Соловей. Парафраз сказки Андерсена Г. Х

Ты, верно, знаешь, что в Китае
Живут китайцы и что там
Их Император сам китаец.
Есть в мире место чудесам.

Хочу историю поведать,
Что не рассказана никем,
Хотя давным-давно случилась,
А то забудется совсем.

Наверно, в мире не нашлось бы
Дворца прекрасней, чем дворец
Их Императора. И был он -
Творений лучших образец.

Весь из бесценного фарфора,
Такого хрупкого, что жуть.
Дотронуться и то ведь страшно,
Как не разбить бы что-нибудь.

Дворец стоял в саду прекрасном,
А в нём цветов полным-полно,
Серебряные колокольцы
К цветам подвязаны. Умно

Так было сделано, чтоб каждый,
Кто мимо проходил, взглянул
На них и тут же улыбнулся,
И аромат цветов вдохнул.

Тянулся сад до горизонта.
Садовник главный даже сам
Не знал, где край его. Казалось,
Всходил незримо к небесам.

Но всё ж край был. В дали туманной
Дремучий лес стеной стоял,
Он доходил до сине моря,
Прохладной тенью призывал

Дерев могучих корабли, что
Причалить к берегу скорей
Спешили, отдохнуть от качки.
Вот тут в лесу жил Соловей.

Он пел так чудно, что порою
Рыбак про невод забывал,
Заворожённо восклицая:
«Какой божественный вокал.

Как хорошо!» И после снова
Старал весь день, ночь напролёт,
Но только пение заслышит,
Промолвит: «Как же он поёт!»

Со всех концов краёв заморских
Заезжие гонцы спешат,
Чтобы узреть такое чудо,
Цветов из сада аромат

Вдохнуть. Но стоит им услышать
Лесного пение певца,
Как говорят: «Нет, это лучше
Всего, всех прелестей дворца!»

Из путешествий возвратившись
В свои заморские края
Спешили путники поведать
О чудном пенье Соловья.

Поэты в честь его слагали
Стихи чудесные. Одна
Из книг хвалебных как-то даже
До Императора дошла.

И, сидя во дворце прекрасном
На своём троне золотом,
Однажды, прочитал он в книге
Хвалебный отзыв. Будто гром

Вмиг поразил: «В моей Империи
Живёт чудесный Соловей,
А я лишь узнаю об этом
От посторонних мне людей.

Я, Император, и ни разу
Не слыхивал, как он поёт!»
Наиглавнейшего министра
К себе немедленно зовёт.

«Я прочитал в учёной книге,
В Империи у нас живёт
Какой-то Соловей чудесный.
Хочу услышать в свой черёд.

Немедля разыскать, представить
Пред мои очи. Исполнять!»
Легко сказать найти, доставить,
А коль не знаешь, где искать?

Министр тотчас, как угорелый
Забегал рысью вниз и вверх
По лестницам дворца и залам,
Хоть без надежды на успех.

Придворные ему не могут
Ничем помочь и подсказать,
Где эта птица обитает
И где вообще её искать.

Но, как ослушаться приказа
И Императору дерзить?
Бамбуковых так можно палок
По своим пяткам получить.

Впустую по дворцу носились
Сановники, пока одна
На кухне девочка, что тихо
Посуду мыла у окна,

Им не сказала: «Как же, знаю,
Где можно Соловья найти.
Живёт в лесу на старом дубе.
К нему могу я провести!

Его божественное пенье
Я слышу каждый день, когда
Ношу больной и старой маме 
Объедки с царского стола!

Поёт Соловушка так нежно,
Что слёзы мигом брызжут с глаз,
А на душе и сердце сразу
Становится легко у нас».

«О, милая, - сказал министр, -
Коль мне покажешь Соловья,
Тебя шестою судомойкой,
Клянусь, тотчас назначу я!

Украдкой посмотреть позволю,
Как Император будет есть    
Обед свой царский. Что, согласна?
Возрадуйся, такая честь!»

И вот придворные толпою
В лес устремились, чтоб приказ
Исполнить царский. С головою
Тут не расстаться бы. Как раз

Неподалёку замычала
Корова. «Верно Соловей
Запел, - придворные вскричали. –
А голос, бури посильней!»

«Да нет же, - девочка сказала, -
Корова это. Не дошли
Ещё до соловьиной рощи,
Ещё полдня пешком идти».

Бредут молчком, а тут в болоте
Заквакали лягушки в лад.
«Как чудно соловьино пенье, -
Придворные ей говорят. –

Звенят, как будто колокольцы
У нас в саду!» «Да нет, поют
Лягушки на лесном болоте,
Когда гостей к себе зовут!»

И тут с высот дубовой чащи
Раздалось пенье Соловья,
Простой, невзрачной, серой птички,
Чуть-чуть поболе воробья.

