Никто не заплачет

Глава 25

Выяснить, как звали шустрого пацана, которого двадцать с лишним лет назад таскал с собой вор в законе Захар, оказалось делом почти безнадежным. Капитан Мальцев опрашивал старых информаторов, пенсионеров уголовного фронта. Их старческая память была коротка.

– Да, нянчился Захар с каким-то пацаном. Столько лет прошло…

Мальцев слышал это уже в десятый раз, но имени мальчика, точного возраста не знал никто.

– Хороший был пацан, тихий. Вроде детдомовский, – вспомнил семидесятишестилетний отставной метрдотель ресторана «Прага». – Захар воровской закон свято соблюдал, усыновить его не мог, но хотел. Помню, были они как-то с… – метрдотель назвал имя эстрадного певца, известного не только своим громким талантом, но и неясной дружбой с воровскими авторитетами, – сидели обедали, один раз пацан с ними был. А потом, через недельку, пришли вдвоем, без него. И как раз о нем, о сироте, говорили. Я запомнил потому, что подумал: вот сидят два человека, известных всей России, и думают, как помочь безродному сироте. Я потом вспоминал это часто, теперешние так не могут. В голову не придет. Теперешние благотворительностью занимаются иногда, но так, чтобы все видели, чтобы по телевизору десять раз показали и во всех газетах напечатали.

– А пацана-то как звали, не помните? – спросил Мальцев.

– Колей звали. Николаем. А вот фамилию не помню.

Это было уже что-то. Детдомовец Коля, родившийся в период от 1960-го до 1964-го…

Юрий Уваров был знаком с известным тележурналистом, который прославился своими скандально-рекламными интервью. Знакомство это произошло при грустных обстоятельствах. Близкие родственники журналиста были убиты четыре года назад все той же злосчастной бандой.

Человек жесткий и деловой, журналист никогда ничего не делал просто так, особенно если это касалось его работы. Однако здесь он имел несомненный личный интерес. То, что главный виновник гибели его близких гуляет на свободе, не давало журналисту покоя. И он согласился помочь.

Ему никто никогда не отказывал в интервью, наоборот, платили огромные деньги за те сорок минут экранного времени, в течение которых он терзал любую знаменитость сложными и нелицеприятными вопросами. С эстрадным певцом они были давними приятелями. И как раз намечалась запись очередной непринужденной беседы.

Певец обожал давать интервью. Он постарел и редко выходил на сцену. А народной любви хотелось, за многие годы он привык к ней.

Он все еще считался одним из богатейших людей России, занимался большим бизнесом, но без широкой аудитории скучал. В прошлые годы главными почитателями его таланта были люди пожилые, ветераны войны и труда, домохозяйки и мелкие партийные чиновники сталинской закалки. Однако после ряда скандальных публикаций о тесных связях певца-патриота с высшим российским криминалитетом народная любовь поостыла. Принципиальные, обиженные новыми временами поклонники не могли простить своему любимцу деловой хватки и дружбы с ворами в законе.

Певец не отрекался от криминальных друзей, но старался в публичных выступлениях и интервью приподнять и романтизировать образ старого доброго вора семидесятых. Он рассказывал красивые сказки о том, какие это были яркие, щедрые, бескорыстные люди. Именно этим и воспользовался журналист.

– У Гены Захарова была большая душа, я не могу назвать более чистого и доброго человека. Нет таких, особенно среди теперешних, – рассказывал певец, задумчиво отхлебывая кофе и покуривая «Мальборо» у себя дома, перед телекамерой.

– Ну, не надо так уж романтизировать, – поморщился журналист, – не надо. Все-таки у доброго человека Геннадия Захарова было весьма богатое уголовное прошлое.

– Эта сторона его жизни меня не касалась, – певец вальяжно откинулся в кресле, – Гена был моим другом.

