Эдик из Хашури. 10. Тыловые будни

Эдик вернулся в Хашури. На это раз путешествие прошло без приключений. За  три недели, что Эдик не был дома произошли изменения. В Хашури появились первые эвакуированные.  Кругом чувствовалась тревога, она словно витала в воздухе и заполняла собой всё пространство.  Город стал выглядеть как то неуютно.

Ходили слухи, что в некоторых районах Тбилиси нет воды и не ходят трамваи. И люди горько вздыхали, что трамваи наверное тоже на фронт ушли.

Ещё говорили, что весь Черноморский флот сейчас находится в Батуми и Поти, поэтому со стороны Чёрного моря фашисты Грузии не страшны. А ещё мальчишки болтали, мол бомбы в Грузии сейчас делаю из бетона, потому что металла мало. Эдик сначала засмеялся, подумал, что мальчишки врут. Это ж надо придумать – бомбы из бетона!   А потом поразмыслил и пришёл к выводу, что возможно так оно и есть. На всякий случай Эдик спросил про бетонную бомбу у мамы и Мария ответила, что всё может быть и так ли важно из чего сделана бомба, главное чтобы она уничтожала врага.

Тётушка Лена написала в письме, что дядя Вано работает теперь не в артели, а на сапожной фабрике, и лишь вечерами дома подрабатывает для себя: кому набойку набить, кому порванный  сапог починить, кому стоптанный башмак в порядок привести. А новую обувь сшить сейчас почти  никто не заказывает, разве что какой-нибудь начальник.

Ещё она сообщила, что в Тбилиси эвакуировали целый самолётный завод, тётя Лена называла его авиационным. Но Эдику гораздо удобнее говорить   самолётный.

Так вот, тётушка писала, что много эвакуированных  приехало вместе с этим заводом, и скоро там выпустят первые самолёты. А ещё она написала, что в Тбилиси открыли целых 14  госпиталей, но мест всё равно не хватает, потом что раненые всё прибывают и прибывают.  Поэтому под новые госпитали отдали несколько школ, а детей из них перевели в другие школы. Теперь школы переполнены, и дети учатся аж в три смены. Хорошо, что Раечка ещё маленькая и в школу не ходит. 

А сама тётя Лена вступила в  артель надомников при швейной фабрике и на дому шьёт для солдат обмундирование. Нормы большие и она помногу  часов просиживает за машинкой, но всё равно, это удобнее, чем ходить на фабрику, экономится время на дорогу,  потому что трамваи сейчас не ходят. И работая дома она успевает не только норму выработать, но и приготовить еду и что-то по дому поделать, и сходить хлебные карточки отоварить.  Да ещё и Раечка под приглядом, потому что мест в детском саду нет,  их в первую очередь предоставляют эвакуированным и детям военнослужащих. А у них военнослужащих не имеется,  потому что Вано не взяли в армию из-за ноги.

Ещё она написала, что многие знакомые ушли в действующую армию.  А в очереди за хлебом говорили, что у одной семьи на дверях квартиры написано «Дома никого нет. Все на фронте» и там, действительно, ушла воевать целая семья – муж, жена и трое сыновей. Лена потом ходила туда, и видела эту надпись. Квартиру сейчас оберегают соседи, мало ли что.

Кроме того, тётя Лена сообщила, что в Тбилиси каждый день ловят немецких лазутчиков, и чтобы они там в Хашури были бдительны.

 У них в Хашури тоже многое чего изменилось.  Мужчин теперь мало. Кто не ушёл в армию – записались в ополчение. Многие,  и пожилые мужчины, и допризывная молодёжь,  и женщины состояли теперь в городской самообороне. 

Людям стали приходить первые похоронки. Вот и к нескольким их соседям пришли и знакомым.  Дома, в которые ворвалось горе было видно издалека – на их фасадах висели большие портреты погибших на фронте родных людей.  А на некоторых домах даже по два портрета. А ведь это было ещё только начало войны.

В Сурами в  одном из санаториев организовали детский дом  в который привезли из Ленинграда триста детей сирот. Многих из них, особенно малышей,  сурамцы и хашурцы разобрали по домам. 

В доме у Эдика теперь жили эвакуированные. Мама оставила себе среднюю часть дома, а  обе боковые части отдала приезжим.  Она разрешила прорубить отдельные входы и получилось три квартиры.  Эдику стало даже лучше, не так страшно, как было в огромном доме одному, когда у мамы случались ночные дежурства.   Да и обогреть такое небольшое пространство было значительно легче. 

Топлива было мало, и Эдик частенько ходил на вокзал и собирал в ведро угольную крошку, всё равно она была бросовой. Но, конечно, лучше было не попадаться. Но что делать, когда уже холодно, а угля в доме почти нет, и купить невозможно.  Крошка загоралась с трудом, а прогорала быстро, но всё равно хоть какое-то тело давала. Эдик все вечера теперь просиживал у печки-буржуйки. На ней и обед готовил, когда Мария была на дежурстве. Маме удалось выписать уголь только к середине зимы. И тогда Эдик прекратил свои вылазки за угольной крошкой.

В школе тоже были разные дела. Чаще всего они собирали металлолом. Обшаривали весь город и натаскивали в школьный двор кучу железяк. Потом приходил грузовик, в него грузили лом и везли на вокзал, загружали в вагон и ом отправлялся  на  один из металлургических заводов.  Старую бумагу тоже собирали, но ею больше занимались девчонки, а они, парни, предпочитали железный лом.  А ещё ребята собирали подарки солдатам на фронт, выпускали стенгазеты и боевые листки для госпиталя и навещали раненых с концертами

У  Эдика много времени уходило на домашнее хозяйство. После занятий и разных дел в школе он приносил воды,  затапливал буржуйку, готовил немудрёный обед,  пока светло наспех делал уроки и бежал на улицу, чтоб хоть немного поиграть с друзьями. Даже бывшие его враги, братья-забияки, перестали быть забияками и играли теперь с ним и его компанией. И когда мальчишки играли, они на время даже забывали, что война.

Поздно вечером Эдик снова топил буржуйку, чтоб к  утру  сохранилось хоть какое-то тепло, ведь буржуйка не русская печь – она выстывала очень быстро.
Эдик разогревал на буржуйке ужин и когда мама приходила с работы её уже ожидала горячая еда.

Так и проходили дни, в делах и ожиданиях писем от папы  и Степана.