Издалека долго. Том II

         Тетрадь №3.   Война. Мир



 Дионис не выдержал и взобрался на чердак, чтобы отыскать фотографии Серафима и Евы, главное, Евы, в которую уже влюбился не видя. Он перебрал хранимое сундуком полностью, и, когда совершенно отчаялся, Ева «выпала» из стопки тетрадей, отложенных в сторонке. Там же нашлись её стихи и дневник. Как и представлял, прамамочка была чудно как хороша. Её глубокий умный и нежный взгляд пронизывал душу. Дионис залюбовался фотографией красавицы тысячелетней давности, а потом медленно спустился в холл. Вдруг молнией пронзила догадка, и он метнулся в гостиную, где висело несколько изображений и портретов родственников, находящихся там ещё до его рождения. Оказалось, фото молодого Серафима в рамке висело в гостиной за колонной. «Почему я раньше не поинтересовался, кто это?», - подумал Дио, читая надписи на обороте портрета. Он снял со стены фотографию капитана и расположил у себя на столе оба такие ставшие очень близкими изображения далёкой удивительной рыбинской пары, ожившей из нутра старого марсианского сундука…
 
"Не хочется писать о войне", - такой фразой открывалась третья тетрадь о поколении начала двадцатого века. Дионис, не понаслышке знавший войну (первый раз - по окончании Академии - на Феззоле, залитом кровью аборигенов, второй - На Стерхе, где цивилизация деградировала и находилась в аналогичном положении, что и Земля в 1914 году, третий и четвёртый - боевые стычки с иными планетными разумами), отчасти понимал рассказчика описываемых событий.

    Что движет к войне? - Алчность, непомерные амбиции, заносчивость и гордыня, эгоизм и желание власти над другими людьми. Развязывание войны обставляется чаянием народа, необходимым ответом на чужое поведение людей другой страны. Причины и повод всегда найдутся. Войны заканчиваются мирными переговорами, которые признают власть одних над другими, и поверженный противник будет считать итоги несправедливыми для себя, готовя почву для реванша. Карта мира постоянно перекраивается, люди гибнут, оружие совершенствуется, чтобы уничтожать и разрушать как можно больше и быстрее. Оно становится мощнее. Идёт бесконечное самоуничтожение, пока космический дом не взорвётся или пока не дойдёт до каждого, что надо объединится общей целью и сделать всех населяющих жителей нужными и значимыми для планеты, без исключения. Утописты в этом не сомневались.
    Бог дал человечеству свободу выбора. Надо правильно воспользоваться этой свободой.

    ...Борис, призванный в авиацию пилотом аэроплана, ехал на поезде в Питер вслед за Серафимом, но им не суждено было пересечься. Он не дождался рождения ребёнка, который вот-вот должен был появиться на свет. Его определили в лётный отряд в районе Галиции. Уже на третий день пребывания он участвовал в разведке и аэрофотосъёмке в составе звена под командованием капитана Скопинцева. Пётр Сергеевич облетал машины ещё во Франции и прекрасно пользовался их техническими возможностями. Авиаотряд насчитывал пять звеньев аэропланов и один дирижабль. Летали на французских "Ньюпорах" и "Фарманах". В конце года в часть стали поступать бипланы И.И. Сикорского "Илья Муромец", и вскоре по инициативе Шидловского была создана Эскадра Воздушных кораблей, положившая началу образования Дальней авиации. Экипаж машины состоял из шести офицеров, при чём штурман тоже носил офицерское звание. Командиром самолёта мог быть чин не ниже капитана, но уже опытному Борису Щаплеевскому доверили одну из машин. Он одним своим видом подходил под стать "Илье Муромцу".
 
Самолёт мог нести на борту до 25 пудов бомб и несколько пулемётов, обеспечивающих отличную выживаемость команды и воздушного судна. В феврале эскадра разбомбила австрийскую станцию Вилленберг, нанеся противнику существенный урон в живой силе и технике. Борис за проведённую операцию получил "Георгия IV степени". Война носила, в основном, позиционный характер, и у молодой авиации хватало времени на восстановление и подготовку к вылетам.
    А Серафима определили в морскую авиацию, интенсивно создаваемую в разворачивающейся мировой бойне. Он служил на Балтике и осваивал гидропланы, сначала английские, с 1915 года - летающие лодки Дмитрия Григоровича: М-5, М-9, М-11 и т.д. Очень не просто оказывалось взлетать и садиться на воду, особенно, когда волнение моря усиливалось из-за ветра или проплывающего корабля. Серафим закончил краткосрочные курсы с присвоением звания лейтенант, что соответствовало капитану второго-третьего ранга на флоте. Лётчики и техники, которых к марту 1915 года уже насчитывалось более девятисот человек при 47 гидросамолётах, обкатывали машины и вылетали на разведку моря. Молодой лейтенант не пропускал ни одного вылета. По вечерам и в нелётную погоду он писал нежные письма и стихи жене.

Огонь терзаний не унять,
А цвет той осени угас,
С годами суждено понять
Печаль твоих бездонных глаз.

На осень праздники и грусть:
То солнце, то дожди и снег,
Невольно замирает Русь
Под шелесты в блаженном сне:

"Как хорошо молчать вдвоём,
Снисходят божии слова,
Сидим спина к спине, поём,
Любовью жжётся голова",

А утром души не разнять,
Сцепились в уголочках глаз...
С годами я могу понять
Той осени, пугливой, сказ.

Другое:

У тебя Луна на ладони,
У меня Венера в руках,
Нас никто теперь не догонит,
Мы в межзвёздных новых веках,

Где Земля в прозрачной попоне
И Венера на парусах
Одолела отрезок сонный,
Солнцем видится в небесах.

Две планеты - пространство стонет,
Нам физический лжёт закон,
Мы Галактику вместе гоним,
Запыхался везущий конь.

Мы ж спокойно в безмолвии тонем,
Обнимая нежность в руках,
Нам Вселенная дарит пони
Для малышки на облаках.

Они базировались в Кронштадте и в Либави, откуда наведывались в столицу. Здесь, списавшись, Серафим и Борис встретились, чтобы вместе отправится в краткосрочный недельный отпуск, чтобы повидать своих детей и жён. У обоих родились мальчики. Бор назвал сына в честь деда Степаном, а Ева назвала сына Георгием. Молодые офицеры обнялись и перед поездом общались в ресторане на Невском. Оба возмужали и смотрелись орлами. Специально не оповещали родных, чтобы сделать сюрприз и не всполошить раньше времени. Красавцы, они привлекали внимание безупречной формой и статью, но они не отвлекались ни на кого - ехали к любимым со столичными и военными подарками.
    Ева и Ирина были на небе от счастья, а родственники, собравшиеся вместе у Щаплеевских, засыпали вопросами и гордились офицерами-лётчиками, выпив за их успехи, за здоровье и за победу. Днём сфотографировались на память по отдельности, семьями и вместе. Егор, которому брат подарил трофейный бинокль, а Серафим - кортик, собирался поступать в военно-морское училище. Он чуть не убежал на фронт ещё с пятью сорванцами, но по дороге их сняли с поезда и вернули домой. Раушенбахи находились за границей. Илья Моисеевич носом чувствовал глобальные перемены и позаботился о выезде в Италию, продав неликвиды и оставив наследнице и внукам недвижимость и часть предприятий в Рыбинске и на Волге.
    Военное время отражалось везде: на городских пристанях разгружались боеприпасы, артиллерия, амуниция, продовольствие для армии; эвакуировались на судна раненые, отправляемые вглубь страны на излечение, и демобилизованные по состоянию здоровья; медсёстры при лазаретах в белых косынках с красными крестами бросались в глаза в разных частях города; везде движущиеся, гружёные, задействованные и пустые телеги, солдаты в серых шинелях и всюду газеты кричали про войну, для войны и о войне...
 
Серафим жил у жены. Теперь с сыном их было трое. Какое счастье делить радость на троих! Маленький Георгий спал и ел мамино молоко. Ева не стеснялась мужа при кормлении, но просила, чтобы в эти минуты он ни на что её не отвлекал – у неё было сокровенное минуты общения с сыном. Откуда она придумала такое – уму непостижимо, однако, супруг строго подчинялся таинственному процессу. Днём семья гуляла на бульваре или на набережной Волги. Неделя пролетела – не заметили, точнее, заметили, что назавтра убывать в столицу на дальнейшую службу. Кто бы знал, как не хочется уезжать и расставаться!


Старики

В вагон садились втроём. Егор шёл по стопам Серафима на кораблестроительное отделение политеха, так как морским офицером можно было стать лишь имея высшее образование, стаж службы или закончить кадетскую школу. Их провожал весь дом с детьми и соседями. Ребята обещали скоро вернуться с победой. Василий Степанович взял слово и произнёс:
- Служите честно, мы мысленно с Вами, и дай нам Бог увидеться снова. Счастливого пути!
- Счастливо оставаться! Не поминайте лихом! Рыбинск, мы вернёмся!
Поезд тронулся и медленно, с натугой набирая ход, понёс троицу парней в неизвестность. Церкви и домики пропали из виду, и замелькали столбы с проводами, деревья, ёлки да берёзы. Для Егора всё было внове, и искушённые уже старшие ребята по-доброму посмеивались над восторженностью юноши.

В Питере, как обычно, переночевали на Каменном. Как же рады были старожилы и слуги дачи, не передать. Мальчики выглядели бравыми мужчинами, кроме Егора, конечно, но чувствовалось, он парень не промах. Утром добрались до института, показали его будущему студенту и определили абитуриента на кораблестроительный. Общежитие находилось через дорогу. Борис и Егор отправились вселяться, а Серафим зашёл в церковь. Воспоминания нахлынули: венчание, «принцесса» Алиса, новенькие стены и антураж... Серый поставил свечи за здравие живущих и за упокой умерших. Он попытался представить своих рыженьких дочек, но защемило сердце, и пилот морской авиации пошёл искать братьев Щаплеевских, которые ждали его в бывшей комнате Серафима. «Во, и надпись сохранилась: «Грызи, пока грызётся!», - улыбнулся бывший хозяин, и они отправились к землякам, Лепёшиным.
- Боже мой, мои мальчики! – воскликнула Анна Терентьевна, принимая гостей, - а это Ваш брат, - сказала она, указывая на Егора. – Как зовут Вас?
- Егор, - ответил за него Борис. – Он стеснительный, Анна Терентьевна, не то, что мы с Серафимом. Мы его сегодня определили студентом, так что просим любить и жаловать.
- Проходите в гостиную, будем чай пить с моими пирожками.
Ребята ввалились в комнату, которая была гостиной и кабинетом Митрофана Афанасьевича. Везде на полках знакомо привычно лежали рулоны бумаги с чертежами и без, а в углу стоял кульман с разрезами сложной детали, как сразу определили военные, казённика орудия. Митрофан Афанасьевич слегка приболел и работал на дому. Он вышел навстречу молодёжи с шарфом на шее, потирая уставшие руки и предвкушая военные и иные истории.
- Коньячку?! – сказал он, улыбаясь и обнимая каждого парня по отдельности.
- Мы Вам привезли нового помощника, Митрофан Афанасьевич, - сказал Борис и представил Егора. – Он с детства любит технику, чертить и рисовать.
- Что ж, замечательно, молодой человек. Я Вас научу всему, что знаю, - сказал милый старик, и они уселись за стол со скатертью, вышитой руками хозяйки дома. Старики слушали молодёжь, вставляя так нужные всем восклицания и переживая перипетии военных баек.
- Какие Вы молодцы, что не забываете нас, - ворковала старая женщина, довольная приходом молодёжи. – Я уже стала забывать большие компании…
Выпили по стопочке за царя, потом за победу, за здоровье, за Анну Терентьевну. Наступила очередь поведать что-нибудь Митрофану Афанасьевичу. Он задумался.
- Ну, что же Вы замолчали, Митрофан Афанасьевич? – не выдержал нетерпеливый Борис.
- Не давите, - и, вдруг вспомнив прошлое, начал историю.
- А пока она готовит самовар, расскажу я Вам один анекдот, случившийся со мной по молодости, - сел на свой любимый конёк милейший преподаватель. – Знаете, почему я не беру в руки игральные карты? – спросил он, обводя по кругу молодых людей хитрым взглядом из-под пенсне.
- Нет, - ответил за всех Серафим, предвкушая что-нибудь эдакое.  – Сейчас он «убьёт» тебя, приготовься, - шепнул Серый слишком доверчивому Егору.
- Ехал я по молодости на перекладных в Симбирск и добрался к вечеру до одной ямской станции, где веселилась компания военных с барышнями, путешествующих в столицу. Шампанское рекой, песни, карты, сальные шуточки… Пригласили и меня сыграть в преферанс. Не томится же одному в номере! Играем, примерно, час, и тут мне приходит сложный пасьянс. Я тормознулся, попивая из бокала искристое, которое-таки пузырьками прямо стучало по моим мозгам, а мне кричат: «Ну, что же Вы, играйте!»  В задумчивой концентрации и возникшей отчего-то тишине я так громко и отчётливо выдаю: «Не давите, не давите на лобок!»… Барышень как ветром сдуло, а гусары аж рты разинули. Такого не ожидал никто, даже я. Возникла неловкая пауза, в которой я понял, что ляпнул совершенно непристойное. Морду мне бить не стали, но компания распалась, а я, сконфуженный и проклинающий всё на свете, заперся в своём номере до утра. Молодёжь на следующий день рано умчалась, а я с тех пор не играю в карты, господа, и не пью шампанское!», - закончил подвыпивший любезный Митрофан Афанасьевич.
- С чем мы Вас и поздравляем, - заключил усмехающийся Борис, подливая бесстыжему интеллигентному чертёжнику в рюмку лишнюю порцию коньяка.
Через пять минут Анна Терентьевна уже укладывала на диван «расшалившегося» супруга, а ребята весело засобирались восвояси. До астраханского арбуза, которого они привезли с собой, дело не дошло, но и не важно.
- Егор, вы заходите к нам, не стесняйтесь, я Вас буду кормить вкусненьким, - сказала напоследок Анна Терентьевна, целуя на прощание военных лётчиков и обнимая нового сынка.
- Ты не забывай стариков, - напутствовали на прощание Егора старшие ребята. - Они наши, рыбинские…


Пшёнка

Серафим и Борис простились на Варшавском вокзале, выпив на дорожку по маленькой.
- Давай, старик, бей гадов и пиши мне, хоть иногда.
- Я за Егора не беспокоюсь, но ты держи руку на пульсе, тебе тут рядом, - сказал Бор, обнял друга и запрыгнул в отходящий поезд. Серафим отправился в штаб засвидетельствовать прибытие в часть. Он приступил к обычным командирским обязанностям, а на дворе стоял обычный жаркий и душный в Питере август.
   