– Вот вы все говорите: добрый, чистый. А что-нибудь конкретное можете вспомнить? В чем эта чистота и доброта выражались? Теперешние крупные бизнесмены от криминала хотя бы благотворительностью занимаются, помогают приютам, детским домам. А прежние?

– А прежние помогали конкретным людям, детям-сиротам.

– Только не говорите мне, что Захаров устроил у себя на квартире детский дом или усыновил сироту, – махнул рукой журналист.

– Почти так и было, – произнес певец своим задушевным мягким голосом. – В семьдесят третьем Гена случайно познакомился с мальчишкой-детдомовцем и стал брать его на выходные,на каникулы, водил с собой повсюду. Усыновить не мог, в силу многих обстоятельств, однако стал для мальчика почти отцом, любил его, как родного.

– Да что вы?! – покачал головой журналист. – Неужели? Вы сами видели этого ребенка? Или это все-таки красивая легенда? Как там, у Горького: а был ли мальчик?

– Был, – улыбнулся певец, – я сам видел его, помнится, подарил ему перочинный ножик, который привез из Швейцарии… Коля Козлов его звали. В семьдесят третьем ему было десять лет. Он воспитывался в детском доме, круглый сирота, родная мать отказалась от него, новорожденного. А Гена согрел своим теплом. Не просто игрушки-шоколадки, а душу вкладывал.

– И что потом стало с Колей Козловым, не знаете?

– Честно говоря, не знаю, но уверен, с ним все в порядке. Если уж Гена Захаров принял участие в его судьбе, можно не беспокоиться. Жизнь этого человека сложилась достойно.

Певец и журналист беседовали, как старые добрые приятели, интервью напоминало теннисную партию. Один делал сложную подачу, другой ее лихо отбивал. Оба забавлялись, но каждому хотелось выиграть. Рассказ о сироте был для певца не более чем лихо отбитой подачей. Он улыбался, снисходительно и удовлетворенно. На его лице было написано: «Эка я тебя,братец!»

Однако после интервью, когда они прощались в прихожей, певец, понизив голос, произнес:

– Знаешь, пожалуй, не стоит давать кусок про пацана. Я там имя назвал, в пылу полемики. Дело, конечно, давнее, но мало ли… Всякое в жизни бывает. В общем, не стоит.

– Как скажешь, – улыбнулся журналист. При монтаже кусок, в котором говорилось о детдомовце Коле Козлове, был аккуратно вырезан. Впрочем, и так бы вырезали, даже если бы певец и не попросил об этом.

Круг стал потихоньку сужаться. Сотрудники опергруппы майора Уварова методично поднимали архивы детских домов и интернатов для сирот, беседовали со старыми педагогами и учителями. Сирот Колей Козловых 1963 года рождения оказалось больше трехсот. Проверка каждого могла затянуться на многие месяцы. И Уваров решил попробовать подойти с другого конца.

Было известно, что до июля 1973 года Геннадий Захаров жил в коммуналке на Красной Пресне. Если он брал ребенка к себе домой до того, как переехал в другую, отдельную квартиру, бывшие соседи по коммуналке могут что-то вспомнить.

Дом на Пресне давно снесли, но адреса бывших соседей разыскали без труда. Выяснилось, что в коммуналке проживала гражданка Кадочникова Галина Георгиевна, проработавшая двадцать лет в интернате, в котором учились сироты. Но не обычные, а умственно отсталые, с диагнозом «олигофрения в стадии дебильности».

К гражданке Кадочниковой Уваров отправился сам. Галина Георгиевна была на пенсии, жила одна, в крошечной квартирке в Солнцеве.

– Конечно, я помню Колю Козлова, – сразу сказала она, – с Захаровым они познакомились при мне. Я взяла ребенка домой на воскресенье. Они с Колей подружились, я этому была только рада, отпускала мальчика с Геннадием Борисовичем на выходные, на каникулы. Я неплохо знала Захарова и считала его человеком, которому спокойно можно доверить ребенка. А детям-сиротам необходимо теплое внимание, и если есть возможность… мы всегда только рады были…

Галина Георгиевна не стала рассказывать, почему взяла домой на воскресенье Колю Козлова. Даже через двадцать с лишним лет ей было неприятно вспоминать о ребенке, который готов броситься с крыши, чтобы ей, старому педагогу, отомстить.

