренним, он спрашивал по телефону, не нужна ли помощь. Антон поблагодарил и отказался.

Это было десять дней назад. А вчера вечером Антон спросил старика, когда к нему молено подъехать. Кац ответил, что всегда рад его видеть. Антон попросил разрешения прийти с дамой, старик хмыкнул и сказал: «Это тем более приятно».

Он провел их в комнату, усадил в кресла у журнального столика, сам сел напротив.

– Ну что, Антоша, ты ведь наверняка по делу. Сейчас никто просто так в гости не ходит. Особенно к старикам, да еще рано утром.

– Да, – искренне признался Антон, – я по делу.

– Только не сразу, ладно? Я еще не совсем проснулся. Отвык, знаешь ли, заниматься делами с раннего утра. Скажи, как мама? Опомнилась немного? Сколько бедной девочке пришлось пережить – сначала Володина нелепая смерть, теперь вот Дениска… подумать страшно. Для меня твоя мама до сих пор девочка Ксюша с музыкальными пальчиками.

– С мамой сейчас трудно, – признался Антон, – боюсь, придется показать ее психиатру.

– Не тяни с этим. У меня есть хороший специалист. Бедная Ксюша, такая была красавица. А что, нашли убийцу? Есть какие-нибудь новости из Праги?

– Нет. Собственно, я об этом и хотел с вами поговорить…

– Антоша, – старик покачал головой, – об этом мы говорить не станем. Ты знаешь, я от дел отошел. Дениса не вернешь, а тебе лучше держаться подальше от сыщицких проблем. Убийство – дело сыщиков, а не родственников.

– Я не собираюсь искать убийцу, – тихо сказал Антон.

– Ну и молодец, – улыбнулся старик, – давайте мы с вами, молодые люди, чаю выпьем. Или кофе. Вы успели позавтракать? Лично я не успел. Мне будет очень приятно позавтракать в вашей компании. Антоша, мы с тобой пойдем на кухню, займемся стряпней, как настоящие мужчины, а вы, Верочка, отдохните.

– Спасибо, – улыбнулась Вера, – может, я все-таки помогу вам с завтраком?

– Ни в коем случае! Женщин нельзя близко подпускать к плите. У меня есть помощница по хозяйству, милейшая дама, но гренки у нее непременно подгорают, мясо получается жестким, рыба крошится и теряет сок, а кофе всегда убегает.

Оставшись одна в уютной чужой комнате, в огромном мягком кресле. Вера на несколько минут закрыла глаза. Она почти не спала этой ночью. Пыталась заглушить тяжелый, тошный страх механической работой над переводом. Но самые простые слова вдруг теряли смысл, она тупо смотрела на экран компьютера и думала только об одном. Почему она. Вера Салтыкова, уже не юная и в общем совсем не глупая женщина, дала себя обмануть, использовать в качестве наживки, подсадной утки
или кого там еще?

Ей нагло, сознательно врали, каждый день, каждую секунду. И ведь чувствовала она какой-то тайный подвох. Чувствовала, но врала себе: нет, он хороший, у него просто было тяжелое детство…

Вера так легко оправдывала других, но теперь надо было как-то оправдаться перед самой собой. И она не могла. Да, банальная, старая, как мир, женская потребность быть любимой. Это вполне понятно. Да, сложный многолетний роман со Стасом, усталость от одиночества. И это понятно. Но в итоге Вера дала себя втянуть в чужую, грязную и совершенно непонятную игру. Не только себя, но еще маму, Соню, Стаса…

Чем больше она думала, и бессонной ночью, и сейчас, утром, как бы на свежую голову, тем меньше верила, что Стаса убила его жена. Если эта женщина по имени Инна хотела завладеть квартирой, она не стала бы вот так, открыто и бесхитростно, избавляться от мужа. Ну, предположим, напилась. Можно представить очень пьяную разъяренную женщину, которая в пылу семейного скандала запускает в мужа утюгом, сковородкой или хватается за нож. Но представить, как пьяная женщина крадется ночью и всаживает нож в спящего мужа… Нет, так не бывает.

Надо позвонить этому Завьялову, прямо сегодня.

