Найману

Для прочности порочных аксиом,
а может лишь для рифмы, «чувачок»?
Для памяти в веках, как Парфенон!
Как в причте разуверенный дьячок,
за веру преступаешь ты канон.
Оставшееся в жизни утешенье
пророчески не возлюбя,
в любви, развенчанной сомненьем
попробуй убедить себя.
Не в бронзе тяжкой, в памяти отлиты
заветные стихи. Той памятью они
от суеты тщеславия привиты.
Лес вырублен, остались только пни
на снобствующем торжище “элиты”.
Невыносим полет для сердца и души.
Захватывает дух. Невидим среди грез
мир, увядающий в глуши
духовной пустоты. Глобальности психоз.
Не сетуй на судьбу, она предъявит
по «гамбургскому счету» платежи.
И время без сомнения проявит
всех пребывающих во лжи.

       *  *  *
Фуганком правлено фугато,
Но без топорных интервенций.
Он – мастер! Озабочен датой
и честью формы, и мечтой.
Там, в нарастании секвенций,
где звук струится золотой,
он легким говорком каденций
нас увлекает за собой.

Повторы музыки барочной
мой слух пронзают острием
готическим как шпага точным.
Как в откровенье многострочном
эгоцентрический прием.

Он, смолоду танцуя «буги»,
полифонический секрет
постиг через искусство фуги,
придумал даже ноту «нет».
Стиль апробировал тот венский
не без немецких темпераций.
Кто он? «Философ деревенский»-
мастак словесных аберраций.

     *  *  *
Губы трубочкой сложит
и подует в свирель.
Душу так растревожит
поэтический хмель.
Не грешит под фанфары
наш задумчивый Лель.
Помнит он в мемуарах
вёсен тех акварель.
Он рождён на Ижоре
в ленинградской «тиши»,
«грусть» свою в ля мажоре
дарит всем. Он спешит
думать вечно о главном
среди новых явлений
и конец считать славным
тех бесславных гонений.
И горит постоянно
тот огонь до сих пор,
что зажгли донна Анна
и почивший «бесславно»
Гумилёв – командор.
        2
Жизнь, нас разобщая,
 смыкает ряды.
За это что хочешь
проси у неё.
Превратность таланта
возьми у неё
и следствие общее
станет твоё.
Не верит она
в человечьи суды.
Спокойно-бессовестна
сущность её
причинность лишь видеть
в ударах судьбы,
смешав беспардонно
твоё и моё.
        3
У судьбы на примете,
кто не верит в неё.
Шаркает на паркете
тот в бессмертье своё.
Окаянная эпоха
в нашем рабском племени.
Твоя совесть оглохла,
растворясь во времени.