«Фи, - тут же вымолвил министр. -
Никак не думал, что певец
Столь знаменитый так невзрачен.
Наверно, тот ещё хитрец!

Знать, посерел сейчас от страха,
Завидев знатных пред собой
Особ из свиты государя,
Здесь средь болот в глуши лесной!»

«Соловушка! Наш Император, -
Вскричала девочка ему, -
Хотел послушать твоё пенье.
Тебя он просит ко двору

Явиться и прекрасным пеньем
Слух Государя усладить.
Сегодня состоится праздник
И все смогли бы оценить

Твой дивный голос!» «Мои песни
Гораздо лучше здесь звучат
В лесу, среди дубов зелёных.
А впрочем, что ж, я очень рад!

Охотно полечу я с вами».
Кортеж отправился скорей
В обратный путь, чтоб до заката
Назад добраться поскорей.

А во дворце уж всё готово
К приёму. Тысячи огней
В полу стеклянном отражались,
Повсюду блики фонарей.

Благоухающей стеною
Букеты пышные цветов,
Звон колокольчиков и шелест
От одеяний из шелков.

И посреди огромной залы
Сам Император восседал.
Напротив трона золотого
Шест позолоченный стоял.

На самой же его верхушке
Сидел в молчании певец.
Кивнул главою Повелитель,
Дыханье затаил дворец.

И Соловей запел так нежно,
Что места не было словам.
У Императора слезинки
Вмиг покатились по щекам.

А Соловей пел ещё громче,
Ещё нежнее, так, что всех
Хватало пение за сердце
И уносило душу вверх.

Когда умолк он, Император
Сказал, что дарит Соловью
На шею туфлю золотую
С ноги сиятельной, свою.
 
Но Соловей подарок царский
Не взял и заявил в сердцах:
«Я награждён и так с лихвою,
Я видел слезы на глазах.

Какой желать ещё награды?»
Тут Император повелел
Приставить к Соловью охрану,
Чтоб при дворце впредь жил и пел.

Двенадцать слуг и днём и ночью
На ленте шёлковой его
Блюли, на миг не выпуская
Из наблюденья своего.

Гулял на привязи. Свобода
Такая – нечего сказать,
И удовольствие большое
Навряд могла бы доставлять.

Весь город только и судачил
О Соловье. Из края в край
Молва быстрей стрелы летела,
И славил птицу весь Китай.

Но вот, однажды, Государю
С японских дальних островов
Подарок прибыл: в шёлке ящик.
Его он вскрыл без лишних слов.

«Наверно, это снова книга
О нашей птице», - он решил,
Но, точно громом поражённый,
Вмиг в изумлении застыл.

В коробочке лежал безмолвно,
Весь в тонкой россыпи камней,
Сапфиров, жемчугов, рубинов,
Покрытый златом соловей.

Дар от правителя японских
Земель, а вместе с ним письмо:
«Игрушка наша по сравненью
С китайским Соловьём - ничто!»

Он так похож был на живого,
Что Император побледнел.
Лишь только завели игрушку,
Как тут же соловей запел.

Он пел  одну и ту же песню,
Что Соловей когда-то пел,
Вертел хвостом и клювом щёлкал.
Других петь песен не умел.

Как заведённая шарманка
Свистел всегда один мотив,
Огнём сияли его перья,
Был восхитительно красив.

Тридцать три раза в этот вечер
Свою мелодию пропел.
Хотелось новых слушать песен,
Но шест злачёный опустел.

Заморскою игрушкой было
Вниманье всех отвлечено.
Никто, увы, и не заметил,
Открыто во дворце окно.

Он упорхнул в свой лес зелёный,
Желанья нет мозолить глаз,
И все придворные принялись
Бранить Соловушку тотчас:

Неблагодарной лесной тварью
И деревенщиной. Пришлось
В тридцать четвёртый раз прослушать
Всё ту же песню. И нашлось

Немало доводов, что пенье
Игрушки с дальних островов
Намного краше, чем живого,
И частотой обертонов,

Наружностью, и всё такое.
К тому ж досталась задарма,
И починить всегда возможно
Плод человечьего ума.

И Император Поднебесной
Велел по городам возить
Певца, и дозволять народу
Себя на все лады хвалить.

И только рыбаки, которым
Когда-то довелось внимать
Напевам Соловья живого,
Не пожелали восхвалять

Заморскую игрушку: «Что же,
Совсем недурственно поёт!
И даже, вроде бы, похоже.
Чего-то всё ж недостаёт!»

Тем временем же Император
Издал свой царственный указ,
В котором объявлял народу,
Что Соловей за свой отказ

Служить покорно государю,
(Так уж монархом решено),
Навеки изгнан из Китая.
Да будет всем доведено!»

