О России и Христе, которых нет в его сочинениях

Литератор Дмитрий Сергеевич Мережковский (начиная с 1914 года, когда его кандидатуру выдвинул академик Н. А. Котляревский) 10 раз номинировался на получение Нобелевской премии по литературе, но так ни разу ее не получил.
Сочинять стихи Мережковский начал с 15 лет, размещая их в самых разнообразных изданиях. Мотивы поэзии Мережковского близки к надсоновским, стих изящен, но эмоционально холоден и порою надуман, как в одном из лучших «Голубом небе»:

Я людям чужд и мало верю
Я добродетели земной:
Иною мерой жизнь я мерю,
Иной, бесцельной красотой,
Я верю только в голубую
Недосягаемую твердь.
Всегда единую, простую
И непонятную, как смерть.
О небо, дай мне быть прекрасным,
К земле сходящим с высоты,
И лучезарным, и бесстрастным,
И всеобъемлющим, как ты.

Эта надуманность, лишенная подлинного живого чувства, вероятнее всего одна из главных отличительных черт творчества Д. С. Мережковского — поэта-беллетриста и критика — но и ограничитель возможности восприятия его творчества на духовном уровне. В конце 80 х годов писатель увлекается ницшеанством и символизмом, начинает усиленно пропагандировать их в своих критических статьях. Одобрительно относясь к народничеству в дебютных работах (например, о Короленко), Мережковский постепенно превращается в ярого врага этого русского течения и горячо обличает литературу 60-х годов в тенденциозности, в то же время, однако, оставаясь ярко тенденциозным сам.

О стихах Мережковского часто не лестно отзывалась критика конца XIX и начала XX веков.
 Медведский К.П. (псевдоним К. Говоров) писал в 1889 г. в критических очерках «Современные поэты»:
— Г. Мережковский задается вопросом, что он может дать народу? И оказывается — что ничего, кроме своих бесконечных сомнений. Не понимаем, как это г. Мережковский допустил в своем сборнике такую массу слабых вещей? Сплошь и сряду попадают такие выражения как— «рыдал тихими слезами», «смежил зрачки», «как жемчуг в перламутре таинственно мерцает в облаках», «святая ненависть погибнуть за свободу», «солнце пробуждает спальню от неги и сна» и т. д., и т. д. Иногда неумение выражаться доходит у Мережковского до величайшего комизма. Как вам напр. понравится такая строфа из стихотворения «С тобой, моя печаль, мы старые друзья»:

«И голубым огнем горят твои глаза,
И в них дрожит, и с них упасть не может,
И сердце мне таинственно тревожить
Большая, кроткая слеза».

Это уж Бог знает, что такое! Большая, кроткая слеза, величиною с кулак средних размеров... Но и помимо этой гигантски непозволительной слезы, выписанные нами четыре строчки — не больше, как пустой набор слов Мережковский не в состоянии овладеть темой вполне, не в состоянии дать отчетливого, полного образа: начинается у него обыкновенно недурно, в середине слабеет, а к концу уже и совсем портится. Вымученность образов вообще очень присуща Мережковскому. У него редко стихотворение выливается свободно и непосредственно. Есть строфы, от которых сильно пахнет потом. A разве это поэзия, разве это поэт — сочиняющий в поте лица своего «оригинальные» вирши?

Брюсов вспоминал: «Потом были у Мережковских, ибо пришла О. Соловьева. Она была немного больна и напала на Дмитрия Сергеевича яростно.
—  Вы притворяетесь, что вам еще есть что сказать. Но вам сказать нечего. У кого действительно болит, тот не станет говорить так много. Ну, говорите же, если вам есть что.
Мережковский уклонялся. Я, — говорит он,— может быть, избран орудием, голосом. Я —бесноватый. Через меня должно быть все это сказано. Может быть, сам я не спасусь, но других спасу...» 

Вскоре Мережковский, изменяет символизму и ницшеанству во имя решения вопросов, тесно связанных с религиозным мировоззрением. Теперь его занимает христианство, которое он стремится примирить с язычеством. Статьи его наполнены мистикой, по-прежнему, надуманной, скептической, холодной, лишенной всякого духовного огня. В содружестве с другими писателями (Розановым, Минским, Гиппиус) он принимает участие в «религиозно-философском обществе», прения в котором настолько тревожат официальную церковь, что по требованию духовных властей общество было закрыто. Те же вопросы христианства разрабатываются и в основанном Мережковским журнале «Новый Путь»:

И зло, и благо, — тайна гроба,
И тайна жизни — два пути —
Ведут к единой цели оба.
И все равно, куда идти.
Ты сам — свой Бог, ты сам —  свой ближний,
О, будь же собственным Творцом,
Будь бездной верхней, бездной нижней,
Своим началом и концом.

