Причина, по которой я не езжу на метро

Когда она сказала «Спасибо, больше не надо», мир гжельской тарелкой разбился на части:

Где-то белый кусочек, где-то синий, сначала в инверсии, дальше — в контрасте.

Я как рыба прильнул к стеклу, целовал его, холодное, мертвое, в отражении видел свет,

Из пальцев выпал клок волос — чужой ли свой? — мне надо было купить билет,

Но я не знал, куда я еду. Ногти остались в поручне, руки убрал в карманы, сделал серьезный вид,

Как будто был должен, внимательно слушал, как чей-то ребенок вопит,

Неловко мялся под своими осколками, старался не издавать громких звуков (на меня пялился весь вагон),

Пахло, как в детстве, дошираком и чипсами; как в детстве жутко клонило в сон.

Остатки тарелок хрустели; хрустел козинаком бомжеватого вида дед,

Сказал «Не лежи на полу!». Пробубнил «Тебе че, мальчик, пять лет?».

Я все пытался ухватиться за ее шарф, поймать шлейф пробников эйвон и ацетона,

Видел себя такого жалкого, безучастного, но будто сверху и отдаленно.

Придумал себе, будто мы умерли в один день (сегодня), и от этого стало как-то легче.

Я вправил позвоночник назад в спину, дожал последние слезы в бутылку балтики, расправил плечи,

Потихоньку утих шум. Проводил силуэт краем глаза (не вырвать его из век было сложно).

Передумал. Сжал кулаки. Сделал шаг вперёд. «Двери закрываются, осторожно!».