Уваров совсем упал духом. Опять мимо. Невозможно представить, что неуловимый Сквозняк и умственно отсталый Коля Козлов – один и тот же человек.

– Скажите, этот ребенок как-то отличался от остальных? – спросил Юрий без всякой надежды.

– Да, – кивнула Кадочникова, – он резко выделялся из общей массы. Он быстро стал лидером.

– Но он был болен? То есть к вам ведь не попадали нормальные, здоровые дети?

– Коля Козлов был совершенно здоров и психически нормален, – тихо произнесла Галина Георгиевна после долгой паузы.

– Но диагноз?..

– Неужели вы, майор милиции, столь наивны? – вздохнула Кадочникова. Сейчас о таких вещах говорят открыто. В мое время, конечно, молчали, а сейчас трубят во все трубы. И, наверное, это правильно. Каждого третьего ребенка-отказника после Дома малютки штампуют таким диагнозом. И каждый второй из проштампованных на самом деле здоров. Со здоровыми детьми нам, педагогам, приходилось трудно. Они проявляли строптивость, упрямство, требовали особого внимания. А при нашем специфическом контингенте на особое внимание нет ни времени, ни сил. Дети часто бунтовали, приходилось отправлять в больницу. А там – уколы, психотропные препараты. Они и там бунтовали, поэтому лечили их особенно рьяно. В итоге они становились как все. Конечно, бывали редкие исключения. Только очень сильные личности могли устоять, сохранить свой интеллект. Здесь нужна была огромная воля, хитрость. А откуда это в сиротах? Возможно, я скажу жестокую вещь. В моей многолетней практике редко, крайне редко встречались дети-сироты, которых я могла бы, не кривя душой, назвать совершенно нормальными, без всяких отклонений. Коля Козлов был именно таким. Но некому было бороться за снятие диагноза. Мать отказалась от Коли в роддоме.

– Он попадал в больницу? – быстро спросил Уваров.

– Да, – вздохнула Кадочникова, – один раз пришлось. Я уже не помню, что он натворил, но просто так мы, разумеется, детей не отправляли. Только в крайнем случае, когда не могли сами справиться. С Колей это случилось только один раз и больше не повторялось… Скажите, он что, стал преступником?

– Почему вы так решили?

– Ну вы ведь разыскиваете, как правило, преступников.

– Нет, – улыбнулся Уваров, – мы пытаемся разыскать его совсем по другим причинам.

– А в чем дело, если не секрет?

– К сожалению, пока секрет.

– Ладно, я понимаю, – кивнула Галина Георгиевна, – не хотите, не говорите.

– Спасибо, – улыбнулся Уваров.

Он мог бы, конечно, придумать какую-нибудь правдоподобную ложь о том, зачем милиция разыскивает бывшего воспитанника специнтерната, но лучше обойтись без сказок. Он был искренне благодарен этой умной, жесткой женщине. Мало находится свидетелей, которые спокойно смиряются с «секретами», многие требуют сказок.

– Колю уже один раз разыскивала милиция, – сказала Кадочникова, возможно, что-то об этом осталось в ваших архивах. Году в семьдесят пятом, или раньше, точно не помню, на него стали оформлять опекунство. Его забрали из интерната, и мы были очень рады за мальчика. Конечно, ему не место среди наших детей. Но потом он сбежал от опекунов. Даже документы не успели окончательно оформить. Знаете, для официальных инстанций его побег только подтвердил диагноз, который можно было бы снять. Олигофрены страдают манией бродяжничества… Конечно, ребенка искали, но без толку. Что с ним стало, с Колей Козловым, я не знаю.

– Галина Георгиевна, у Коли были какие-нибудь друзья среди одноклассников?