Вот так на шёлковой подушке,
В опочивальне, близ ушей
Правителя, певец заморский
И поселился, чтоб своей

Блистающей в ночи натурой
Сон государю навевать,
И пеньем чудным слух и душу
При пробуждении ублажать…

Так год прошёл. И Император,
И двор его, и весь народ
Успели выучить до нотки
Всю песню Соловья. Но вот,

Однажды, что-то зашипело
Внутри железного певца,
Колёсики остановились
И смолкло пение. Гонца

За лекарем тотчас послали,
Что мог от хворей всех лечить,
Чтоб чудо птицу к жизни прежней
Лекарствами смог оживить.

Но лекарь не лечил пернатых,
Людей лишь только врачевал.
Тогда часовщика призвали.
Тот сразу птицу разобрал

На части, винтики все смазал,
Колёсики все подкрутил,
И заводить пореже птицу
Для пенья только попросил.

Зубцы истёрлись шестерёнок,
А новых нет. В раздумье двор.
И Государь повелевает
Своим указом: «С этих пор

Певца придворного один раз
В год ненадолго заводить.
Народу, чтоб не волновался
Впустую, надо объявить,

Что соловей счас отдыхает
От долгих праведных трудов,
Китай, как прежде, процветает,
А Император жив-здоров!»……

Прошло пять лет и Повелитель
Всей Поднебесной заболел,
Лежал в своём роскошном ложе
Ни жив ни мёртв, весь поседел.

Народ на улице толпился,
Переживая, как дела?
Ах, как бы Смерть своей косою
Его к себе не прибрала.

В дворцовых залах, коридорах
Ковры разостланы, чтоб шум
Шагов чужих не потревожил
Его ушей. А он угрюм

И молчалив лежал на ложе,
Едва дыша. Казалось, что
Рукой костлявой горло сжала
Смерть, отбирая жизнь его.

А Императора корону
На череп взгромоздила свой,
Одной рукой сжимая саблю
И знамя, обхватив, другой.

Мерещились повсюду рожи.
Как видно, были то дела,
Им сотворённые, сплошь злые…
Он понял: жизнь к концу пришла.

И стало страшно. Пот холодный
Лоб Императора покрыл.
Он закричал своим придворным:
«Хочу я музыку, нет сил

Мне слышать голоса чудовищ,
Их рожи видеть. Соловья
Скорей для пенья пробудите,
Лишь в нём спасенье для меня!

Пой мне, Соловушка, тебя я
Великой честью одарил.
Ведь я же собственной рукою
Туфлёй златою наградил!

Тебе позволил в своей спальне
У ложа мирно почивать!»
В ответ лишь мерзкий гулкий скрежет.
Смерть принялась тут хохотать,

Глядя глазницами пустыми
На Повелителя. И вдруг,
Вдруг за окном раздалось пенье.
О, как был чист и нежен звук.

То Соловей живой из рощи,
Узнав, что Император слёг,
Немедля прилетел утешить
Его, хотя путь был далёк.

Сидел на ветке, пел так звонко,
Что страшных призраков толпа
Бледнела, дымкой испаряясь,
Вопя лишь злобно и шипя…

Смерть отступила и туманом
Холодным утекла в окно.
Так пеньем Соловья здоровье
Немедленно возвращено.

И Император оживился,
Поднялся с ложа. Его кровь
Быстрей по венам побежала,
А сердце застучало вновь.

«Спасибо, маленькая птичка!
Когда-то я прогнал тебя,
Теперь же ты своею песней
Смерть отогнала от меня!

Чем наградить тебя за это?»
«Меня ты наградил с лихвой.
Я видел слёзы и улыбку
Твою. Они навек со мной!

Тепло твоей души, сиянье,
Что так исходит от лица,
Вот драгоценная награда,
Восторг и счастье для певца!»

Он вновь запел и Император
Заснул здоровым, крепким сном,
И, разгоняя тучи, солнце
Светило снова за окном.

А пробудившись, Повелитель
Сказал: «Останься, будешь сам
Ты петь тогда, когда захочешь.
Клянусь, игрушку я продам

Иль разобью». «Нет, нет, не надо! –
Ему ответил Соловей, –
Она служила верой-правдой.
Что ж до меня, то мне родней

Мой лес, мой дуб, мой мир зелёный,
Простор небес и ширь полей.
Коль хочешь, навещать я буду
Тебя, чтоб песнею своей

Поведать, как дела в Империи,
О чём поёт рыбак, когда
С усильем тянет полный невод,
Куда торговые суда

Плывут, гружёные товаром,
Не притаился ль где-то враг?
Но не лишай меня свободы.
Других не надобно мне благ».

Он улетел, а Император
Улыбкой птицу проводил.
Китаем правил справедливо.
Народ за то его любил!