День через день устраивались полёты гидропланов. Как-то в воздухе отказал двигатель, и Серафиму пришлось садиться на полутораметровую волну. Приводнение оказалось неудачным, не вышло скольжения по воде, самолёт клюнул носом и перевернулся. Парень с разбитой ногой еле дождался спасательного катера. Его определили в лазарет Боткинской больницы. Тяжело лежать, когда толком нечем заняться: прочитал историю Карамзина, наигрался в шахматы с офицером пажеской гвардии, лежащим с переломом, стихов и писем написал кучу любимой Еве, писал в Париж Сабрине и Сюзанне, а сестрички-медички ходят, заглядываются. Мысли шальные от нечего делать западают в буйную головушку. Выдержал испытание Серафим, выздоровел, снова ударился в службу. Осенью много не полетаешь, погода мерзкая, дожди и ветра холодные, злые-недобрые, но Балтика не замерзала. Пилотов стали одевать в кожаные брюки и плащи, чтобы не продувало тело. Боевых действий не было, но подразделения находились в постоянной боевой готовности, время от времени вылетая на воздушную разведку моря. Часть кораблей Балтийского и Черноморского флотов стали переоборудовать в авианесущие судна: «Императрица Екатерина I», «Император Николай I», «Императрица Мария», «Император Александр I» и др.
    Эти аэропланоносцы и ещё два эсминца 26 января 1916 года блокировали турецкий порт Зонгулдак, снабжавший турок углём, и обстреляли их береговые укрепления, а морская авиация бомбила порт с воздуха. Надо было потопить большой транспорт, стоящий в порту, с чем прекрасно справился гидросамолёт лейтенанта Марченко и прапорщика князя Лобанова-Разумовского. При посадке на воду была обнаружена немецкая подводная лодка UB-7, которая пыталась помешать выполнению задания. Её обстреляли ныряющими снарядами и обезвредили. Авианосное соединение успешно возвратилось домой.
    На Балтике активных действий враг не предпринимал, и зарождающаяся морская авиация осваивала матчасть и совершала учебные и разведывательные полёты. Серафиму не фартило: при очередном приводнении он "схватил" гребень волны левым поплавком и перевернулся, при чём гидроаэроплан сломало пополам. Ему зажало ступни в тонущей из-за двигателя носовой части, но, разозлённый, он выдернул с болью ногу и выбрался на поверхность, где ухватился за хвост самолёта. Снова лазарет в Боткинской клинике. Если левая нога была пережата, но не сломана, то правую раздробило и вывернуло. Доктора долго колдовали и решили было ампутировать ступню, однако, после серии примочек опухоль спала, и нога начала заживать. Серый после хирургических операций думал, что карьера его закончена - рано унывал. Лечащий доктор обещал: "Погоди, будешь бегать у меня". Где у меня, куда бегать? - Серафим не задавался. Он терпел сквозь стиснутые зубы и надеялся на лучшее. Еве не писал, не хотел огорчать жену, пока не выяснится состояние ноги. В мае он опять был, как огурчик, и рвался в бой.
    Два месяца парень тренировал и приобретал лётные навыки, а 6 июля в составе группы морских кораблей на транспортном судне "Орлица" русские вышли на расстояние выстрела до германских береговых батарей. Гидропланы были спущены на морскую поверхность и взлетели в воздух. В 9 часов утра наблюдатели обнаружили четыре немецких самолёта и вступили с ними в схватку. Наши пилоты из пулемётов подбили два вражеских аэроплана, и, когда один приводнился, взяли немцев в плен. Второму германскому самолёту удалось дотянуть до своей территории. День 6 июля (17 июля по нов. ст.) считается Днём морской авиации России. Серафим в бою получил тяжёлое пулевое ранение в грудь, и опять пострадала правая нога, перелом голени. Серафима наградили Георгиевским крестом и с формулировкой "Живучий как кошка" без сознания отправили лечиться в Питер.
    Очнулся он через две недели: белая палата, чёрно-белая медсестра, голова кружится. Серый снова впал в забытьи. Через три дня, открыв глаза, увидел перед собой ангела в девичьем обличье. Ангел что-то говорила, но он просто смотрел в её зелёные, словно вода в Волге, глаза, и не шевелился - не хотелось. Он не чувствовал сил. Потом Серафим стал осознавать, что не умер, а красивая девушка - это сиделка в его отдельной палате. Ему сочинилось:


Ест метель липучей пудрой,
Яркий пых -
       в тумане стены,
Белый катафалк и утро,
Я на них, как на арене.

Белая рубашка смята,
Лязг металла режет уши,
Вьются белые халаты
По мою больную душу.

На приборах волны света,
Кислород из аппарата.
Ищет зазеркалье: "Где ты?"
Спрашивает ангел: "Как ты?"

Ртутные зажимы, скальпель,
Кровь из застарелой раны,
Нашатырь, прозрачность капель,
Вата гнойная в стакане
Вместо спирта -
            Вид убогой...
В белую везут палату.
Как за пазухой у Бога,
В тишине лежу стократной...

Белый потолок и небыль,
Белая постель как поле,
А над ним
         Метель и небо
И вселенныя застолье.


     - Слышите меня? Как Вы? - спросил нежный несколько детский голосок. Серафим открыл глаза и снова увидел ангела. - Вам плохо? Если плохо, помотайте головой. Ах, нет. Ну, слава Богу, почти месяц в беспамятстве. Вы бредили: звали какую-то Еву и кричали, чтобы не трогали рычаг.
    Она помолчала, а потом с улыбкой выдала:
    - Я Ваш "рычаг" не трогала, но могу, - она протянула руку, и Серафим невольно вздрогнул, чуть согнувшись. - Вот я проверила, что Вы ещё живой, и Ваши рефлексы вполне заметны. Вы потеряли много крови и веса, но я Вас выхожу. Обещаю.
    Она мягко поднялась (она как-то всё делала плавно и мягко) и вышла с высоко поднятой головой. Серафим также медленно и плавно погрузился в сон. Ему снились зима, Рождество и Ева, улыбающаяся и манящая. На следующий день девушка принесла таз горячей воды и губку. Она бесстыдно сбросила одеяло, раздела недвижимое "имущество" и обмыла его тело со всех сторон, натирая и пошлёпывая. Затем она сменила постельное бельё на хрустящее и белоснежное, дала выпить раненому полстакана какого-то чудодейственного бальзама и, забрав грязное бельё, гордо удалилась прочь, бросив напоследок:
    - Исхудал, но были бы кости и рычаг, и мы перевернём Землю!
    - Пафосная, но дельная, - отметил мужчина, ощущая прилив энергии и падая в бездну сна.
    Он выспался к 4 утра и рассматривал тени от фонаря за окном, не представляя, какой сейчас день, месяц и год, не понимая, хочет ли он жить и почему не может пошевелиться. Дверь приоткрылась, и со свечкой в руке подошла плавная красотка, которая обрадовалась и заявила:
    - Так Вы не спите, замечательно. Я буду Вас кормить ещё горячей жидкой пшёнкой. Вы любите пшённую кашку? - Не дожидаясь ответа, она принесла свёрток в одеяле, раскутала его, достала кастрюльку и поставила на тумбочку в изголовье Серафима. Она подула на ложку с дымящейся кашей и поднесла к губам лётчика, который осторожно проглотил содержимое.
    - Ещё пару ложечек и хватит пока, - сказала девушка. - А "рычаг" неплохой, - подразнила она, уходя и проведя пальчиками в припрыжку по интимному органу парня. Он опять слегка сжался от прикосновений. Серафим снова заснул, словно провалился, а по телу распространилось пшеничное тепло. Кстати, волосы у неё были пшеничного цвета, густые, упруго выбивающиеся из-под косынки с красным крестом. Её звали Анастасией.

Изящна в спаленке своей,
Раскроешь жгучие объятья,
Не высказав прощений внятных,
Тебя я обниму нежней.

Ты трепетна в пучине дней,
Тревожишься девичьей статью,
В полупрозрачном белом платье
Ты - нежность, и уже ясней

Я понимаю, что верней
Мне не любилось - это плата
За бесконечные растраты
Эмоций, разума сильней.

Что слава, замки, свод корней? -
Стихии гневны, но навряд ли
Они не повернут обратно,
Когда соприкоснутся с Ней.

С любовью ты зари милей,
Которая восходит штатно,
Если душа бытьём занятна,
И слов испортился елей.

Молю, будь тоньше и вольней,
Я изменю вселенной даты,
А ты склонишься у кровати
И станешь для меня родней.

Она сидела на табурете в ногах больного Серафима и читала журнал по химии.
    - О чём пишут? - тихо спросил Серый.
    - О, говорящий лётчик! Это даже интересно. Пишут о ...рефлексах мужского организма на обнажённое женское тело, - соврала «Пшёнка», как окрестил её Серафим, и не покраснела. Отнюдь! Она скинула платок, тряхнула волшебными волосами, расстегнула платье сзади и медленно оголила бюст.
    - По Вашим расширенным зрачкам вижу, что реакция нормальная. О, и "рычаг" приподнялся, - весело сообщила медицинская бандитка. - Пока рано Вас серьёзно беспокоить, но хочу сообщить. Так как я вытащила Вас с того света, Вы принадлежите мне, и я могу делать с Вами всё, что захочу. Вам понятно?
    - Да, - мотнул головой Серафим. Что ж тут непонятного! Против женской непостижимой логики отсутствуют здравые аргументы.
    - Какой понятливый мужчина! Право надо быть осторожнее, а то влюблюсь ненароком, - промолвила соблазнительница, возвращаясь к дежурному образу медработника. Она шикарно вскинула волосы, надела косынку, «зашторилась», открыла дверь, отодвинув шпингалет, и вышла за обедом, который готовила дома на Выборгской улице.
    - От неё не убежишь и не спрячешься. Надо сказать ей, кто такая Ева, потом я не просил спасать меня... Для Анастасии, похоже, это всё слабые доводы, - догадался Серафим, блаженно засыпая. Интересно, что больные всегда мудрее здоровых.
    - Знает, что я пошла за едой и дрыхнет, - начала она зудеть, когда раненый очнулся, - остынет же!
    «Пшёнка» стала кормить его, и вдруг почувствовала его руку, нежно сжимающую её бедро. Девушка покраснела, но почти мгновенно попыталась принять наглую маску распутницы. Тогда Серафим переместился к её упругой груди.
    - Та-а-ак, - сказала хищница и поцокала закрывать дверь...

    - Я знаю, что ты счастливо женат, у тебя семья, сын, - вдруг призналась Анастасия, лёжа голышом рядом в постели. - У меня нет семьи и вряд ли будет, потому что я застудилась, когда на Неве провалилась случайно под лёд и долго не могла выбраться. Доктора поставили на мне крест относительно детей. - Горячая слезинка соскользнула с её длинной реснички и прокатилась по рёбрам Серафима.
    - Ты выздоровеешь и укатишь далеко, забыв о бедной Анастасии, - прошептала жалобно девушка, а мужчина прижал её как мог и поцеловал красивые волосы.
    - Будет и у тебя счастье, Пшёнка, - тихо, но твёрдо скорее не промолвил, а приказал он.
    У Серафима появился аппетит, и медсестра приносила каждый раз количественно большие порции, а неделей позже неожиданно для себя с жадностью уплела бабушкины пирожки с луком и с яйцом, почувствовав внизу живота, будто проросла... Она не вышла в лазарет и перестала выходить на связь, боясь спугнуть нежданный дар Божий, а Серого через день выписали на реабилитацию в военный пансион на станции "Горская", откуда он, наконец, сообщил родным и друзьям о ранении, о выздоровлении и о том, что думает перейти в морской флот. На воде спокойнЕе. Серафим записался на курсы капитанов и ждал рассмотрения своего дела у командования.


Моряк и пилот

В пансионате Серафим всячески избегал любовных приключений. Он мог бы уехать в Рыбинск, но вынужден был ждать решения вышестоящего начальства, которое могло случится в любой предстоящий день, как и произошло вскорости. Перед выходными прибыл адъютант командующего и передал пакет, в котором Серафим приглашался на медицинскую комиссию и при положительном исходе мог быть зачислен на ускоренные курсы подготовки обер-офицеров для Балтфлота. Надо заметить, что лётчик усиленно разминал, массировал и тренировал ногу и мышцы. Он ежедневно понемногу увеличивал нагрузку и проходил несколько вёрст в день, тренируя ступню и тело. Каждое утро можно было наблюдать, как молодой человек делает гимнастику и до изнеможения плавает в местном пруду. Женский персонал делал «стойку», но пилот был непробиваем.
    В октябре его зачислили на морские курсы, которые он блестяще окончил и был в марте 1917 года зачислен офицером на буксир "Везучий", когда взбунтовавшимися пьяными матросами был убит командующий Балтийским флотом вице-адмирал Непенин А.И. Трагедия - опытный военный мог бы сильно пригодиться Родине. Многие офицеры, присягавшие государю, сложили с себя полномочия и оставили боевые корабли без высшего командования. Серафим не покинул корабль. Два офицера, оказавшиеся на буксире «Везучий» - это по штату в мирное время, но служба по транспортировке не простая в боевой обстановке. На море качка, волны, ветра, тросы часто рвутся, и грузовые суда срываются, враг имеет привычку стрелять, и без дополнительного руководства боевым кораблём невозможно воевать. Год Серафим служил на буксире третьим офицером, а потом революционное руководство попросило его возглавить канонерскую лодку "Хивинец", имеющему экипаж 136 человек и перевооружённому зенитными пушками 4 по 120 мм и 2 по 47 мм, а также четырьмя пулемётами. В шхерных позициях канонерки с малой посадкой и неплохим для того времени вооружением представляли серьёзную силу. После февральской революции Временное правительство отменило единоначалие, и в армии, и на флоте дисциплина покачнулась, началось дезертирство, местами массовое. Германо-российский фронт стал откатываться к столице, а флот, подчинённый командованию сухопутных сил, прикрывал правый фланг армии. Немцы без проблем захватили Рижское побережье, кроме островов в Балтике, защищающих пролив от вторжения вражеских кораблей. Германии нужно было срочно решать вопрос об островах, с которых нависала угроза российского десантирования. Кроме того, немецкие корабли не могли полноценно снабжать передовые части своей сухопутной армии. 29 сентября началось Моонзундское сражение.
    Немецкие тральщики приступили к разминированию пятимильного перешейка пролива между континентом и островами. Русские корабли вступили с ними в артиллерийскую дуэль. Вместе с канонерской лодкой "Храбрый" "Хивинцу" удалось, несмотря на неопытность командира, отогнать вражеский эсминец, повредив его, и обеспечить отход линейных морских сил. Немцы потеряли восемь кораблей, а русские - два. Один, эсминец "Гром", пришлось затопить, чтобы закрыть проход через пролив. Наши выиграли бой, однако, потеря Моонзундских островов имела катастрофические последствия для страны, но большевики представили сражение в качестве своей первой морской победы. Захватив ключевые позиции на суше и в Балтийском море, Германия угрожала непосредственно столице, и Временное правительство, а после заключения большевиками Брестского мира и правительство Ульянова-Ленина В.И., вынуждены были решать вопрос о переносе столицы в Москву, в глубь страны.
    С декабря 1918 года "Хивинец" встал окончательно на хранение в порту Кронштадта, а матросы мобилизованы на фронты разбушевавшихся Гражданской войны и интервенции иностранных государств. Серафим Ершов, командир корабля, летом 1917 года оказался не у дел. Он в сентябре прибыл в Петроград, продал квартиру на Невском купцу-прощелыге, нажившему состояние на поставках продовольствия армии, забрал рыбинских стариков и Егора, не окончившего политех из-за прекращения занятий, финансирования и отъезда многих преподавателей за границу, и на переполненном дезертирами и бегущим народом на восток страны поезде с огромным трудом добрался до Рыбинска. Василий Степанович уговорил его сделать последний рейс до Самары с караваном судов, и, не успев толком пообщаться с женой (одна лишь счастливая ночь!), Серый ушёл в рискованную навигацию.
    Осень выдалась красивая, тёплая и сухая. Серафим вёл буксир, согласно картам и используя живой опыт старого боцмана Михалыча, работающего у Щаплеевских с незапамятных времён, когда Серафим ещё под стол ножками ходил. Ему нужно было не просто провести торговые суда, но запомнить "узкие" места на реке, фарватеры, мели, русло, пойму. Как капитан, он отвечал за состояние каравана и сохранность груза...