Узнать телефон следователя. Стас где-то видел Федора и сказал об этом. Стас, как нормальный человек, пытался вспомнить, где и когда они могли встречаться раньше. Стасу было интересно, за кого Вера собирается замуж. Он сказал: это валено, я обязательно вспомню. Федор вошел в комнату в тот момент, когда Стас задал простой вопрос: как вы с ним познакомились? Федор вполне мог стоять под дверью и слышать весь их разговор. Даже если он сам не помнил, где они встречались раньше, ему, уж конечно, не надо было, чтобы это вспомнил Стас.

Пора связаться со следователем и вообще с милицией. Хватит…

– Верочка, вам чай или кофе? – Антон заглянул в комнату.

Вера вздрогнула и открыла глаза.

– Мне кофе, если можно. Покрепче. Антон кивнул и вернулся на кухню.

– Между прочим, очаровательная барышня, – говорил Семен Израилевич, нарезая сыр специальным ножом тончайшими, прозрачными ломтиками, – у тебя с ней как, всерьез или… гм… как всегда?

Антон удивленно взглянул на старика.

– Семен Израилевич, у меня с ней вообще ничего. Мы пришли по делу. Так получилось, что мы оба, не будучи знакомы, вляпались в одну скверную историю. Сначала вляпались, а потом уж познакомились.

– Ну вот, я всегда говорил, нет худа без добра, – хмыкнул старик. Достань-ка там ветчинку из холодильника. Нет, вот резать я буду сам. Ты пока что зеленью займись.

Антон уже в который раз пытался завести разговор о том, ради чего пришел к старику, но все не получалось. Семен Израилевич был так поглощен приготовлением завтрака, что, казалось, все прочее пролетает мимо его ушей. Стоя у раковины с пышным пучком укропа в руках, Антон сделал еще одну попытку:

– Семен Израилевич, я хочу вам показать фотографию. Возможно, в вашем архиве…

– Подожди, – поморщился старик, – какой архив? Нет у меня никакого архива. И вообще, такие вещи не обсуждаются на голодный желудок. Я уже понял, у тебя важный разговор. Но давай сначала позавтракаем спокойно. Ты же знаешь, я не могу говорить о делах натощак. Если я не позавтракаю, у меня, между нами, мальчиками, будет громко и неприлично бурчать в животе. Это отвлекает и не дает сосредоточиться. И перед барышней неловко. Да, а барышня – прелесть. Есть в ней что-то такое… знаешь, когда она вошла, я сразу вспомнил полотна старых мастеров… голландская школа, эпоха Возрождения…

Наконец завтрак был готов. Семен Израилевич постелил на стол белую скатерть, не спеша, со знанием дела, расставил тарелки, разложил приборы.

– Молодые люди, я понимаю, у вас серьезные неприятности, – сказал он, когда они уселись за стол, – но не стоит думать о них во время еды. Аппетит лучше не станет, а неприятностей не убавится. Верочка, этой кофейной чашке сто лет, – он поставил перед Beрой тончайшую, почти прозрачную фарфоровую чашку. Мой дедушка вез сервиз из Китая в девяносто седьмом году. В восемьсот девяносто седьмом. Он добирался до Москвы почти месяц. Во Владивостоке у него украли все деньги, много было приключений. И в Москву он привез черепки вместо сервиза. Только одна чашка уцелела. И прошла эта чашечка три войны, революцию и много чего еще. Но уцелела, такая хрупкая, почти прозрачная. Вы, Верочка, выпейте из нее кофе. Я не суеверный человек, но она приносит удачу.

– Даже страшно держать ее в руках, – улыбнулась Вера.

– А вы не бойтесь. Пейте кофе на здоровье. И взбодритесь, взбодритесь.

После завтрака все трое закурили, и Антон достал фотографию. Вера уже видела ее. Антон показал сразу, как только они сели в машину. И все равно взглянула еще раз.

Старик осторожно, двумя пальцами, взял снимок, поднес совсем близко к глазам, долго рассматривал сквозь очки. Потом резко встал и, ни слова не говоря, вышел в другую комнату. Вернулся он минут через пять, сел в кресло и тихо спросил:

– Антоша, откуда это у тебя?

Соне очень хотелось мороженого. В ее кошелечке было пять тысяч. В супермаркете на углу продается ее любимое, сливочное в белом шоколаде, с орешками. Оно как раз стоит четыре восемьсот.