– Он был лидером и имел свою команду риближенных. Свиту. Это обычное явление в детском коллективе. Несколько мальчиков ходили за ним хвостом. Не могу назвать это дружбой.

– Имен не помните?

– Я попробую… Столько лет прошло. Подождите, у меня ведь есть фотография класса. Их снимали после того, как в пионеры приняли.

Дети были засняты во дворе интерната, на, фоне памятника Ленину. На плакате, прикрепленном к фасаду стандартного школьного здания, можно было прочитать: «МЫ – ВНУЧАТА ИЛЬИЧА!» Маленький медный Ильич простер над третьим классом вспомогательной школы свою непропорционально длинную руку.

Детские лица на групповой фотографии были мелкими, нечеткими. Если не знать, что у каждого из этих двадцати восьми мальчиков и девочек страшный диагноз в личном деле, то не заметишь ничего особенного в лицах. Дети как дети. Пионерская форма, новенькие галстуки. Обычные школьники начала семидесятых. У Уварова дома есть такая же фотография, где он сам вместе со своим третьим классом на фоне Ленина, после приема в пионеры. Только не в школьном дворе, а в актовом зале.

– В от он, Коля Козлов, – показала Кадочникова.

Худенький мальчик с краю. Круглая лобастая голова, взгляд чуть исподлобья, правильное лицо. Разумеется, идентифицировать с единственным имеющимся снимком взрослого Сквозняка практически невозможно. Очень нечетко, расплывчато вышел на групповой фотографии Коля Козлов.

– А это свита. – Кадочникова перечислила пять мальчиков, показала каждого.

Они стояли рядом со своим лидером, как бы окружали его кольцом. Уваров записал пять фамилий.

– Думаю, вас могут заинтересовать только двое, – сказала Кадочникова.

– Почему?

– Потому, что вот этого, – она указала на полноватого высокого мальчика, уже нет в живых. Он умер в возрасте восемнадцати лет, отравился этиловым спиртом. Пить стал еще в интернате, в старших классах. Мы, конечно, пытались бороться, но сами понимаете, у многих наших детей наследственный алкоголизм. А эти двое – глубокие инвалиды. Один в Белых столбах, пожизненно, другой под Александровом в психоневрологическом интернате. Тоже пожизненно. Знаете, когда Колю забрали от нас, все пять мальчиков из его свиты оказались в сложной ситуации. Они привыкли к своему особому положению, но удержаться в лидерах уже не могли. Ребенка, равного Коле по интеллекту и силе характера, среди этих пятерых не было. Дети с удовольствием вымещали на них старые обиды. Это кончалось тяжелыми нервными срывами, мальчиков приходилось часто отправлять в больницу. А там… сами понимаете. В общем, став взрослыми, социально адаптировались только двое. Вот эти. Саша Сергеев и Толик Чувилев.

– Вы можете что-нибудь рассказать мне про этих двух мальчиков? – спросил Увароь.

– Мне трудно вспомнить. Столько лет прошло… Саша Сергеев ничем не выделялся из общей массы. Разве что девочкам нравился в старших классах. Красивый был мальчик. Что с ним стало, не знаю. Он попивал уже в интернате, но не слишком, в пределах нормы, – Кадочникова усмехнулась, – если, конечно, уместно говорить о норме, когда четырнадцатилетний ребенок пьет. Но, в общем, в свои четырнадцать Саша Сергеев алкоголиком еще не стал. Это могу сказать точно.

– А он был болен? Или тоже, как Коля Козлов?..

– Саша действительно был болен. Но знаете, с этим диагнозом можно жить, и неплохо. В нормальных условиях дети Сашиного уровня вырастают вполне полноценными членами общества. Они практичны, дисциплинированны, отлично справляются с любой работой, не требующей интеллектуальных усилий. У них возникают проблемы там, где надо принимать самостоятельные решения, логически и абстрактно мыслить, оценивать собственные поступки. А так – все нормально. Впрочем, зачем вам лекция по психиатрии? Посмотрите на теперешних бизнесменов. Абсолютно олигофренический тип мышления. Железная хватка, высоко развитее инстинкты, грубое недоразвитие интеллекта, неумение просчитать больше одного хода вперед, животный практицизм и моральная идиотия в тяжелой форме.