    ...Борис Щаплеевский, пока Серафим воевал на море и лечился в лазаретах, служил в эскадре самолётов "Илья Муромец", модифицированных гражданских аэропланов. Опытный уже командир звена, он водил подчинённых на задания по разведке тылов противника и уничтожения коммуникаций и живой силы врага. Изредка с ним летал представитель разведки штаба армии. Бориса любили за простоту и открытость, а также за продуманность действий и редкую отвагу. Защищённость бипланов И.И. Сикорского была почти без слабых мест, поэтому потери эскадры являлись минимальными, и она успешно выполняла боевое предназначение.
    В нелётную погоду техники проверяли и готовили летательные аппараты к полётам, а пилоты писали письма, играли в карты от нечего делать и ходили в медсанбат к знакомым сестричкам. Бор долго терпел отсутствие женского тепла, но, когда в полевом лазарете появилась Варвара Алексеевна Невская, высокая статная девушка из малоросских дворян, он не выдержал и превратился в Дон Жуана. Варвара Алексеевна отказывала всем поклонникам, однако, перед Бором не устояла, когда сам, как богатырь, парень устроил ей воздушную прогулку на «Илье Муромце» над фронтом, конечно, в тайне от начальства. Более того, он пристегнул её к креслу штурмана и выполнил на тяжёлом аэроплане пилотажную фигуру «бочка» (поворот самолёта на 360 градусов по ходу движения), посмеиваясь в усы и поглядывая на расширенные зрачки очумевшей девушки. Варвара Алексеевна, сражённая Борисом совершенно, получила в подарок букет полевых цветов и неутомимую ночную любовь могучего кавалера.
    После февральских событий в Питере и отречения царя Николая II от престола Борис сразу разглядел надвигающиеся анархию и беспорядок. Сколько мог, он поддерживал дисциплину, но с фронта снимались домой целыми ротами. Большевики развели преступную пропаганду, отвечающую чаяниям простого непонимающего текущего момента народа: "Зачем умирать за господ и кровопийцев?", "Землю крестьянам!", "Власть народу!" Очередной обман удался, и армия стала откатываться в глубь страны, теряя завоёванное в предыдущие годы пространство и славу. Борис снял офицерские погоны и, не попрощавшись с Варварой-красой, двинул в родные волжские края. От Серафима Ершова он получил письмо, где тот сообщал о событиях в столице, о решении вернуться в Рыбинск и о том, что забрал Егора и земляков-чертёжников домой.
 
    …Теперь друзья вместе плыли по Волге, управляя буксиром.


Жигули, блин

    - Чувствую я, последний раз мы с тобой мирно путешествуем, - начал Бор нелёгкую думу.
    - Да, неспокойно на сердце, - поддержал его Серафим, - разжигая табак в трубке, к которой приохотился на морском буксире. Он всё-таки раскурил её и теперь с наслаждением выдохнул дым. Пыхтели две трубы, судовая и капитанская. - Тяжёлые времена надвигаются, бесовщина и сумасшествие масс. Я это часто наблюдал в столице: студенты, рабочие, матросы и между ними чернявые пустобрёхи, хитрые и предприимчивые.
    - Я парочку таких комиссаров расстрелял - дисциплина восстановилась, - задумчиво и бесшабашно одновременно прокомментировал друг. Порядок навести можно, но нужны полномочия и воля. Есть ли она у нынешнего руководства? - Сомневаюсь.
    - Корнилов бы подошёл, - заметил Серафим. - Есть генералы, но бурление народное таково, что справятся ли? Надежда у меня лишь на выборное Учредительное собрание, но маленькая. Как показывает история, пока не перебродим, смута не рассосётся. Самые страшные из болтунов - большевики. Они идейные и хитровымудренные, мягко говоря, кому хочешь голову заморочат, особенно, массам народным.
    - Что же делать? Как думаешь дальше жить?
    - Я остаюсь на месте. Мне надоело бегать, ездить по заграницам, да и тяжко мне перемещаться с изувеченной ногой и прострелянным лёгким… Я в отъезде сильно скучал по Рыбинску, по рекам нашим. Ева тоже, я уверен, никуда не тронется. Она, как природа волжская, будет здесь «идти-течь, переливаться и дарить влагу и тепло». Буду ходить по Волге, капитаны всегда нужны, и будь, что будет, - не сильно уверенно произнёс Серафим и крепко затянулся, аж до слёз.
    - А я ещё не решил, и на Западе я не был...
    Они плавно проплывали под железнодорожным Николаевским мостом. Вечерело. Ярославль будто вымер. Народ недоумевал, как жить и чего ожидать. Тревога разлилась по волжским извилистым берегам. За Ярославлем последовали Кострома, Кинешма с Решмой, Плёс и т. д. Везде затишье перед бурей. Стояла необыкновенно тёплая осень. За Балахной на далёком берегу ребята увидели парочку в «костюмах Адама и Евы». Они, не стесняясь, приветственно махали каравану свободными от объятия руками. Любовь и Волга никогда не думают о политике…
В Нижнем Новгороде Серафиму и Борису сообщили, что большевики захватили власть в столице, объявлены: "Власть Советам! Земля народу! Мир без аннексий и контрибуций! 8-часовой рабочий день! Отмена смертной казни!» Обе столицы, и провинция погрузились в состояние тревоги и искусственного безразличия. На мгновение Россия притихла.
    - Началось, - в один голос вымолвили друзья. Они не задержались в городе, а сразу отправились дальше. Забурлила вода под винтами - забурлил народ в ожидании невиданных перемен.
    В Самаре торопились всю дорогу, но загрузились, как планировали: пшеница, хмель, сахар, рыба вяленная. Везде провозглашалась Советская власть. Серафим и Борис спешили, но понимали, что делают работу по инерции, автоматически, без гарантий, на авось. Также, словно автоматически, без сопротивления утверждалась новая народная власть. Одно радовало - тёплая осень, которая огнями разбежалась по воде, берегам, лесам и весям…

    Успели проплыть три речных поворота вверх, когда в Жигулях мотор буксира неожиданно заглох. Заякорились, пришвартовавшись к правому берегу, и полезли копаться. Петрович, механик и кочегар, ругался в семь этажей, но движок молчал. "Началось Советское время", - грустно подумалось Серафиму. До темноты разбирали-собирали, не завели, искупались в холодной воде, отмываясь от чёрного масла, и сели у костра вечерять, открыв самарское льняного цвета пиво. Рыбу здесь вялили насухо, без внутренностей, не то, что в Рыбинске целиком, чтобы сохранялась мягкой и была с душком. Когда дровишки-плавуны догорели до углей, решили отбиваться на ночь, но вдруг по берегу по-над песком побежал мелкий серебристый ток воздуха и завернул за горку. Оба, Серафим и Борис, двинули в сторону завернувшей "змейки". Только они миновали береговой утёс, как увидели высокого человека в серебристой дымке, который молча подзывал их к себе взмахом руки. Мурашки поползли по спине у обоих, но парни подошли.
    - Привет, бояре или как Вас, торгаши, - беззвучно и весело произнёс странный человек. - Не пугайтесь, а посмотрите в мой... сундучок, авось пригодится. Он открыл стоящий на камнях ящик, их которого полилось сияние света, и они увидели живые картины с участием близких, каждому - своё. Только свыклись, как видение пропало... вместе с пришельцем.
 
    - Чудеса! - произнёс Борис.
    - Пиво не испорченное? - предположил Серафим, находясь под впечатлением увиденного.
    - Ты что видел?
    - Он сказал не говорить, только жене… Жигули, блин!
    - Мне тоже. Ладно, пойдём, светает уже.
    Двигатель завёлся с пол-оборота, друзья пожали плечами, передразнивая Петровича, и двинулись вперёд, к дому. Через десять миль впереди смотрящий обнаружил страшную картину: ураганом или смерчем разнесло в щепки предыдущий караван судов. В воде плавали остатки барж и барок, и никого. Серафим остановил караван, но живых не обнаружили и попросили встречный кораблик, плывущий в Самару, сообщить о случившемся.
До Нижнего шли, почти не останавливаясь, боясь попасть в ледовый плен выше по течению. Захваченные ещё две баржи и другие судна, толкаемые и прицепленные буксиром, медленно пошли против течения. Если на юге в средней и нижней Волге ночи стояли тёплые, то в районе Плёса, где остановились ненадолго, и Серафим купил себе две трости, потому что заметно прихрамывал после ранений, особенно, при смене погоды. Вечером резко похолодало, а днём следующих суток дождь сменился белыми мокрыми хлопьями.
- В крайнем случае зазимуем в Костроме или на Которосли, - гудел Борис, но Серафима такой расклад не устраивал. Дома гораздо надёжнее, и буксир надо было протряхнуть основательно, чтобы не глохнуть на длинном пути.
- Дойдём, уже близко. В Костроме нам делать нечего, пойдём мимоходом, а в Ярославле увидим, как быть, - размышлял он, нацеливаясь не останавливаться до Рыбинска. – Что там в городе творится? Как там наши родные?
 О случае в Жигулях решили никому не рассказывать.


 Мятеж

Парни с караваном успели дойти до Рыбинска, опередив ледостав. Устье Черемхи было забито судами, но место с края нашлось. Половину груза удалось за две недели продать, часть ушла на мельницу и винокуренный завод, остальное разгрузили на склады и в магазины. В Петрограде начались перебои с продовольствием, и сразу же активизировалась преступная среда. Кое-где начались погромы, совпавшие с предпринятой большевиками национализацией банков и средств производства. Жулики всех мастей ринулись экспроприировать богатство сограждан, множа притоны и перепродажу награбленного. Банды наглели и вооружались. В Рыбинске по ночам начались погромы складов, барж, магазинов. Воинские подразделения, расквартированные в городе и пригороде, теряли дисциплину, пили водку и устраивали беспорядки.
Вслед за Раушенбахами потянулись за границу другие состоятельные россияне. Глеб и Мария, собрав детей и ценности, отправились поездом сначала на юг, а из Одессы в Италию. Многие надеялись пережить смутные времена дома. Известия отовсюду шли невесёлые. В январе Ленин В.И. подписал декреты о формировании Красной армии и Красного флота. Совет Народных Комиссаров, возглавивший страну, 15 марта 1918 года заключил с Германией позорный унизительный Брестский мир, по которому мы теряли огромные территории, до 1 млн. кв. км, признавали независимость Прибалтики, Финляндии, Польши, Белоруссии, Украины и выплачивали колоссальную контрибуцию в 6 млрд. марок, а также передавали корабли Балтийского флота Германии. Всё это для того, чтобы у захвативших власть была передышка в упрочении власти и установлении диктатуры пролетариата. После выплаты репараций у руководства страны не было денег, и началось изымание средств и продовольствия у зажиточного населения, параллельно большевики создавали Красную армию сначала на добровольных началах из революционных рабочих, солдат и матросов. На местах, в том числе Рыбинске, земская управа и городская дума упразднялись и вводились Советы рабочих и солдатских депутатов и совнархозы. Выборное управление отменялось с разгоном 6 января 1918 года Всероссийского Учредительного собрания, а фраза матроса Железняка А.Г. Председателю Чернову В.М. «Папаша, караул устал. Прошу прекратить заседание и разойтись по домам» возмутила демократически настроенные массы населения и уничтожила последние надежды на демократические преобразования.
В провинции и не только действия большевиков мало кому понравились, начались выступления обманутого крестьянства против мер правительства, которые жестоко подавлялись создаваемыми повсеместно отрядами Красной гвардии из народа. Рыбинск кипел. Исполком городского Совета отправил телеграмму в Петроград о высылке для наведения порядка в регионе отряда матросов, которые через трое суток прибыли на железнодорожную станцию, провели митинг, как полагается, и успокоили народ, но продовольствия от этого не прибавилось. Большевики с апреля стали создавать продотряды и комитеты бедноты для изымания так называемых излишков продовольствия у зажиточных граждан, так называемых мироедов. Началась экспроприация. Антидемократические действия оттолкнули от революции многие политические партии, поддержавшие и осуществившие её, а также многие слои населения: казачество на юге страны, буржуазию, огромную часть интеллигенции, помещиков, купцов, чиновников и духовенства. Ленин (Ульянов) Владимир Ильич, возглавляющий Совет Народных Комиссаров, СНК, спровоцировал начало кровопролитной Гражданской войны, идя на неё сознательно и целенаправленно.
Противодействуя большевикам, на Дону и Кубани возникла в декабре 1917 года Добровольческая армия Белого движения за возвращение прежних порядков. На юг страны стекались недовольные новой властью…

У Щаплеевских отобрали мельницу, всю непроданную муку на складах и в магазинах. Они не бедствовали, но кому понравится, когда изымают бесцеремонно твою собственность. После декрета о земле, с Юхоти пришло сообщение о том, что поместье разграбили, а дом сожгли («Зачем дом-то жечь?», - недоумевал Василий Степанович, и с ним трудно было не согласиться). Зима прошла в тревогах и волнении, и беременных Ирину и Еву невозможно было оградить от пугающих известий. Весна не принесла облегчения. Новая власть наглела, и начинать навигацию не имело смысла, хотя Серафим в зимний период приводил и привёл суда в отличный вид. На торговлю ещё была слабая надежда, но Василий Степанович и парни к навигации догадались – большевики ни перед чем не остановятся.
Щаплеевские связались с «Союзом защиты Родины и свободы» Бориса Савинкова, чтобы действовать. Серафим не подключался, так как после ранений не чувствовал энергии для борьбы. Ева тоже не давала родственникам давить на мужа, интуитивно и мудро понимая, что ничего изменить нельзя. Борис, напротив, активно готовился к борьбе за свои утерянные права и свободы.
В мае большевики под нажимом немцев попытались разоружить Чехословацкий корпус, формально подчинённый французскому командованию и, следовательно, Антанте, которая договорилась с Советами об эвакуации корпуса через Владивосток во Францию. Сорокатысячное соединение восстало и, разбив части Красной гвардии, захватило районы Поволжья и Урала вдоль главной железной дороги на Дальний Восток. Красные 6 июня в ночь расстреляли Великого князя Михаила Александровича. 6 июля Яков Блюмкин, правый эсер, убивает в Москве германского посла Мирбаха, провоцируя продолжение войны с немцами, и в этот же день группа офицеров свергает Советскую власть в Ярославле. Борис Викторович Савинков, возглавляющий восстание офицеров, террорист и глава боевого правого крыла эсеров, отправляется в Рыбинск – ключевой город в задуманной, как мне кажется, авантюре.
В Рыбинске хранилась артиллерия Западного фронта, боеприпасы и другое вооружение страны. Савинков не знал, что его планы уже известны чекистам на Лубянке и что контрреволюционные отряды в городе на Волге блокированы. Ещё в июне в Рыбинске было введено чрезвычайное положение и вызвана помощь из Петрограда. Единственное, что удалось Борису Савинкову, так это в ночь на 8 июля с одним отрядом заговорщиков в 70 человек захватить Мыркинские казармы с оружием и здание Коммерческого училища, но под натиском превосходящих и готовых к отпору сил мятеж был к полудню подавлен. Савинков Борис с небольшой группой, в том числе Щаплеевские, бежали в сторону города Мологи и берега Волги. Ночью Серафим на буксире с надёжным экипажем переправил их в Кострому, возвратившись с гружёной баржой через две недели обратно.
Контрреволюционный мятеж не имел успеха из-за плохой подготовки и помощи извне, обещанной, но не осуществлённой: Запад не шевельнул и пальцем, когда в Ярославле восставшие держались под огнём артиллерии 17 суток. Город был варварски разбит, не считаясь с жертвами. Только пасмурная погода уберегла жителей от использования большевиками химических отравляющих снарядов, доставленных в спешке из Москвы. Муром со штабом Красной армии эсеры взяли легко, как легко позже отдали обратно. Новая власть натужно и жестоко восстановила порядок и Советскую власть.
В Рыбинске, после подавления мятежа, Советы предъявили ультиматум буржуазии, наложив контрибуцию (!) в 6 миллионов рублей, и устроили чистки. Щаплеевских не обнаружили, но реквизировали имущество и устроили в доме погром, не тронув, впрочем, маленьких дочерей, болеющую Алину, присматривающую за ней Алёну и беременную Еву с сыном, оставив на всех две комнаты, отдаваемых ранее прислуге. Василий Степанович и Борис уплыли с тем, что припрятали на «чёрный» день. Егор пропал, как в воду канул. Серафим обещал выяснить, что с ним произошло. Ирине повезло, её вовсе не тронули. Те, кто надеялся отсидеться, вскоре потянулись по Волге на юг за границу, а летняя навигация впервые за сотни лет провалилась.
Серафим привёз селитру, хлорку, соль, которыми был загружен в Нижнем Новгороде представителями Советской власти. В срочном порядке вещества и продукты были перегружены на малые суда и отправлены в столицу по распоряжению Ленина. Как ни странно, Ершов, царский офицер, одним из первых стал работать на Советы.
ВЧК и НКВД двадцать лет после описанных событий проводили задержания и аресты подозреваемых в Савинковском восстании на Ярославщине.