Дома никого не было. Надежда Павловна ушла на работу, Верочка отправилась вместе с Курбатовым к какому-то старому адвокату, выяснять про Федора…

Будет неприятно, если сейчас он заявится, собственной персоной. У него есть ужасная манера – приходить без звонка. У него вообще все манеры ужасные. Он начнет выспрашивать, где Вера, и, чего доброго, останется здесь, будет ее ждать. Вдруг Курбатов проводит Веру до квартиры? И тогда Федор все поймет… А может, он уже понял? Бандюга, урка несчастный. А эти тоже хороши, в милиции. Когда она заинтересовалась фотографией особо опасного преступника, они далее внимания не обратили, не спросили: а где ты его видела, девочка? Будто и вовсе не хотят ловить. А человека, который застрелил мразь, ловят. Очень старательно ловят. Конечно, хорошего человека поймать проще, чем бандита.

В том, что убийца сумасшедшего маньяка – человек хороший и поступил совершенно правильно, десятилетняя Соня Логинова не сомневалась ни секунды.

Соня надела шорты, футболку, немножко повертелась перед зеркалом, размышляя, оставить ли волосы распущенными или лучше сделать хвост. С распущенными красивей, зато с хвостиком удобней и не так жарко. На полочке у зеркала она заметила свою любимую заколку, большую, удобную, с нарисованным пятнистым далматинцем. Соня ее без конца теряла, а Надежда Павловна находила. Вот и сейчас нашла, положила у зеркала.

Она расчесала волосы, собрала их в толстый хвост на затылке. Нет, так тоже неплохо. Мама сейчас наверняка бы сказала: ты вертишься перед зеркалом, как будто на бал собираешься, а всего-то в супермаркет за мороженым. А папа сказал бы: да ладно тебе, она ведь девочка. Кому, как не ей, вертеться перед зеркалом?..

Когда Соня застегивала сандалии в прихожей, Мотя засуетился, запрыгал вокруг нее.

– Я потом тебя возьму, – пообещала она, – тебя в магазин не пустят. Ты же не согласишься сидеть и ждать меня у двери.

Мотя изо всех сил стал крутить хвостом. Наверное, он хотел сказать, что согласен ждать ее где угодно и сколько угодно, только бы она взяла его с собой.

– Ты не расстраивайся, я быстро. А мороженого тебе все равно нельзя, Соня погладила пса по голове. – У тебя от сладкого глаза портятся.

Было жаркое, ясное утро. Соня побежала через пустой двор. Дети все разъехались. Гулять одной, конечно, скучно. Но все равно лучше, чем сидеть дома в такую погоду, да еще Федор может прийти в любую минуту…

Она вошла в длинную темную арку, отделяющую двор от площади. Сзади послышался шум мотора и грохот тяжелого рока. Соня отошла в сторонку, прижалась к стене арки, чтобы пропустить машину. Темно-вишневый «жигуль» притормозил рядм с ней. Окна в машине были открыты. Оглушительно орала музыка. За рулем сидел светловолосый очень бледный мужчина.

– Девочка, ты не знаешь, где здесь ближайшая аптека? – прокричал он, высунувшись из окна.

– Сейчас из арки направо, через площадь, и первый переулок налево, – стала объяснять Соня,

– Что? Не слышу! – Мужчина старался перекричать музыку.

На заднем сиденье Соня увидела худую, коротко стриженную женщину в майке с открытыми плечами.

– Девочка, ты не ему, ты мне объясни, – женщина тоже старалась перекричать музыку, – у него сердце прихватило, а я машину водить не умею. Срочно нужен нитроглицерин.

– А вы сделайте потише, – сказала Соня.

– Что? – переспросила женщина. – Подожди, не убегай, я выйду. У нас радио заело… Задняя дверца приоткрылась. «Странные какие, – успела подумать Соня, – такой молодой, и уже сердце…»

Струя жгучего, сладковатого газа ударила ей лицо. Соня хотела крикнуть, но не хватало воздуха. В горле страшно запершило, из глаз брызнули слезы. Она чувствовала, как ее втянули в машину, бросили на заднее сиденье, но тело стало ватным, сопротивляться она уже не могла. Голова закружилась, Соня потеряла сознание.

– Только не гони, – сказала женщина, – нарвемся на гаишников.

– Надолго она вырубилась? – спросил мужчина, нажимая на педаль газа. Доехать успеем?

– Не хватит – добавим, – успокоила его женщина. Темно-вишневый «жигуль» выехал из арки на площадь, через несколько тихих переулков свернул на Садовое кольцо и затерялся в потоке машин.

Водитель вел машину очень аккуратно, соблюдая все правила дорожного движения.

Полмна Дашкова