– Это замечательно, – засмеялся Уваров.

– Ничего замечательного. – Кадочникова покачала головой. – Когда человек нормальный, психически и нравственно, попадает в любую сферу нынешней коммерции, будь то банк, фирма, книжное издательство, он может заранее узнать внутренний мир своих партнеров, прочитав учебник психиатрии, раздел «Слабоумие». Ему придется иметь дело с имбецилами и моральными идиотами. В этом нет ничего смешного, поверьте. Впрочем, мы отвлеклись от наших мальчиков… Про Сашу Сергеева – все. А вот Толик Чувилев из массы выделялся. Думаю, он был здоров. Ласковый, тихий мальчик, из всей свиты самый спокойный и послушный. Когда Козлова забрали из интерната, Толику было проще, чем другим. Он не срывался, не буянил. Его любили учителя и воспитатели. Потом, после восьмого класса, он поступил в ПТУ, кажется, на слесаря стал учиться…

– Как вам кажется, с кем из них двоих мог Козлов сохранить дружеские отношения?

– Трудно сказать. Мне кажется, скорее с Толиком Чувилевым. Но жизнь по-разному складывается, и столько лет прошло…

Судьбы двух воспитанников специнтерната, состоявших когда-то в свите Коли Козлова, сложились вполне благополучно. Диагноз «олигофрения в стадии дебильности» у обоих был снят, о чем имелись официальные заключения медицинских комиссий.

Сергеев Александр Александрович работал в автосервисе, проживал в городе Мытищи Московской области у своей сожительницы Рындиной Анжелы Ивановны. Пил, но не слишком. К уголовной ответственности не привлекался.

Чувилев Анатолий Анатольевич после окончания средней вспомогательной школы учился в ПТУ на слесаря, потом работал сантехником при жэках, в трех разных микрорайонах Москвы. К уголовной ответственности тоже не привлекался и совсем не пил.

Год назад он уволился с последнего места работы и занялся частным предпринимательством. Теперь ему принадлежал небольшой ресторан «Трактир», в двадцати километрах от Кольцевой дороги по Дмитровскому шоссе.

– Сантехник – это интересно, – задумчиво произнес Юрий Уваров, – особенно непьющий сантехник.

Очень скоро выяснилось, что большинство квартир, подвергшихся разбойным нападениям банды Сквозняка, обслуживались именно теми жэками, в которых работал сантехником Анатолий Чувилев. И по времени все совпадало. Между тем в показаниях арестованных членов банды сам факт наводки категорически отрицался.

– Куда легче было войти, туда и входили, – в один голос уверяли следствие соратники Сквозняка.

Вряд ли они так дружно покрывали наводчика. Скорее всего они просто не знали о его существовании. Связь с ним поддерживал только Сквозняк, и этого было вполне достаточно.

Бывший олигофрен Чувилев разбогател не только на починке унитазов. Однако доказать ничего нельзя. Нет свидетелей. Разве что сам Сквозняк…

Вероятно, этого человека из своего интернатского детства Сквозняк использовал потихоньку, подкармливал помаленьку, держал в тайном резерве, как бы про черный день. Если это действительно так, то именно к Чувилеву он должен обратиться в ближайшее время, ибо после безвременной кончины казначея Головкина черный день для супербандита уже настал.

Что касается Сергеева, то пока никаких возможных связей со Сквозняком или с кем-то из его банды не всплывало на поверхность.

– Значит, работаем Чувилева по полной программе, – говорил
Уваров тем же утром на оперативке, – наружка, телефоны на прослушивание. Только очень осторожно. Спугнуть можем запросто.

Полина Дашкова