Щаплеевские, отец и сын

    Щаплеевские не решились высадиться в Ярославле, потому что видно было занятый красными железнодорожный Николаевский мост и слышно было с реки, как бомбят город.
    - Я вам не советую выходить здесь - пропадёте. Укрыться вам в городе негде и никого почти не знаете. Пробирайтесь на юг, к Астрахани - предложил Серафим.
    - Чувствую, без предательства не обошлось, но ещё посмотрим. Надо где-то залечь и оглядеться, - ответил Бор.
    - Линяйте за границу, отсидитесь немного, а там видно будет, - продолжал капитан. - Во Франции моих навестите, они вас приютят. Я письмо и посылку приготовил. Ты бы зашил внутри жилетки, вдруг пригодится. В крайнем случае деньги, что в конверте, истратишь при необходимости. Адрес девчонок написан внутри.
    - Ладно, попробуем. До Европы добраться сейчас будет не просто, отсюда бы выбраться, - досадовал Борис.
    - В Нижнем Новгороде и в Самаре есть, где приткнуться, - сказал Василий Степанович, удручённый положением вещей, но, как обычно, никогда не сдающийся. Его предпринимательский мозг работал на полную катушку.
Серафим на полном ходу проследовал мимо Ярославля до Костромы. Губернский город гудел и гремел орудийными разрывами, выстрелами и грохотом. Редкие жители двигались перебежками, основная масса отсиживалась по подвалам и по домам…

    - Увидимся ли?
    - Как доведётся, - они обнялись, Щаплеевские спрыгнули на берег Костромы.
- Рыбинск, я вернусь, - твёрдо произнёс над Волгой Борис, глядя в сторону запада.
Серафим скомандовал отдать швартовый...
    Отец и сын две недели маялись по Волге, пока не приплыли в Самару. Здесь они узнали, что царская семья во главе с Николаем II расстреляна большевиками в Екатеринбурге. В городе, в отличие от Нижнего Новгорода, правили эсеры, члены разогнанного Учредительного собрания и представители Чехословацкого корпуса. Эсеры, захватившие в городе власть 8 июня, провозгласили Комитет Учредительного собрания (Комуч) и сформировали Народную армию под командованием подполковника Каппеля В.О., предлагающего действовать, а не держаться занимаемых позиций. Чехи не поддержали командующего, Борису же идея Каппеля была по душе. Беглецы решили остановиться здесь у старого приятеля и компаньона Василия Степановича, Умова Викария Глебовича, и записаться в армию. Седьмого августа они участвовали в успешном взятии Казани, правда, 10 сентября превосходящие силы Красной армии отбили Казань, а затем Симбирск и Самару. Дежуривший часовым на пристани, Василий Степанович обидно получил ранение в бок шальной пулей. Борис отвёз отца в лазарет и не отходил от него, пока не вытащили пулю, и раненый не оклемался, чтобы перемещаться. Борис решил эвакуировать отца в Астрахань, где у них жил родственник по материнской линии.
- Борис, Родина, семья, Волга – это важно, это главное, но сохраняй спокойствие. Поступай по совести и по обстановке, - говорил отец, предчувствуя близкий конец. – Никогда не теряй головы!
- Пап, всё будет нормально, - отвечал Бор, укрывая отца шинелью от гуляющего над плывущей баржой ночного ветерка. – Через десять дней будем в Астрахани.
Ранение не казалось тяжёлым, но Василий Степанович подхватил малярию и перед самой Астраханью скончался. Бор, злой и невменяемый, похоронил отца на городском кладбище и тылами стал пробираться к адмиралу Колчаку Александру Васильевичу, совершившему военный переворот в Омске и провозгласившему себя "Верховным правителем России". 24 декабря Борис штурмовал Пермь, которую армия белых взяла. С объединением Западной, Сибирской, Оренбургской и Уральской армий в единую Восточную армию Колчаку в марте-апреле 19-го года удалось захватить Уфу, Ижевск, Воткинск и освободить Урал. Борис торжествовал, но под Казанью и Самарой красные нанесли белым жестокое поражение и, продолжая наступление, заняли в августе Екатеринбург и Челябинск. На захваченных территориях лютовали обе стороны конфликта. Контрудары белых на Ишиме и Тоболе не имели успеха и Колчак лишился Омска, своей столицы, откатившись в Иркутск, где восставшие эсеры захватили город, штаб белой армии с Колчаком и в начале февраля расстреляли сдавшего командование адмирала. Его приемник, атаман Семёнов Г.М., спешно произведённый в генералы, успеха не имел и под давлением красных с остатками белогвардейцев ушёл в Маньчжурию. Так Борис оказался за границей, перебравшись в самый русский китайский город Харбин… Легко говорить, а попробуй, пройди огромную страну своим ходом с потерей боевых товарищей, с многочисленными смертями, в античеловеческих и в антисанитарных условиях…
    В Иркутске Борис написал в Рыбинск письмо и послал почтой на имя Масленниковой Ангелины, жившей под одной крышей с братом Глебом и его семьёй. Девушка догадалась и передала весточку Ирине, которая, прочитав письмо, тут же сожгла его. Ей стало ясно, что муж пропал надолго, потому что Советская власть установилась по всей стране, а он против неё воевал. К тому времени у Иришки родилась дочь, Анечка, похожая на маму, а у Евы - Мария, вылитая Серафим. Борис ничего этого знать не мог и понимал, что его изгнание непоправимо.
 
    Борис уберёг капитал, вывезенный из дома, купил небольшой домик из трёх комнат, написал брату в Италию и во Францию на всякий случай и начал заводить знакомства, чтобы открыть какой-нибудь бизнес. В ресторане "Биржа" он обратил внимание на знатного японца из консульства, который раз в неделю посещал заведение со своей дочерью. Она была необыкновенно хороша: тонкая, высокая, с бледной, почти прозрачной кожей, тонкими чёрными чертами лица и выразительными восточными глазами.
    Бор решил открыть свой ресторан. Он выкупил старый дебаркадер, отремонтировал его и открыл плавучий ресторан "На Сунгури". Река притягивала его, ведь он скучал по Волге и Рыбинску. У него было шикарное заведение, и как-то японец с дочерью заглянули к нему в гости. Борис не удивился, но пристально наблюдал за столиком высокопоставленных гостей и не зря. Два подвыпивших бывших русских офицера в форме стали неприлично приставать к японцам. Борис подошёл, взял их за шиворот и выкинул через балкон прямо в воду под аплодисменты посетителей. Это было эффектно, и так он познакомился с Херовато Мизукой и её отцом Акирой. Мокрым офицерам он позже хорошо заплатил с тем, чтобы они не появлялись на его горизонте, а дипломат пригласил Бориса Щаплеевского к себе домой и угощал сакэ.

    - Здравствуйте, Бори-сан, проходите пожалуйста, - произнесла Мизука с небольшим акцентом, удивив несказанно гостя.
    - Здравствуйте, Мизука, - приветствовал Бор, - Откуда знаете мой язык?
    - У меня мама была русская из Симбирска, а я работаю с отцом в посольстве Японии - обязана владеть двумя иностранными языками, - ответила девушка.
    - Какой же второй?
    - Французский. Я собиралась в Европу, но началась война, и моя поездка отложена на неопределённый срок.
    - Я могу составить Вам компанию, только вот жду известий от родственников из Италии и Франции, - признался Бор, не понимая, почему вдруг стал таким разговорчивым с японочкой, явно выуживавшей информацию.
    - Какой Вы быстрый!
    - Не быстрый, а решительный, - сказал Бор и перевёл стрелки. - А что означает имя Мизука?
    - Красивая Луна.
    - Я ожидал что-либо в таком роде, но Вам очень подходит.
    - Спасибо, Бори-сан. Что означает Ваше имя?
    - Дремучий лес, - усмехнулся Бор и прошёл вместе с девушкой в гостиную.
    - О-о, дремучий лес и красивая Луна - это Куинджи.
    - Днепр и Луна – это Архип Иванович Куюмджи, но пусть будет по-Вашему.
    Отец Мизуки не понимал и не говорил по-русски, переводила дочь, однако они мило провели вечер, сыграв партию в шахматы, которую Бор неосторожно выиграл, чем зацепил гордого японца, и теперь при встрече Борис вынужден был переставлять фигуры вместо того, чтобы щупать женские прелести японской красавицы.
    Борис не был наивным. Он понимал. что является прекрасным прикрытием для разведывательной работы Мизуки, кроме того, русский парень умел пилотировать, разбирался в авиации и военном деле, имел высшее образование, неплохо знал французский и немецкий языки. "Чего лукавить, свет решил, что он умён и очень мил" - контрразведка Японии сделала на него ставку. Для Бора выказался отличный шанс уехать в Европу с финансовой и силовой поддержкой островного государства. Парень принял гражданство Японии, продал выгодный бизнес, расписался с Мизукой, по -существу став двоеженцем, и, как только их прелестной дочке, Масуми, исполнилось два годика, счастливых супругов отправили во Францию, в Нант. От Глеба он не получил ответа - видимо, письмо не нашло адресата.
    Борис носил теперь фамилию жены - Херовато...


Казанка
 
    До конца Гражданской войны Серафим ходил по Волге в период навигации, а зимой ремонтировал судовую матчасть и обнимал жену и детей. Ева работала в лазарете медсестрой, а Ирина обстирывала раненых. Они жили тихо и неприметно. Георгий пошёл в первый класс, а Мария находилась под присмотром Алёны и Ирины.
     Голодали, но рыба в Волге водилась, хлеб можно было купить, хоть и дорого. В городе стало скучно и муторно: сгорела сцена в городском театре, и её никто не восстанавливал, цирки закрылись в войну, на Бульварной улице не собирались влюблённые, как прежде. Зато гремели оркестры во главе с демонстрантами в революционные коммунистические праздники, горожане пели интернационал, будь он не ладен, а большевики устраивали бесконечные субботники.
    Денег и продовольствия у государства от пения не прибавлялось, поэтому начали трясти церковь и граждан. На Стрелку в собор Казанской божьей матери захватившие власть пришли вооружённой толпой, остановили службу и стали отбирать и выносить все драгоценности: посуду, самоцветы на иконах, серебряные оклады. Жертвенную серебряную кружку у Евы вырвали из рук, не погнушавшись мелочью. Старинные оклады варварски сдирали с досок и швыряли в общую кучу. Поживились на славу, выслуживаясь перед центром, понимая, что грабят и разоряют (Они же теперь власть - знай наших!). Самое страшное произошло позже, вечером, когда Харин Н.П., начальник ОГПУ, лично шмонал дом Щаплеевских. Вывезли всё, что до этого не смогли унести, запугали Еву и Ирину, а Алёну не тронули лишь потому, что Алина была при смерти, и та сидела у её постели. Дом отдали под приют инвалидов войны, оставив комнату Еве с детьми и комнату её сёстрам. Серафим находился в начавшейся волжской навигации и не ведал о произволе. На следующий день Харин вызвал Еву на допрос. Никто не знает, что он вытворял, но отпустил её поздно вечером всю в синяках и побоях, пообещав продолжить, если не будет сотрудничать со следствием по поводу участия в мятеже 1918 года её отца и братьев. Дай повод, а палачи найдутся.
    Ева оставила Георгия и Марию у золовки и ночью ушла в неизвестном направлении, оставив записку, что пошла топиться в реке. Когда пришли за Евой, кричали, грозились, довели детей до истерики и рёва, но удалились и не показывались более. Тела утопленницы не нашли. Вернувшийся Серафим, молча сидел вечер, слушая рассказ перепуганной сестры и детей, а в ночь ушёл. Он не любил жаловаться никогда. Где капитан был, не скажу, но утром Серафим имел на Харина полное досье: кто он, где живёт, в каком режиме работает и с кем общается.
    Через два дня начальника ОГПУ нашли во дворе его дома на набережной в невменяемом состоянии, искалеченного до неузнаваемости, с перебитыми ногами и руками. На второй день он скончался от ран. Искали долго, но у Серафима было алиби - он весь вечер и ночь пил горькую в кабаке с сотней свидетелей, а тех, кого взяли, никак не прояснили ситуацию. Два месяца спустя, когда силовики поуспокоились, исчезли заместители Харина... бесследно. За год пропали все, кто участвовал в церковном мародёрстве, а здание ОГПУ на пр. Луначарского горело, еле потушили городские пожарные команды.
    Серафим был неутешен, но остались дети, и он, скрипя зубами, работал. Не прошло и полугода, как Алину похоронили. На дворе стоял 1921 год. Она тихо скончалась на руках сестры в осень, позвав и попрощавшись с Серафимом. Три сестры были очень похожи между собой и на покойную мать, Антонину Фёдоровну. Алина призналась Серафиму, что всю свою маленькую жизнь любила его. Он поцеловал её, и она умиротворённо уснула навеки.
    Алёна погоревала с неделю и переключилась на детей зятя. Тётушка была на девять лет младше мамы, но такая же добрая и отзывчивая. Глаза только у неё казались печальнее, чем у родной матери. Дети быстро привязались к Алёне, которую до этого плохо знали. Ева всегда отправляла мужа в рейсы, идеально выглядевшим: белая накрахмаленная рубаха, отглаженная морская форма, начищенные пуговицы и ботинки. Алёна переняла её опыт, и Серафим уже не мог без неё обходится. Как-то вечером Алёна зашла в комнату к Серафиму и осталась. Он сначала сопротивлялся, но она сказала:
    - Не позорь меня. Я хочу быть женщиной и давно люблю тебя, - она скинула халатик, под которым не было ничего из одежды.
    - Щаплеевская, так же не честно... Иди ко мне!
    - А ты что же, не понимал, как мы любим тебя? - спрашивала она потом.
    - Нет, конечно. Я же любил Еву.
    - А теперь?
    - Ты и Ева, и Алина… обожаю тебя.
    Они не расписывались, просто жили семьёй. Через три года Алёна умерла после тяжёлых родов, но родившаяся девочка выжила, дышала здоровьем и была как две капли воды похожа на мать. Серафим назвал её Антониной в честь бабушки. Серафим похоронил гражданскую жену на Семёновском кладбище рядом с её сестрой и матерью, а в 1927 году в августе неожиданно объявилась пропавшая Ева. Оказывается, она всё это время находилась в Моложском Покровском монастыре, из которого их выгнали месяц назад. Часть женщин взяли в Афанасьевский монастырь, а Еву потянуло домой к мужу и детям. На радостях Серафим чуть не задушил её. Оказалось ещё, что Алёна знала, где находилась сестра, но смолчала и реализовала своё право на любимого человека и право стать матерью. Никто не осудил почившую женщину, да и смысла не было. У неё тоже, как у сестры, был туберкулёз. Серафим сочинил тогда грустную песню:

 
Рябь

У тебя нервный шок, невозможно дышать,
Я не знаю, как эту болезнь превозмочь,
И моя над тобою кружится душа:
"Боги, дайте ей силы в дождливую ночь!"

   Пусть бежит и бежит по воде ветерок,
   Я бы это придумать, предвидеть не смог,
   И на всех перекрёстках случайных дорог
   Ты являешься вдруг, мне ответствует Бог.

У тебя не глаза, а земной океан,
Я судьбу не спрошу, не доверюсь словам.
Налетит серый вызов небесной тоски,
И твою не согреть мимолётность руки.

   И бежит, и бежит по воде ветерок,
   Я бы это придумать, предвидеть не смог,
   И на всех перекрёстках случайных дорог
   Ты являешься вдруг, и потворствует Бог.

У тебя понемногу затеплится грудь,
Боль уходит - её я молю отвернуть,
Успокоят прохлада, с ромашкою чай,
Потерпи, засыпая, и утро встречай!

   Рябь бежит, и бежит по воде ветерок,
   Я бы это придумать, предвидеть не смог,
   Но на всех перекрёстках случайных дорог
   Ты являешься мне, и завидует Бог.

    У Серафима, у его семьи началась новая жизнь. С продовольствием в городе постепенно ситуация менялась: раскулаченные крестьяне или были репрессированы, или бежали из деревень в город, оставшихся на земле людей загнали в колхозы, обобществив крестьянские орудия труда и скот, отнятый у середняков и кулаков. Мужчин, погибших в больших количествах на фронтах войны, везде пытались заменить женщины. Они трудились и в колхозах на сенокосе, и на заводских станках, и крючниками (!) на пристани. Женщины вытягивали страну. Тяжёлая наступила эпоха, а когда она для простого человека была лёгкой?
    В начале тридцатых Казанскую церковь закрыли, вынеся остававшиеся ценности, а в храме организовали склад старых документов. В 1934 году разобрали на кирпичи старинную колокольню. Зачем?!