Однако различия в позициях Мережковского и Розанова по вопросам христианства и отношения к Родине способствуют их взаимному охлаждению и отчуждению. При этом инициатива литературных несогласий и «нападок» на Мережковского принадлежит Розанову и выражается в следующих общих постулатах:

— Суть Мережковского в преувеличениях. Это делает его смешным и неумным.

— Страшная для Мережковского сторона — его недействительность. Ирреальность. И он все силится воплотиться. И от этого все говорит. Но слово пало на землю. Не как роса, а как сухая земля. Комочек около планеты. И планета стонет: «Не нужно. И так много». А влажного в Мережковском никогда не будет. Он кричит о пламени, но и этого нет. Сухой воздух Амосовских печей. Поразительно, что самые его БОЛЬШИЕ СЛОВА (у него их много) тоже не пристают к человеку. Не всасываются. Это ужасно. Отчего? Странно. У Мережковского странная и особая природа. Я его не люблю, но почему-то не могу забыть. Точно я прошел мимо «вечного несчастья». И это «несчастье» болит во мне.  Господь с ним. Господь да укрепит его (только он хоть бы формально, механически отделился от дурного).

— Но, если бы он хоть попробовал испытать, как хорошо быть добрым, любящим и уважающим. Мережковский много знал восторгов, но никогда соседу за столом не подал ложки, салфетки, не придвинул тарелки. Галантность. Вот этого минимума любви, галантности не было в Мережковском. «Соль просыпалась между Мережковским и миром» (к ссоре). И от этого он поет, говорит, кричит, все слышат, слушают уже много лет. Но «если вы даме будете говорить языком ангелов, — без любви будет вся медь звенящая и кимвал бряцающий». Ужасный приговор.

— Не только в Мережковском есть странная ирреальность, но и «мир его» как-то странно недействителен. Он вечно говорит о России и Христе. Две темы. Но странным образом ни Христа, ни России в его сочинениях нет. Как будто он никогда не был в России. И как будто он никогда не был крещен.

— Мордвинова верно подметила в письме ко мне: «Я думаю, Достоевский сказал бы Мережковскому, если б знал его «Извините, я вас не могу любить». Кончено. Достоевский весь боль за Россию, к которой Мережковский так нескончаемо равнодушен.

— Уж если что воняет, так это Россия. А Мережковский и «дурной запах» несовместимы. Он, мне кажется, родился в скляночке с одеколоном. Кстати, я ни разу за много лет знакомства не видел, чтобы он плюнул или высморкался. 10 лет — ни разу не высморкался!!! Чудовищно. И ни разу не закашлялся, не почесался. Я уверен, у них не водится в квартире клопов. Клопы умирают, как только Мережковский «переехал в квартиру».

— Мережковский, написавший «Грядущего Хама», сам выступил «явленным Хамом». Даже не знает у кого лизать пятки, — только бы лизать.

— Мне кажется иногда (часто), что Мережковского нет. Что это — тень около другого. Вернее — тень другого, отбрасываемая на читателя. Говорят: «Мережковский», «Мережковский», а его вовсе нет, а есть 1) Юлиан, 2) Леонардо, 3) Петр. 4) христианство, 5) ренессанс 6) Тютчев и Некрасов, 7) Чехов и Суворин и т.д.

— У Мережковского трезвая голова и пьяные ноги.   

— Позднее она (это пишет Розанов о своей жене) очень не любила Мережковских, — до пугливости, до «едва сижу в одной комнате», но и тогда не сказала ни одного слова порицания, никакой насмешки или еще «издевательства». Это было совершенно вне ее существования. Поздней, когда я разошелся с Мережковскими, и на Дмитрия Сергеевича стал выливать «язвы», — думал, она будет сочувствовать, или хоть «ничего». Но и здесь, от того что у меня смех состоял в «язвах», она не читала или была глуха к моим статьям (пробегала до 1/2 не кончая), а в отношении их говорила: — He воображай, что ты их рассердил. Они, вероятно, только смеются над тобой. Ты сам смешон и жалок в насмешках. Ты злишься, что они тебя не признают, и впадаешь в истерику. Себе — вредишь, а им — ничего".

С улыбкою бесстрастия
Ты жизнь благослови:
Не нужно нам для счастия
Ни славы, ни любви…

(из стихов Мережковского). 

http://stihi.ru/2024/01/31/5911