Тот терзающий свет

Золотой павильон в Киото.
Мейнстрим с сюрпризом.
Полицейский на входе благородного вида.
Даже слишком уж благородного вида.
Высоченная изгородь из живых деревьев.
А потом  окунаешься в блеск, забыв обо всем.
Будто плавишься вмиг, купаясь в златокипящем
Отороченном водами пышном фонтане солнца.
Золотая ладья так и плывет навстречу,
И, сквозя, амурные стрелы не бьют впопад.
А в душе раз было такое.
Бредешь с толпою,
В глубине ветвей сияние скатов крыши
Напоследок ловишь.
Лучи, становясь как струны,
Обжигают, неся мотив времен заповедных.
И вернуться нельзя.


***
Золотой павильон в Киото.
Слепящий блеск.
И вода золотая, и воздух и звон в ушах.
Имена проступают сквозь дождь золотых лучей.
Кто пришел сюда, снова во власти смятенья чувств.

Глядя сверху потом, вздыхаешь, а то – не мог.
Заходящее солнце забыло умерить блеск.
Совершенства снаружи хватает на то, чтоб ты
Возвратился обратно в сердце, где жег огонь.

***
Сиянье отчуждает блеск, и прожигатели- глаголы
резвятся, щеголи и франты, у створа западных ворот.
Вот, уложившая в пучок старинный пух от уст Эола,
привстала Муза на пуанты, предвосхищая оборот.

Сейчас поймает на блесну: я-лучше-я-тогда-моложе.
Стиха ворота золотые еще преодолимы вспять.
И узнавания слова щекочут перышком по коже.
Как трудно на одно колено, и трудно имя повторять.

Былую тетиву Эрот натянет, щеки раздувая?
Хотя при золотом колчане, ему и больно, и смешно.
И мы проходим через створ, а дальше музыка чужая
Плычет ковчег, лелеет память свое жемчужное зерно.

***


Как будто сам себе чужой, впадая в прежнее цветенье,
Ты подчиняешься сиянью, отринув нищую судьбу.
И, отдавая свой накал толпы слепящему молчанью,
срываешь стрелы-пируэты на плавком циферблатном льду.

И унесешь в себе огонь времен, когда живое имя
само распахивало крылья в дыханья скомканный бутон.
Недолгой бабочки сюжет – сверканием свергая время,
в лучах замедленных кружиться. Вот жизнь, а все на свете сон.