Серафим и Дионис

     ...Дионис находился в шоке. Насильственное навязывание идеологии массам народа - задача неблагодарная и бесполезная на длительный период времени. Десять-тридцать лет можно трындеть о мировой революции, свободе и равенстве, получить по сусалам от Польши в 1920 году и замять трагедию, жестоко подавить повсеместные крестьянские восстания, ссылаясь на кровожадность мироедов. Народ, любой народ, мудр по определению. Правильный ход и решения им обязательно находятся.
    ...Я не понимаю, для чего колокольню разбирали на кирпичи. Вы её строили, деньги на её воздвижение выделяли, население опросили? Ну, сняли колокола – чугуна или меди в стране не хватает, деньги на ремонт не выделяете, так у вас их не просят. Неужели кирпича мало? Кирпичные заводы испарились или исчезли песок и глина?
    Звонница на Стрелке олицетворяла древнюю ось города, представляется мне. Она воздвигнута была на месте старого ветхого деревянного храма. Историческое намоленное сооружение! Любое место имеет центр притяжения, внимания, обращения. Каждый город мира характеризуется такой точкой или осью, вокруг которой вращаются основные события и люди. Ось определяет прошлое населённого места и указывает будущее. В Москве, скажем, центром притяжения до сих пор является колокольня Ивана Великого. Интересно, кстати, где находилась ось (или сердце) Парижа до постройки Эйфелевой башни? Неужели в Бастилии?
    Легко было уничтожить ось Рыбинска - рушить всегда проще, чем создавать. Что взамен? - У большевиков - ничего. Им бы унижать человека перед выбранным идеалом и обобществлять, уничтожая возможность быть личностью, за исключением верхушки. Историю изменили под свои потребности, навязывая чуждую идеологию. К концу Советского этапа России народ смеялся над руководством страны и ненавидел партию диктата. Власть рухнула почти мгновенно...
    Провидению было угодно мучить и испытывать людей. Может быть, Русская земля должна была показать миру пользу и преимущество общественных форм существования? - Резонно, но обобществить все сферы жизни утопично и нельзя по определению. Человек должен иметь возможность уединиться, подумать, анализировать в тишине волнующие проблемы. Тишина и мечта – родные понятия.
    Критиковать и уничтожать легче, чем выиграть в споре времени, что лучше, а что хуже. Вы разобрали и уникальный рыбинский театр, построенный по проекту петербургского архитектора В.А. Шрётера в 1878 году, на кирпичи (капитальное строение, на которое люди отдавали свои кровные). Почему нельзя было сколотить новую сцену вместо подгоревшей? - Кинуть клич, и люди бесплатно бы восстановили здание, ведь отдохнуть, переключиться от тяжёлого труда стало негде, а потом всё равно строили другой театр, невзрачный, неприметный, т. е. хуже. Я понимаю, идеологически надо было убрать памятники побеждённого режима, но убрать в музей, а не уничтожать. История должна быть наглядной и доступной. Нет. Разбить вдребезги, камня на камне не оставить, а дальше не важно, как-нибудь проживём. Как-нибудь! Театр замечательной архитектуры за что?
    Абстрактная идея коммунизма варварски воплощалась в одной многострадальной стране. Миллионы людей были уничтожены, искалечены физически и духовно, разрушены вековые родственные связи, самая просвещённая часть страны вынуждена была эмигрировать и строить хорошую жизнь на чужбине. Ненависть, убийства брата братом, насилие всех видов, нищета населения и подавление воли человека - итог власти слепого идеала, некоего образа. Не случайно в древности существовала наука Образов...
    Дионис живо представил себя на месте Серафима. Ужас охватил его! Пока ты трудишься, твою жену, слабую женщину, избивают в застенках, любимые с детства родные места рушат и ломают, навязывают тебе чуждые мысли, отбирают недвижимость и собственность. Как жить, когда любишь Родину, свой город, своих детей, жену, работу, дом?!
    Дио отложил тетрадь и выглянул в окно. Маленькое солнечное светило роняло на двор красноватые лучи и убаюкивало взгляд. В поместье и округе заправляли тишина и покой. Наверное, от того Серафим стал капитаном, что любил эту плавную тишину и изменчивое постоянство великой реки. Он ощущал себя частью природы, Волги и Вселенной...
               

    ...На Волге выдалась тёплая бархатная погода. Дул, словно брезжил, слабый ветерок, по небу плыли пончиковые белые облака, а солнце не палило, а ласкало жёлто-пушистыми лучиками света. Волны от барж и буксира, не пересекались, растекаясь симметрично по левому и по правому берегу. Чайки кружились над головой, требуя бурунов из-под кормы, которые нет-нет выталкивали оглушённую винтами рыбу. Серафиму грезились иные страны и иные миры. Строки легко вытекали на приготовленные заранее листы бумаги.


     Камень

 Я - камень, я впитал века,
Тверды мои нутро и край,
Лежу.
     Гуляют облака,
Зовут на небеса,
           где Рай.
Я на песке, на берегу,
Бодаюсь с ветром и волной,
Желания приберегу -
Никто не знает путь земной.

С рекой молюсь за свой удел.
Бежит прозрачная вода,
И я то греюсь, то в воде
Внимаю влажные года.

Скуёт зимой прибрежный лёд
Оденет иней или снег,
Но летом, чувствуя тепло,
Меня погладит
           Человек,
Присядет на меня и вдруг
Взберётся, сверху меря даль,
И я увижу мир вокруг
Через него,
          забыв печаль...
Я - камень.
        Рядом камни спят,
А я, захваченный волной,
Плыву и радуюсь опять,
Что жизнь повелевает мной.

    Это Серафим увидел берег, сплошь покрытый булыжниками Ледникового периода. тысячи лет назад холод и льды заставили уйти людей с насиженных мест, притащив потомкам древних людей строительный материал для векового творчества.


      ***

Летние изводят токи
От земли наверх
             к тебе,
Чувства вторят вслед сороке,
Говорившей о судьбе.

Несбываемые встречи
Параллельны бытию:
Руки обнимают плечи,
Звонницы набаты бьют...

Где я? - Шелестят дождинки,
Намечая малый крен,
В темноте огни, как льдинки,
Тени прыгают из стен.

Рукавом взмахнуло лето,
Бросило укол лучей,
Но не наложило
              вето
На мечтательность ночей...

    Это ему вспомнилась Александра. Неужели наша история взаправдашняя? Где она теперь? Что с детьми? Как бы я хотел увидеть их! За размышлениями пришло новое стихотворение: увидел цветущий куст на высоком берегу, на самом краю обрыва


    Сирень


Тебе не спится.
           Ты пьяна.
Ты ищешь приключенья ночи,
А во дворе кричит
           она -
Весна любуется и прочит.

Забыта насовсем зима,
Сирень туманит мысли,
              Точит,
И ты кружишься не сама,
Пленённая муаром ночи.

Бушуют чувства!
            Чья вина?
Остановиться нету мочи.
Луна, огни и глубина.
Затягивает бездна ночи.

Тебя несёт.
     Ты - свет и тьма.
День отдаётся чарам ночи...
Платок душистый утром
                Смят,
А ангел над тобой хлопочет.
 

    ***

День клонится его к закату,
Выдумывает дождь тоску,
И тучи движутся куда-то
За Волгу, синюю реку,

А я несу свои утраты,
Свои безумные года,
Кочую по ненужным хатам
И посещаю поезда,

Которые везут куда-то,
Соединяют города,
И от рассвета до заката
Конца и края не видать

Дождей сезонного покроя,
Осенних, нудных, для мольбы,
И я не нахожу покоя
От выпавшей на кон судьбы.

    Навеяно дождливой погодой.


   Загадки

Не ведал я о тайне вод,
Сокрыты связи от людей,
И водород, и кислород
Хранят секрет лихих идей.

В ином пространстве центр зеркал,
Во мнимом поле - чудеса,
И в отраженье есть металл,
Который носят небеса.

Незримый фокус знает ртуть,
Как вещество - темны дела,
Запретный и закрытый путь,
Познанье книга не дала.

Загадки тысячи планет
Текут по времени миров,
И ничего простого нет
В расчёте атомных шаров.


    На пути домой случились новые стихи. Снова вспомнил Еву, пришедшею к нему подарком судьбы.


Утро тёплое на плечи
Ляжет спозаранку,
Чистотой овьёт аптечной
И залечит ранки,

Пахнет мятною травою,
Тихой, огуречной...
Я ведом лесной тропою
К стороне заречной.

Осторожно вскрикнет птица,
Не боится, но же
Надо дать сигнал сестрицам,
Где потомства ложе.

Пискнет, нежная, и в кроне
Прячется певунья,
Никого не видно, кроме
Разноцветий чудных.

Ландыш в колокольчик белый
Разливает мирру,
И сморчки на листьях прелых
Тянутся к эфирам.

Утро нежное на плечи
Ляжет спозаранку
И обрадует, и лечит,
И поёт зарянкой.


   ***

Стакан хрустального вина,
В горячей ванне пар и пена,
И в тонких линиях Она,
В блаженстве, чуть припухли вены.

Полынь на вкус того вина,
На дне неправильные льдинки,
И в тонких линиях Она -
Желанней не найти картинки.

На белой пене волос льна,
И алые раскрыты губы,
Вся в тонких линиях Она
Теперь моя навеки будет...

 
   Красива ты Его ночами


Красиво девичье плечо,
Красива ты его ночами,
За мужественными плечами
Тебе спокойно-горячо.

Хрустальна тонкая рука,
Хрустальна ты, его не видя,
При встречах так рукой обнимет,
Что утекает, как река.

Каскадом вьющихся волос
Красива ты - он замирает
И рук твоих не убирает,
Когда ему затеешь чёс.

Не насмотреться глаз огня
Ни в счастье вашем, ни в печали.
Красива ты его ночами,
Приказом Бога временя.


    Рейс туда-обратно - около пятнадцати стихов. "Может напечататься где-нибудь?" - мелькала шальная мысль. "Нет, рано. Надо Еве дать почитать. Критический взгляд никогда не помешает. Она - дока в стихосложении, родным подсунуть: "Вот мол я, какой! Дурачок, сиди тихо, не высовывайся... А заманчиво было бы издать книжку стихов с картинками и подарить жене - то-то она удивится! Нет, лучше напечатать её стихи, у неё их много намонастырено, я подглядел нечаянно. Нет, не годится без разрешения автора... Эх, Бориса нет. Как же мне его не хватает!"

    На реке бытуют свои правила движения и поведения на воде, свои есть звуковые и визуальные знаки. Приветственно звучат гудки труб при встречах караванов или судов. Если плывёшь вниз по течению, держишься правой стороны реки, вверх - левой. Курс нужно держать на створы, указывающие, куда нужно направлять нос корабля. Мели отмечаются на картах и изменение донной поверхности передаются из уст в уста. Часто донная и береговая картина реки сильно меняется, особенно, после половодья весеннего или осеннего. Серафиму нравилось плыть, маневрировать, разбираться в речных неурядицах. Его уважали и побаивались. Раз балтийский матрос, ростом и плечами со шкаф небрежно отозвался о его безукоризненном виде. Серый спокойно подошёл и так отделал наглеца в пять нелестных прикосновений, что тот чуть не захлебнулся в волжской водичке, свалившись мешком с качающихся сходней. В другой раз он таким образом шарнул греческого потного бугая-грузчика, перегородившего дорогу капитану, что его капитанская трубка разлетелась в щепки о голову несчастного, и у грека отключилось сознание. Могло быть хуже, но дружки оттащили тело и откачали, пролив амбала речной водицей. Требования у Серафима, как командира, были ясны и просты: постоянная работоспособность судна, чистота, знание своего дела и ответственное выполнение поставленной задачи.
    В предыдущий рейс он ещё вёз боеприпасы и оружие, сегодня трюмы были наполнены металлоломом, оборудованием для мельниц, сельскохозяйственной техникой. Страна постепенно переходила на мирные рельсы. В Астрахани по традиции загрузили две баржи арбузов и одну вяленной рыбы, в Самаре и в Казани - пшеницу с Сибири и Поволжья, в Нижнем Новгороде наполнили суда самоварами и товарами народного потребления: посудой, хомутами, одеждой. Хорошо ему плылось вверх, дышалось свободно и пелось. "Не к добру такие вольности, Серафим", - говорил он себе, а душа радовалась...


Арест

На пристани, обычно многолюдной и шумной, стоял только дежурный матрос, серьёзное лицо которого с выпученными сигнализирующими глазами, показывало, что на берегу неприятности. Серафим пришвартовался, отдал необходимые команды и сошёл по трапу, исключительно красивый и привлекающий внимание безукоризненной выправкой и строгостью. Не успел он войти в арку дебаркадера, как из служебной комнаты вышли трое вооружённых военных с петлицами НКВД:
- Товарищ, Ершов?
- Так точно.
- Вы арестованы. Вот ордер. Мы должны с Вами проехать в наше заведение. Вашу трость, пожалуйста, - сказал лейтенант, предъявив новенькие корочки чекиста. Серафиму пришлось подчиниться.
- Тяжёлая, а по внешнему виду не скажешь, - удивился литёха.
- Немец подарил в семнадцатом году, - иронизировал арестант, которого бесцеремонно ощупали и изъяли документы.
- Оружие имеется?
- Имеется, в сейфе, в рубке.
- Ключ от сейфа и побыстрее, - давил старший группы. Серафим отдал ключ, и один из конвоиров пошустрее метнулся за наганом.
- А как же груз, баржи? – безнадёжно спросил капитан.
- Разберутся без Вас, - ответил краснощёкий старшина, малый спортивного вида выше Серафима, непредставившийся и нагловатый. – Прошу в машину на Набережной и без фокусов.
- Я похож на циркача? – попытался шутить Серый.
- Вы похожи на арестованного, с которым нам не велено разговаривать по пути следования.
- Мы можем заехать ко мне домой предупредить жену?
- Нет. Служба предупредит. Прошу следовать наверх по лестнице, - сказал главный, и Серафим невольно улыбнулся: «Ясно, что не по каменистому склону». Больше ему смеяться и хохотать не пришлось довольно долго…

В кабинете на улице Бородулина, куда его доставили за пять минут, Серафима поджидал новый начальник, Баранов А.В. Листая дело Ершова Серафима Васильевича, он заранее знал, какая судьба тому уготовлена, и курил папиросу.
- Курите? – спросил начальник, увидев, что Серафим задержал внимание на пачке «Казбека».
- Курю… трубку, - ответил арестованный.
- Вас не удивляет, что Вас привезли к нам?
- Нет. Я служил в царской Императорском флоте и дружил с сыном купца Щаплеевского.
- И женаты на его дочери, сестра родная замужем за террористом, Вы забыли добавить, а также жили за границей.
- Не вижу криминала в том, что с детства дружил с Борисом и Евой, а также с Глебом, их младшим братом. С Борисом мы вместе учились в питерском политехе, вместе мечтали летать на аэропланах, но потом наши пути разошлись. Он остался лётчиком, а я стал моряком. Супруга, Ева Щаплеевская, набожная женщина и работает в церкви и лазарете медсестрой. Что касается Франции, где я в Сорбонне преподавал физику и математику по направлению из института и прожил около двух лет, рассказывать почти нечего.
- «Почти нечего». Об этом позже. Меня интересует, как Вы связаны с организацией эсера и террориста Бориса Савинкова «Союз защиты Родины и Свободы», и с Вашим зятем.
- Никак. После тяжёлых ранений в грудь и ногу я ушёл из авиации во флот, куда меня всегда тянуло ещё с детства, но за ненадобностью офицеров и развале флота на Балтике в 1917 году я вернулся в Рыбинск, где около пятнадцати лет работаю в речном флоте страны. Политикой не интересуюсь. Считаю свой главной функцией ответственно выполнять задачу переправки грузов по Волге.
- Не связаны, не знаете, не интересуетесь, а как же Щаплеевские бесследно улизнули из города и оказались в рядах Колчака?
- Об этом надо у них спросить. Я не располагаю информацией об их участии в мятеже 1918 года, с той поры не видел их троих и не знаю, что с ними случилось ни-че-го.
- А родные?
- Две младшие сестры жены умерли. Если б знали, они бы сказали нам. Писем мы от Щаплеевских не получали, и судьба их мне неизвестна. Где-нибудь сгинули. Сестра, Ирина, давно перестала убиваться по поводу пропажи мужа. Я ей помогаю поднимать двоих детей.
- Странно, не находите? Жили, учились вместе, работали у Щаплеевских капитаном торгового каравана, женаты были на сёстрах, от которых имеете детей, и не соизволили побеспокоиться об участи родственников.
- Я работал в найм не у Щаплеевских, а горбатился за копейки на Щаплеевских, - соврал, не моргнув, Серафим, намекая на классовую разницу между Василием Степановичем и им. - Ева вышла за меня не от хорошей жизни, также как и умершая Алёна, потому что не привыкли руками зарабатывать на хлеб. Стирать да выносить за больными – максимум их способностей. Что касается Бориса, так мы одногодки, выросли сызмальства, наши отцы дружили, но, повзрослев, пути наши разошлись. Егора я почти не знал, так как он был сильно младше нас.
- Итак, Вы утверждаете о непричастности к контрреволюционному восстанию в июле 1918 года, отрицаете принадлежность к организации Савинкова и не знаете, куда подевались Ваши родственники, - подытожил Баранов А.В. – Что ж придётся посидеть в камере и подумать. Может быть, до утра что-нибудь вспомните.
- Мне добавить нечего, - проговорил Серафим, видя, как майор ехидно улыбнулся чему-то.
- Караул, увести подследственного!
Его втолкнули в камеру, где уже находились пятеро человек разного возраста, из которых он узнал двоих, видимых им до революции на речной бирже. Трое оказались уголовниками, попытавшимися загнобить удручённого Серафима.
- Политический? – спросил прыщавый парниша и пнул в сторону Серого табурет. - Спать будешь надо мной, вон там, - указал он пальцем на свободное место нар. – Как зовут, речная душа?
- Серафим, - спокойно ответил капитан и сел к столу.
- Знаешь, что мы делаем с контрой? – начал неугомоныш и сжал кулачище перед лицом Серого. Он не успел договорить, как оказался под нарами, не подавая признаков жизни. Его кореша пошушукались и, приведя в чувство парнишу, затихли в углу.
- Кто ещё хочет мне что-нибудь указать? – спросил капитан. Народ расползся по койкам, не решаясь связываться.
Часа через два им дали поесть баланды, а ещё через два забрали и внесли потом окровавленным и избитым до полусмерти купчика, одного из двух знакомцев Серафима. Он стонал сквозь разбитый рот и ничего не видел из-за заплывших от побоев глаз. Пострадавшего обмыли водой и уложили на верхнюю полку. «Да, шутки кончились», - подумал Серый, прислушиваясь к шумам снаружи камеры. Иногда до них доносились глухие звуки то ли борьбы, то ли возни, то ли криков, то ли стенаний, но ночью никого более не вызывали. Серафим понял, что наговорил много лишнего с нервяка («Про Егора и про Ирину не спрашивали, а я напомнил») и решил на завтра отвечать коротко и по возможности односложно. Наутро их никого не трогали, а под вечер взяли второго знакомого, вернувшегося бледным, но весёлым.
- Я им всё-всё доложил и, представьте, мне сказали: «Молодец! Расскажешь о вашей организации, и мы тебя отпустим, а пока посиди-подумай.» Ни о какой организации я не знаю и не помню - малой тогда в восемнадцатом году был, двенадцать лет. Может, впрямь отпустят?
- Догонят и припустят, - невесело прокомментировал Серафим и замолчал. Пожилой друг разговорчивого малого отлёживался, не поднимаясь на пол.
На третий день в коридор на выход вызвали Серафима.
- …Значит, признаваться и рассказывать не желаем, - проговорил пожилой следователь и вызвал Федю. Федя был мордоворотом под двести килограмм с пониженным эмоциональным уровнем. Он бил умело, с наслаждением, пытаясь с нескольких ударов вызвать мольбу о прекращении или о пощаде. Редко, кто выдерживал разговора с этим боровом. Серафима три раза откачивали, пока изо рта не пошла кровь, Феде же до лампочки, были ли у тебя ранения лёгких, ан нет. Правая невезучая нога у Серафима опять была сломана, а кровь не останавливалась. Зубы с правой стороны жирная скотина выбила полностью. Вызвали врача, тот обнаружил след от ранений, и Серафима поместили в тюремный медпункт, где оказалась и Ева со сломанной левой рукой. Они, правда, не догадывались, что находятся друг от друга в десяти шагах.


В десяти шагах

  Еве наложили гипс на руку и снова вызвали на допрос. Когда ей начали задавать вопросы и в комнату ввалился Федя, она потеряла сознание. Девушка была слишком хрупкой, чтобы противостоять физическому насилию. На неё вылили ведро воды, а потом Федя сломал ей шутя правую руку, и Еву выпустили. От боли и обиды на человечество она еле добралась до травмпункта, где знакомый доктор, не спрашивая ни о чём, наложил ей второй гипс и сам отвёз на Стрелку. Случилось это спустя неделю, как освободили Серафима.
    Ничего подобного Серафим Ершов и представить не мог. Ему несказанно повезло, так как Министерство водного хозяйства срочно запросило по нему информацию в НКВД. Капитанов толкачей-буксиров, а, тем более лоцманов по совместительству, на всю Волгу можно было сосчитать по пальцам. План по перевозкам срывался, специалистов взять и поставить на судна не представлялось возможным (их попросту не существовало), и руководство речного управления обратилось в ЦК ВКП(б). Только это спасло Серафима и Еву от неминуемой гибели. Его на костылях доставили к родному буксиру, дали молодого выпускника речного училища и ещё одного палубного матроса в помощники и отправили в заключительный рейс навигации. На Серафима было страшно смотреть, но он не показывался на публике, оставаясь в капитанской рубке, с трудом ел и перемещался с кем-нибудь из команды. Когда ребята по прибытии обратно доставили его домой, то супруги рыдали и смеялись: рыдали, потому что всё-таки увидели друг друга, и истерично ржали от своего вида - оба в гипсе, оба почти недвижимы, у неё руки, у него ноги. От смешного до трагического каких-то несколько шагов.
    Не было бы счастья, да несчастье помогло. Семья сплотилась, несмотря на трудности. У Георгия шёл последний год обучения в школе, и родители наперебой помогали ему в учёбе, вспоминая гимназические знания. Когда сын был моложе, Серафим частенько брал его с собой в плавание. Мальчику нравилась Волга, папин буксир, его машинное отделение и речная свобода. Отец не перегружал пацана, но у юнги всегда были строгие обязанности на корабле. Он драил палубу буксира до блеска, соскабливал и подкрашивал борта с отколупывающейся краской. Георгию нравилось судовождение, и он подолгу наблюдал, как отец ловко маневрирует кораблём, чтобы выполнить поставленную задачу. Он тоже решил стать капитаном, но сначала постичь инженерную науку.
    Мария и Анна, которым в августе исполнилось по четырнадцать лет, сводили с ума парней, живущих поблизости своей красотой.
  - Машка, посмотри, невеста. Скоро внуки будут, - мечтал Серафим.
  - Брось, накаркаешь. Рано ещё, маленькая, - говорила Ева.
  - Мы с тобой в её годы много чего успели, - подмигнул супруг, а жена смутилась и покраснела вдруг.
  - Мы это мы, а они комсомольцы. Им страну поднимать, а не любовь крутить, - нашлась Ева.
  - Тебе виднее. Ты ей про взрослую жизнь-то рассказывала?
  - Конечно, нет. Думаю, они уже просвещены, не глупее нашего. С моим гипсом не показать толком, не в туалет сходить.
  - Я полагаю, умнее они… А девчонки вокруг нашего Георгия так и вьются. Надо его в Питер отправлять на учёбу. Сегодня же переговорим с ним о его будущем. Ты-то чего ждёшь от него?
  - Пусть сам решает: инженерная жилка у него есть – весь в тебя, а что у него на уме, я не знаю.
  - Хорошие у нас дети, Ева. Разъедутся скоро – скучать будем. Может, ещё одного-двух придумаем?
  - Ага, только гипс сниму, - она засмеялась, а он чуть не заплакал, но пересилил слезу. «Какое же мне сокровище досталось!» - подумал Серафим, любуясь своей хрупкой и очаровательной женой со скульптурно белеющими гипсами.
    - А с тёмно-синими я разберусь, дай срок, - зло заключил избитый, но выздоравливающий речник.
    Ева решила отправить дочь к тётке Клавдии, у которой останавливалась, когда пряталась по дороге в монастырь в 1922 году. Они переписывались, и Клавдия Степановна очень хотела увидеть детей своей любимой племянницы. Тётка жила в двадцати верстах от Рыбинска в старинном городе Мологе, что при впадении реки Мологи в Волгу. Анна, дочь Ирины, тоже попросилась в гости, и Георгий сопроводил их и маленькую Антошку на катере к бабушке Клаве.
 
    Клавдия Степановна кроме Рыбинска нигде не бывала, но, обладая феноменальной памятью, знала обо всём и много. Она была примерной домохозяйкой, потому что муж, местный городской судья, обеспечивал семью. Он умер в февральскую революцию, не пережив отречение царя. Супруга похоронила его на городском уютном кладбище и в советское время работала в местной библиотеке. Детей у них почему-то не родилось, и Клавдия Степановна с наслаждением изучала разные науки самостоятельно и очень много читала, отчего носила очки на цепочке и иногда казалась рассеянной. Когда прибыли внук и внучки, бабушка оказалась на вершине счастья. Наконец-то, её знания и кулинарные способности востребовались. Она доставала на рынке и по знакомству разные вкусности, покупала домашние молоко, муку и творог, ягоды и фрукты, чтобы испечь пироги, творожники, оладьи или блинчики с начинкой. Дети были в восторге. По вечерам баба Клава рассказывала девчонкам разные истории из прошлой жизни. Особенно много она знала о родном крае.


Сказки бабушки Клавы


    - Давным-давно, так давно, что и книги, и люди не помнят, кроме меня, конечно, здесь жили аборигены, которые назывались ведруссами. Никто не мог их завоевать, потому что они не противились природе, а жили с нею в ладу и напрямую общались с отцом всего сущего, с Богом, как отцом их всевидящим. Они не поклонялись ему, но вершили дела свои и сотворяли мысли его в созидании прекрасного. Они не рубили деревья, не ломали кусты и не перегораживали рек, как бобры, которые предназначены для такой работы и, действительно, способны строить плотины в несколько вёрст. Люди жили согласно с растениями и с животными, помогающими человеку во вселенском воплощении задуманного, потому что у них судьба такая - помогать людям.
    Долго и счастливо жили ведруссы в божественной красоте Земли, пока тёмные силы не извратили задумку прекрасного в других народах, в иных краях. Красивый образ ведический не мог быть побеждён извращённой подменой, и тогда жрецы эгоистически вызвали катаклизмы масштабные, ледниковые. Похолодало на Мологе, замёрзли реки и озёра, наползли на леса зелёные мощные льды с севера. Ушли люди с нажитых родных полянок и речек на юг, многие погибли в пути без связи с Родиной, но прошли годы, и растаяли ледники, проросли замороженные временем семена и вновь воспряла природа, потекли молочные туманные реки ведруссов, и сами они вернулись в родные края. Проросли в земле местные семечки. Снова пришли животные в помощь людям, и ничего не получилось у злосчастных земных жрецов.
    Хитрые они были и изворотливые, решили уничтожить всех до одного ведрусса. Грех смертный, уничтожать себе подобных и живой мир, но хотели жрецы управлять над всеми народами. Наслали они силы чёрные, несметные, которые за десятилетие убили всех древних жителей нашей земли, но те, кто приходил сюда, переселяясь и давая потомство, через благодатную природу вновь впитывали со временем знания древности, и возрождались ведруссы, воплощаясь в души детей и внуков. Прекрасные девушки и юноши зарождались на русских просторах, и не могли с ними справится тёмные полчища, потому что правила здесь сама богиня Любви и её помощницы, Лада и Мокошь, Вера и Надежда.
    По рекам и реченькам отправляли девушки венки, сплетённые с вложенными гостинцами и подарками, с зажжёнными свечками и медовыми напитками, а юноши доплывали до венков и находили безошибочно потом свою суженую. Знала вода текучая, кто кому пригодится...

    Приходили жить на нашу землю словене и кривичи, веси и карелы, и постепенно начинали говорить и писать, как природа пишет и разговаривает. Красива, многообразна природа русских лесов, полей, озёр и рек - снова счастливо живут люди на ней. Призадумались надолго силы тёмной стороны, не поработить им никак северные просторы. Хитростью, лестью и деньгами пытались обмануть счастливый народ, но отвергал и смеялся народ над потугами бесполезными. Новый ход придумали бесноватые: славить Бога-отца надобно, он-де дал Вам жизнь такую распрекрасную, строить храмы в честь него положено и обряды выполнять и подношения. Подпустили болезни и беды природные для убедительности.
    Любят ведруссы бога, отца своего и мудрого советчика. Стали строить красивые церкви да колоколенки, храмы расписные с крылечками узорчатыми да со звонницами. Хорошо было ведруссам и с новыми постройками, вписались они в природу-матушку. Защищать теперь надо святые места, строить в недоступности врагов и огораживаться. Пошло обособление и отталкивание мира животного. В скоплении народа на Стрелках рек, охраняющих, надёжно живётся, но требуется питание постоянное. Его добывать надо за стенами городскими. Появились охотники и стали животных умертвлять, используя в пищу. Вместо природных растительных божественных даров начали люди убивать души живые, и стали скудеть умом и духовными энергиями. Вроде правильно всё делали: и отца восхваляли, и веру защищали, а отдаляться выходило им от изначальной праведности. Навязали-таки народу образы чуждые и постылые. Другие религии жрецы ввели, стравили народы между собой. Красоту заменили богатством материальным и денежным. Стали люди накапливать их и драться за обладание ими, убивать начали друг друга. Понадобились защитники и воины, и пошло расслоение людей на материально богатых, на воинов и ремесленников, бояр-князей и крестьян-землепашцев. На грабительство и на защиту накопленного создавались дружины и войска, а князья и полководцы вели их на завоевание народов других и расширению границ государства своего. Росло государство – множились жестокость, жадность и несправедливость.
    - Что же, бабушка, исчезли чистые ведруссы с земли нашей? - спросила младшая внучка, Антонина-Антошка, со слезами в голосе.
    - Нет, внученька. Слушайте дальше, - продолжала бабушка.

    - Так образовались Новгородское княжество, Псковское, Польское, Ливонское, Владимиро-Суздальское, Булгарское, Нижегородское и другие. Молога включена была в Новгородские земли. Жили Новгородцы по демократическим законам. Главным являлось Вече народное. Собирались люди и решали, какого князя избрать на временное руководство и как дальше жить. Право голоса не имели только холопы - слуги, рабы беспризорные и пришлые люди, бесхозяйственные. Ушли как-то новгородцы воевать и грабить в дальнюю сторону и не было их семь лет...
    Ходит Любовь по Земле, невидимая глазом, смотрит, непорядок в стране новгородской - маются зря девушки и женщины, нет продолжения рода человеческого, бросили их мужи, непотребством занимаются. Стала Любовь сводить холопов с девицами новгородскими, и зажили они припеваючи, да тут вдруг вернулись мужи пропащие. Испугались холопы и убежали с любимыми женщинами вглубь лесов, в устье реки Мологи и построили город, который народ прозвал "Холопьим городком".
    Не простили мужи новгородские измену женскую и дерзость холопскую. Пришли они на Мологу без оружия, а с кнутами только и разорили город, наказав женщин и мужчин недостойных, а потом вернулись в Новгород. Вернулись в разорённый городок испуганные выжившие холопы, сбежавшие в лес от наказания, и возродили город Cholopy, как указано на картах старинных, туда, где заливные луга, тёплые мелкие заводи для разведения рыбы, идущей с Каспия в верховья Волги к Рыбной слободе и Мологе. Прошло время. Место здесь оказалось удобным для торговли и обмена товарами. Стали постепенно съезжаться сюда люди торговые с разных концов света: с запада по Мологе-реке, с юга и с востока - по Волге (Ра называлась она в те годы - райская), с севера по Шексне приплывали купцы-викинги и покупатели северные. Материальное богатство буквально реками текло к устью Мологи, и поменяли название холопье, неблагозвучное, на название речное, город Молога...


На белых ветках колдуны
Поддакивают треску ночи
И двигаются валуны
На ту опушку, на сорочью,

Где близко подо льдом река,
У берега круты изгибы,
И царствуют древён-века,
Сосна, лет триста, на отшибе.

Любуется зимой заря
И гладит лучиком вершины,
А на макушке декабря
Здесь необычные картины.

В провале ночи у зимы
Секреты красоты и звука.
Чего там шепчут колдуны,
Костлявые сжимая руки?


    Рос, богател городок, строились дома и храмы. Богатство привлекло прихожан, гостей и чёрный народ, монашеский. Стали строить вблизи города и реки Юги монастыри великие, подворья открывать в Мологе и в Рыбинске, обходить единой иконой Югской Божьей матери оба города в Крестный ход по праздникам и по мору людскому в эпидемии...
    Знали Будущее божественные ведруссы. Волхвы их всезнающие, высадили дубравы из святых желудей и кедры родовые из шишек сибирских, заложили тайны вековые в места родные: следовики каменные, курганы насыпные, лабиринты из камней и спирали хитроумные. В свое время они откроют тайны свои премудрые...
    Говорят, семитское происхождение у слова "Молога" - глубокая река переводится с древнееврейского. Неправда, ведрусская этимология этого гидронима, означающее молочную (туманную) реку с кисельными берегами, смородинными. Растут здесь вековые реликтовые, самые северные дубовые рощи и леса, а травы после половодья ягодные, сочные и питательные.
            
    Зажил в материальном достатке житель Мологи. Каждый год приносили ярмарки доход немалый горожанам и государственной казне. Сотни пудов серебра собирали государевы сборщики налогов, а на Мологе корабли стояли рядами в полверсты так, что пройти можно было с одного берега на другой посуху. Прямо на судах подчас и торг шёл, и сделки заключались, и перегруз товаров с лодки на лодку. Позавидовали враги богатству ярмарочному, перекрыли доступ по Волге к устью моложскому.
Переместилась торговля большая на среднюю Волгу, в Казань и в Макарьев, а потом в Нижний Новгород. Остался на Мологе торг внутригосударственный, тоже приличный и доходный. Но, как говорят писания, не все пока испытания прошёл люд моложский - худшее ожидается…
    - Что же предсказано, бабушка Клава, - спросили заинтригованные слушательницы.
    - Не знаю, милые. Скоро увидим.
    - Как же ведруссы, выживут ли они?
    - А вы и есть потомки тех жителей мудрых, мамы и папы ваши и я, - рассмеялась бабушка Клава. - Уютный у нас городок, компактный и речной, не правда ли?
    - Да, хорошо здесь, спокойно, - ответили девочки, засыпая на мягких сенных подушках и на бабушкиных пуховых перинах...

    Бабушка и внучки сдружились за лето. Она им показала самые интересные уголки города, рассказала почти о каждом доме и церкви. Вместе ходили в кинотеатр и купаться на реку молочную. Баба Клава предупредила соседского шестнадцатилетнего парня Андрея Шестова, главного хулигана двора, чтобы никто не посмел обидеть девчонок. Он обещал и слово сдержал, тайно влюбившись в Анну, но кому нужны провинциальные женихи, если за вами бегают уездные красавцы. В конце августа Серафим с Евой приплыли за детьми, и трогательно прошло расставание стара и млада.
    Антонина, особенно привязавшаяся к бабушке, не хотела уезжать, но надо было идти в третий класс начальной школы. Миленькая и тихая, она самостоятельно ходила в школу на проспекте Ленина, у Спасо-Преображенского собора. Она любила помогать Еве в хозяйственных делах по дому, а у папы подолгу сидела на коленях, частенько засыпая. Он нежно относил её на кровать, боясь разбудить, а, если она не спала, гладил её по светлым выгоревшим белого цвета волосикам, пока дочка не умолкала, завидев сон. Серафим любовался дочерями, радовался за сына и гордился городом, преодолевшим кризис разрушения.

    Закончился первый пятилетний план экономического развития страны. Было построено 1500 крупных промышленных предприятий, в том числе Днепрогэс (самая крупная в мире электростанция), металлургические заводы в Магнитогорске, Липецке, Челябинске, Новокузнецке, Норильске, Свердловске (Уралмаш), тракторные заводы в Сталинграде, Челябинске, Харькове, Нижнем Тагиле, автомобильные ГАЗ и ЗИС. Начал разрабатываться крупный угольный бассейн - Кузбасс. СССР занял второе место в мире по машиностроению и третье по выработке электроэнергии. Страна активно включилась в выполнение второй советской пятилетки.
    Рыбинск в первой пятилетке интенсивно изменялся и модернизировался: достроили цеха "Русского Рено", в которых до революции предполагалась сборка автомобилей, но теперь запустили первый собранный авиадвигатель по французской лицензии; завод "Металлист" спроектировал и изготовил первую в стране полиграфическую плоскопечатную машину "Пионер-1", а завод "Дормашина" выпустил в 1931 году первый советский дорожный каток. Судостроительный завод отправил на воду десять металлических катеров для речных нужд. Товарооборот порта с каждым годом увеличивался и к концу второй пятилетки достиг предвоенного уровня 1913 года. Серафим был горд, что приложил к этому непосредственно собственные силы и знания. Буксировка барж и судов требует умения и навыка, опыта и смекалки. Странно звучит ныне слово «пятилетка», а тогда под пяти годовалый ритм подстраивалась страна и многомиллионный народ.
    Всю зиму промучился Серафим с гипсом и медленно заживающей правой ногой. В марте сняли гипс, и он смог ходить на костылях. Ежедневно он массировал и разминал мышцы и тело, постепенно увеличивая нагрузку на ногу. К открытию навигации его ещё видели с костылём, а уже второй рейс он завершал со стальной выкрашенной под дерево тростью. Серафим никому не простил нанесённых увечий. Под ледостав исчез Федя: пошёл ловить рыбу и не вернулся (тело не нашли, наступила зима). Хитрый Баранов за высокие показатели в раскрытие политических преступлений перевёлся в область, где попал под очередную волну репрессий аппарата, а розовощёкий лейтенант, который не удосужился вернуть изъятую у Серафима трость, возглавил следственную группу ненадолго. Его обнаружили пьяным и замёрзшим в снегу.
    Летом Георгий отправился по стопам отца поступать в питерский политех, но прислал телеграмму, что институт расформировали и он подал документы в Ленинградский университет. Он окончил школу на отлично, и его зачислили на механико-математический факультет, на астрономию. Отец не опекал его, но подробно рассказал, что и как. Дальше сам. Летом у речного флота работы хоть отбавляй, расслабляться некогда. Георгий поселился в общежитии и, пока не начались занятия, играл с другими студентами в футбол. Он, как отец, любил играть в защите и в полузащите, организовывать игру и участвовать в атаках на чужие ворота. В детстве папа показал ему несколько финтов и научил бить с правой и с левой ноги. Как и Серафим, юноша был высок и зол по-спортивному. Он обводил соперника на скорости слева и справа, точно отдавал пасы и не боялся брать игру на себя. Георгий умел проигрывать, но не любил и бился до конца в любом матче, читая и понимая суть действа. Парня пригласили в сборную универа, и он умудрялся хорошо учиться и заниматься спортом.
    Ева выздоровела раньше мужа и устроилась по совету тётки работать в библиотеку, потому что руки побаливали, и докторами рекомендовался более лёгкий труд. Она взялась за переводы с французского и английского, чтобы не забывать языки и помогать изучать его Марии, которой особенно нравился французский. Ева и Серафим запланировали-таки девочку.
    - Страна живёт по плану, а мы что, хуже? Состаримся - у нас помощница будет, красавица в тебя и умница.
    - Умница, конечно, в тебя, - подначивала супруга, однако, прихорошилась. Как можно отказать такому импозантному мужчине, хоть немного и побитому. Небо не забывало их, и в сентябре женщина точно знала, что станет мамой в третий раз.
    1933 год входил в осень. Рыбинск менял свой облик. Меньше стало гужевого транспорта, появились грузовики и набирал мощности порт за элеватором, летом отремонтировали шлюзы на Черемхе, которую почему-то стали называть Черёмухой. Машиностроение уже в семь раз превышало мукомольное производство до революции - главное производство города. Вторая пятилетка ознаменовалась широким индустриальным развитием молодой страны Советов, и к сороковым годам наладился выпуск военной промышленности, химической, авиационной, танкостроительной, в деревне полным ходом развернулась коллективизация. Крестьянина закрепляли на земле ("Земля крестьянам!" - только наоборот). Интересный факт: сапожники, которые в каждой деревне были и шили обувь точно по ноге, а сапоги из разной кожи являлись непревзойдёнными по качеству, покинули родные края и ушли в города, где будто растворились в общей массе. Обувное, сапожное знаменитое на весь мир индивидуальное производство в России исчезло почти полностью.
Наряду с индустриализацией и коллективизацией раскрутился маховик массовых репрессий. Сажали за принадлежность к Троцкому, Бухарину, за слово против линии коммунистической партии, просто из зависти, по анонимным письмам, за то, что имеешь крепкое индивидуальное хозяйство. Стихийные аресты привели к арестам плановым, спускаемым сверху.

Тени

Тени ночью ходят-бродят,
Мечутся от ветра, скачут,
Топчут потолки и своды,
Держат подворотни мрачно,

Неотступны с телом тени,
Возникают в ритме квантов,
Прячась изредка на время,
Как зверьё и диверсанты.

И молчат, бегут от света
Вас хватают за одежды,
Нападают на поэтов,
Умирают, как надежды,

Но хилеют на рассвете,
Растворяясь в атмосфере,
Усыпляя ум поэтов,
Тех, кто ночи лунной верит.

Тени днями в пряже серой
И в жару ласкают кожу,
Застывают в интерьерах
И присутствуют ничтожно.

Люди пляшут, словно тени,
Окружают и хватают.
Злом цепляют во мгновенье,
За судьбою вырастая.

Ночь. Крадутся всюду тени,
Вновь мерещатся угрозы.
Закрываю шторы. Темень
Сном съедает стих и прозу.


     Волгострой в 1936 году начал возведение плотины и ГЭС на реке Шексна и шлюзов на реке Волга. Тысячи заключённых свозилось в чашу "Рыбинского моря". После политических репрессий инакомыслящих у страны появилась дармовая армия трудящихся, которую курировали силовые органы. В тяжелейших условиях проживания люди гибли пачками. Никто не считал умерших, захороненных в общих могилах. Заключённые жили в освобождённых от монахов монастырях и были задействованы в рытье огромного водоёма, вырубке вековых лесов, вывозе ценной древесины, бетонировании плотины и шлюзов.
    Сотни тысяч человек предполагалось выселить с насиженных старых мест. Я лично видел в библиотеке географическую карту 1848 года, которая вдоль многочисленных речек была испещрена названиями сёл, деревень и починков. Затоплению подвергались сотни населённых пунктов, в том числе город Молога, с церквями, соборами и монастырями. Вот когда заговорило пророчество, высказанное Клавдией Степановной. Около ста тысяч человек переселялось в окрестности Рыбинска и в сам город, который, естественно, был не готов к приёму такого количества переселенцев. Люди разбирали дома и сплавляли или вывозили их в окрестности Рыбинска, в основном, за Волгу, в район Слипа. Многие вынуждены были бросать недвижимость за невозможностью переместить или за ветхостью строения. Людей переселяли в Весьегонск, Череповец, Пошехонье и Рыбинск. Слёзы лились рекой на место будущего искусственного моря…
    Серафим попросил руководство речного управления и вывез к себе пожилую тётушку Клаву, которой нашлась небольшая комната в бывшем доме Щаплеевских. Переправили, что смогло уместиться на буксире: шкап платяной, комод дубовый, круглый раздвижной стол и кровать со старинными сундуками в придачу. Сильно горевала старушка, но рядом оказались внучки, которые не давали скучать бабушке Клаве. Клавдия Степановна потихоньку начала осваиваться, ходить на Мытный рынок, торговаться с продавцами рыбы, которую любила и коей потчевала внучек, изучала цены в магазинах и записалась в центральную библиотеку с изумительным расписным потолком читального зала. Самой частой гостей у неё, естественно, стала Антошка, спокойно засыпающая и ночующая у бабушки.
     Как-то вечером в окно Евы тихо постучали. Она выглянула и обомлела - Егор объявился... Он стоял под кустами в чёрной рясе, прячась от посторонних глаз в палисаднике.


 На Запад

    Самый короткий путь не значит самый близкий. Добираясь в Японию 1927 году, Борис смотрелся в океан: "Вот стихия, согласная мне! Вот природа, где я спокоен и упоён!" Тогда они пересекли расстояние до Японии по границе Жёлтого и Восточно-Китайского морей, минуя корейский остров Чеджу вдоль сначала северной части острова Кюсю, а затем - южного побережья острова Хонсю в море Сагами до столицы Токио. Месяц им пришлось провести в центре страны, чтобы справиться с делами формальными и неотложными, а потом семья отправилась в поместье Херовато Акиро, под Кофу, где на берегу озера Кавагути в два акра земли уютно вписался белый двухэтажный домик в окружении сада сакуры с ручьями и водопадом со скалы и двумя горячими источниками. Так называемое «Великое землетрясение Канто», случившееся в 1923 году в 90 верстах от Токио, пощадило родовые земли Акиро, уронив лишь лёгкий гостевой флигель, хотя унесло до полумиллиона жителей и разрушило более трёхсот тысяч домов по стране… Если б я был поэтом, то никогда не уехал бы отсюда, сидел бы в кресле и курил на пару с Фудзисан, величественно возвышающейся над миром.
 
    Борис облазил окрестности, взошёл к вершине Фудзи, к её представителю синтоистского Великого храма Хонгу Сэнгэн, который к удивленью гостя оказался собственником горы. С начала 17 века вулкан принадлежал монастырю по дарственной от сёгуна Токугава Хидэтада. Имея исключительные права, грех не воспользоваться возможностью получения исключительно высоких доходов. Бор посмеялся, но не стал задавать вопросы настоятелю: "Сколько стоит половина горы в йенах и откуда у сёгуна право на владение такой вулканической недвижимостью?" или "Меняюсь на залив - сговоримся?" Ему эта ситуация напомнила Рыбинск, где одна ушлая семья взимала плату за проход по берегу реки, когда бурлаки тащили судно вверх по течению... В горячих источниках близ Фудзиямы до сих пор раздают чёрные яйца, сваренные вкрутую и отдающие… вулканизмом. Вкус специфический. Раз в году у подножия горы проходит огненный Фестиваль Ёсида, который пытается упредить гнев священной горы, олицетворяемый принцессой Фудзи, Ками… Гнева реки Волги оказалось мало, чтобы унять алчность некоторых представителей российского дворянства.

    Как только маленькая Масуми пошла ножками, а Мизука прекратила накапливать материнское молоко, взрослых стали готовить к работе в Европе. Дипломатия Японии находилась в стадии становления, но разведка была опытной и матёрой. Борису предстояло играть роль торгового представителя фирмы Мицубиси, уже известной в деловых кругах мира своей надёжностью. Репутация фирмы поддерживалась качеством изготовления продукта и гарантиями производителя. Разведка часто маскируется торговыми компаниями.
    На транспортном торговом корабле "Осака" Херовато Борис с женой и дочерью отплыли на Запад. Кроме международной миссии плыли по делам представители торговых корпораций, ищущих рынки сбыта и новые возможности бизнеса, и студенты, обучающиеся в лучших университетах Европы, главным образом, в Германии.
Борис мечтал о путешествиях: Сибирь, Китай, Япония… Океан. Что может сравниться с Океаном?! – Ничего. Тихий океан или Индийский – разницы нет. Воды и волны окружают Вас со всех сторон, пенятся на гребнях, на носу и корме корабля, в грозу поднимают до клокочущих туч и опускают Вас до пустот в желудке, окатывая солёными брызгами от ударов о борт или от врезания носа в тело океана. Огромные водные спокойные или бушующие просторы несут твоё судно, словно щепку в реке, разве только, что вы не переворачиваетесь, если не потеряли управление. Оказалось, у семьи Хероватых всё нормально с вестибулярным аппаратом, и они спокойно переносили качку. Бор наслаждался стихиями воды и ветра, договорившись с капитаном о нахождении на мостике. Иногда ему позволяли стоять у штурвала, видя неподдельную радость русского богатыря.
Будучи в Харбине, имея время и кабинет на плавучем ресторане, Бор начал вести дневник-не дневник, а записи мыслей. Ему нравились японские хокку, созвучные его парадоксальному уму:
- Океан бушует, тёмен иллюминатор – хорошо на дне и у хибати.
- Сакура цветёт… Не торопись, товарищ!
Или такие
- Солнце морское греет воду и кровь, родные…
- Снежные вершины Фудзи не спят – со звёздами и Луной красотой блистают.
Он не заморачивался мечтами о писательской судьбе, просто записывал приходящие в голову, как ему казалось, глупости и размышления:

Расстояния. Эссе

Не «жмут» расстояния, удлиняются или сокращаются пропорционально желаниям моим. Я иду, еду, плыву созвучно времени и моей судьбе, пока не удивляющей. Вёрсты позади меня, страны, Родина. Она зовёт, но легко как-то отпустила в безвременье. Меня не пугают расстояния, даже до Луны и звёзд. Когда-нибудь мы полетим туда…
Дали манят. Я не тороплюсь, взвешивая действия и поступки, но зорко отслеживаю дорожные знаки и жду гонца, реального или мысленно-призывающего. Чувствую, как зовут воды, огромные и могучие, видимо, Океан. Мне стоило бы стать капитаном корабля дальнего следования, но не в этой жизни. Сейчас меня будто готовят к будущему и приоткрывают двери в дорогу на большие расстояния. Я не принадлежу себе – я рассыпался на вёрстах прошлого, кажущихся придуманными, и осел пылью грядущего на реперных точках истории, идущей как бы рядом со мной. Я то участвую в ней, то неожиданно просто созерцаю. Провидение приоткрыло мне будущее на Волге…
Мои расстояния далеко не пройдены…

Для Бориса время словно остановилось в плеске океанских волн и дующих разнонаправленно солёных ветрах. Искренняя влюблённость Бориса магнетизировала остальных пассажиров и моряков, заставляя улыбаться самых ворчливых и угрюмых на вид, а он стоял у борта, словно альбатрос, застывший у края громадной тучи.
- На тебя все обращают внимание, дорогой, - сказала Мизука, когда судно подплывало к порту Сингапура. – Мы не должны привлекать к себе излишний интерес.
- Извини, Мизука, я забылся.
- Однако, если бы я не полюбила тебя в Харбине, то непременно влюбилась бы теперь.
- Папа мой, - произнесла Масуми по-японски и прилипла к широкой груди отца.
- Конечно, твой и мамин, - нежно пробасил Бор, одной рукой держа дочь, а другой прижимая супругу, обнимая за тонкую талию.
Они всё-таки невольно привлекали взгляды своей естественной человеческой красотой.

В Сингапуре стояли четыре дня, устраняя возникшую течь в одном из трюмов. Борис с семьёй гуляли по городу, наслаждаясь недвижимой земной поверхностью и фруктовыми дарами крикливого восточного базара. Здесь можно было услышать речь из всех уголков мира. Экваториальная жара сводила с ума, но гости из Японии пили исключительно чай и сакэ, тщательно обмывая руки и фрукты, чтобы не подхватить заразу. Следующей остановкой планировался индийский порт Коломбо на острове Ява, но пришла радиограмма, что в Аравийском море случилось цунами, и из-за разрушений порты западной акватории закрыты. Корабль был принят индийским Мадрасом, где путешественники стояли неделю, пополняя запасы и пережидая шторма, разыгравшиеся в океане. Лишь к концу мая кораблю удалось через Баб-эль-Мандебский пролив (по некоторым версиям – Сцилла и Харибда древнегреческой мифологии) пройти в Красное море, на день сделав остановку в йеменском порту Аден, находящемся под английским протекторатом.
Красное море, Суэцкий канал, Каир – заход в порт на четыре дня, в том числе, для осмотра великих пирамид и сфинкса, расстрелянного при Наполеоне из артиллерийских орудий в упор. Средиземное море преодолели спокойно и последнюю дозаправку необходимым сделали в марокканском Танжере. Арабские улочки, средневековый колорит, запах, вкус божественных фиников и кофе поджидали сошедших на берег мореплавателей.
Не успели выйти в Атлантический океан, как попали в шторм, который Бор наблюдал с капитаном судна в главной рубке, а потом вдоль побережья Португалии и Испании корабль неуклонно добрался до устья Луары и французского Нанта.


 Нант


    Хлопок-сырец, который перевозил японский корабль, по легенде принадлежал фирме Бориса. Он должен был наладить сбыт и заключить договора на поставки. Цены на сырьё, имеющее стопроцентные продажи в Азии, были искусственно завышены, но, главное было не в том, чтобы быстро избавиться от товара и гнать новую партию, а ездить по континенту в разведывательных целях. Борис зарегистрировался на таможне, снял жильё рядом с портом, нашёл старый заброшенный склад, купил его и переправил хлопок в очищенное помещение, затем дал объявление в газету о покупке домика в районе приобретённого склада и стал изучать рынок товаров на бирже и в магазинах города.
               
    Город Нант с Луарой, протекающей рукавами по середине, с мостами, со снующими корабликами, с крепостью и старинными храмами пришёлся семье Херовато по душе. Это, конечно, не Волга, не Рыбинск с православными церквями, однако, древнее место с речным, рыбным запахом. Бор послал открытки в Марсель, в Тулузу и в Париж о своём прибытии, сам же принялся устраиваться по новому разосланному адресу, потому что Мизука, не мешкая, определилась с уютным домиком, не требующим скорого ремонта и имеющим густой сад на задворках. Они перебрались в дом и наняли гувернантку-воспитательницу из местных для дочери. Масуми сразу подружилась с няней, улыбчивой и весёлой девушкой с сексуальным (не иначе) именем Патриция, испанкой по происхождению.
    - Ты специально такую симпатяжку наняла, чтобы провоцировать меня? - спрашивал Борис супругу, отъезжая от дома на новеньком автомобиле "Рено", купленном в наглую без спроса и консультации с начальством, интересующимся однако любыми технологическими новиками в сфере транспорта: автомобилями, судами, авиатехникой, дирижаблями и т.п.
    - Так они здесь все на одно лицо, - смеялась Мизука.
    - Соглашусь, пожалуй, - улыбался Бор, предвкушая нескучную жизнь. - Правда, имена абсолютно иные. Я влюбился в имя, Пат-ри-ци-я.
    - Ах, ты уже и глаз положил? - всполошилась супруга.
    - А то, - не скрывался муж, подначивая невозмутимую обычно японку. - Пока ты будешь ползать по секретным кустам с веткой, пардон, в попе, мы будем заниматься таинством французской любви.
    - Лучше руль держи понадёжнее, а то отрежу тебе твои таинства, и это будет называться "харакири по-французски", - ответила ласково Мизука, поигрывая невесть откуда взявшимся ножичком.
    - Понял, любимая, ограничимся японскими нежностями, - произнёс Бор, припарковываясь на безлюдной обочине и кладя бесстрашно правую руку на мгновенно напрягшееся бедро восточной супруги.
    - Я смотрю, суша на тебя хорошо подействовала, - с придыханием произнесла она.
    - Не суша, а Франция, - засмеялся Бор, притягивая несопротивляющуюся жену к себе.
    - Если в машине, то будет мальчик, - со вздохом догадалась Мизука. - Давай на заднем сидении, вдруг здесь какая-нибудь полиция нравов...
    Полиция проехала, хохоча, наблюдая за раскачивающимся авто у обочины. Во Франции приветствуется прирост населения...

    У Бориса оказался встроенным талант продаж того, к чему он прикасался. Ему люди верили. За две недели он умудрился продать половину дорогущего хлопка-сырца и пробные спирали от комаров, оба ящика. Бор поднял цену материала, чтобы не остаться не у дел, а сам на вырученные франки закупил по ранее оговорённому плану старый дебаркадер, который тут же стал переоборудовать в плавучий ресторан - схема опробованная и верная. С названием, легко догадаться, не оригинальничал: "На Луаре" (Название "На Лауре" звучало бы нескромно, хотя с точки зрения бизнеса вопрос открытый). В общем, Бор окунулся в свою стихию, слегка оттягивая необходимую поездку в столицу.
    По объявлению опять же русский японец нашёл старого ресторанного повара, иммигранта из Твери, нанял ему молодёжь в помощники и в ученики, насытил залы, а также номера необходимыми мебелью, антуражем и атрибуцией, и открылся с рекламой. Над рукавами молчаливой Луары поплыла русская и японская музыка в живую и из граммофона. Борис успел окупить затраты, когда разразился мировой экономический кризис. Нет, к нему по-прежнему приходили, но уже только самые богатые, что позволяло хозяину держаться на плаву. В меню традиционно были блюда из свежей речной и морской рыбы, пельмени по-сибирски, котлеты по-киевски, блины и пироги с всевозможной начинкой. Бор жаловал постоянных клиентов, зная каждого лично, а с некоторыми вёл беседы, не жалея времени. Осенью, подготовив управляющего в лице красавицы-жены, он отправился на поезде в Париж, потому что пакет, переданный когда-то Серафимом, просто жёг душу.
    - Я ненадолго, - говорил он супруге. - Встречусь, передам, узнаю новости и через Марсель домой. Если найду родных, то дам телеграмму и тогда задержусь, но дня на два-на три.
    - Не обещай ничего - просто возвращайся и по возможности пиши, - попросила Мизука. - Дочке привези подарок, а мне не надо. Ты мой подарок.
    - Дипломаты на первый-второй рассчитайсь! - скомандовал он.
    - Первый.
    - Второй.
    - Первая...
    - Второй-второй, - проговорил Бор, поцеловал супругу и запрыгнул в вагон скоростного поезда, вдруг отчётливо осознав, что никогда не будет вторым. С дочкой он простился ещё дома, подмигнув нисколько не смутившейся весёлой няне.


 Гонец

    Борис прибыл на Северный вокзал столицы рано утром. В поезде с пробегающими мимо пейзажами, светлыми, полутёмными, тёмно-фонарными, в голове проносились множества мыслей, главной из которых была: "Серый, как мне тебя не хватает! Только с тобой мы менялись местами, кто первый, кто второй, страхуя друг друга." Он вспоминал юность и студенчество, первую мировую войну, Рыбинск и Волгу, приехав опустошённый воспоминаниями. На вокзале Бор выпил чашку ароматного кофе и, спросив, как добраться до Сорбонны, вскочил в трамвай, глазея по сторонам.
    Париж жужжал. По улицам и тротуарам носились мальчишки с кипами свежих газет и на ходу рассчитывались с покупателями, спешащими на работу. Гудя клаксонами, мчались навстречу автомобили, распугивая пешеходов и дымя выхлопными газами. Извозчики на облучках кисло жались по сторонам, понимая, что их век заканчивается навсегда. Самые ушлые шли учиться вождению авто. Разносчики газет кричали о рухнувших акциях на бирже и мировом кризисе, всерьёз добравшемся до Парижа. Французский прижимистый народ понимал - наступают тяжёлые времена, лишь бы выжить. У страны не было внешних займов, имелось много колоний по земному шару: в Африке, Латинской Америке, Индокитае, но положительный торговый баланс постепенно за годы кризиса растаял, так как перепроизводство промышленных и сельскохозяйственных товаров перенапрягало экономику. Дешёвые кредиты исчезли, цены на товары упали, производства начали работать вхолостую, почти без прибыли, и пошли разоряться мелкие, а потом и средние предприятия и хозяйства. Началась безработица. Из объявлений в газетах явствовало также, что Франция ещё не переварила русскую эмиграцию.
    Сена, мосты, архитектура напомнили мгновением о Питере, но Эйфелева башня и Нотр-Дам вернули обратно и выплюнули на бульваре Сен-Жермен, куда его послал из какой-то позапрошлой жизни его лучший друг. Бор постучал бронзовым дверным кольцом и остолбенел, когда дверь открыл худой крепкий юноша, как две капли воды похожий на Серафима.
    - Вам кого? - спросил он по-французски.
    - Я Борис, друг твоего отца, Серафима. У меня для вас посылка от него, - едва находя слова от волнения, произнёс мужчина на пороге.
    - Прошу Вас, заходите. Мама, к нам гость! - позвал парень. Вверху на втором этаже произошло некоторое движение и шуршание материи, а затем на лестнице показалась красивая дама, модная и уверенная. Это была Сабрина, и Борис вспомнил её по фотографиям друга.
    - Ах, - произнесла Сабрина, у которой внутри всё ухнуло в ноги, и она пошатнулась, но удержалась за перила. Она тоже узнала Бориса по снимкам Серафима.
    - Сабрина, не волнуйтесь, у меня нет плохих известий, но есть письмо для Вас из России, которое передал мне Серафим. Я так долго добирался из-за трёх океанов, что, видимо, новости устарели. Вот всё же примите оказию и не ругайте меня, - вымолвил Бор, протягивая старую бандероль. В комнате незаметно объявилась светленькая девушка ангельского вида, внешне очень похожая на Сабрину, но с синими крупными глазами. "Мальвина", - пронеслось в голове у Бора.
    - Что же мы стоим! - спохватилась хозяйка, принимая конверт. - Проходите в гостиную. Серж принеси, пожалуйста, бокалы и вино. Никогда Бор не видел женщину, читающую письмо от любимого человека: как не владела она собой, эмоции прорывались сквозь прочитанные строки и фразы. В конце она, не скрываясь, плакала.
    - Извините, Борис, я от неожиданности расчувствовалась... Тут крупная сумма денег. Это мне?
    - Да, несомненно. Деньги на содержание его девочек, Софии и Василисы. Я могу их увидеть? - Он по выражению лица Сабрины понял сходу, что опередил рассказ женщины.
    - У них, надеюсь, всё хорошо... Это моя дочь Катрин. Ей шестнадцать. Я так поняла, что Серафим не знает о её существовании. Давайте выпьем за встречу, - предложила взволнованная хозяйка дома. - Серж попроси Франсуазу (Она появилась на секундочку, чтобы поздороваться, и далее шуршала на кухне) сварить кофе покрепче.
    Компания выпила за встречу, за знакомство, за Серафима, и понемногу неловкость первых минут исчезла, и возникло взаимное расположение. После коротких светских вопросов и ответов типа "Как доехали? - Спасибо, хорошо", началась более подробная беседа. Борис вкратце, но образно, рассказал о том, как покинул друга, семью, родной город и страну, где воевал и каким образом оказался Херовато и в Нанте. Серж слушал с открытым ртом, не пропуская ни полсловечка, хотя, когда появлялась горничная, лёгкий румянец возникал на его щеках. Настал черёд Сабрины. Видно было, что ей тяжело вспоминать прошедшее.
    - Серафим уехал, когда началась война. Мы думали, что она продлится недолго, потому что против Германии и Австро-Венгрии объединились три империи, с запада и с востока. Год, от силы полтора, и Серафим планировал вернуться, но война затянулась, а потом пошли революции, внутренние гражданские разборки и кровавый большевизм в России. Мы получили в войну два письма от него, где он сообщал о двух тяжёлых ранениях и возвращении в город Рыбинск на восстановление здоровья.
    - Он действительно был очень худ тогда, - встрял Бор.
    - В октябре 14-го я успешно родила дочь, и мне было не до войны. Старшие дети у меня подрастали, ни в чём не нуждались, - продолжила Сабрина. - Две огненно-рыжие девочки называли меня мамой. Из странствий вернулся мой отец, был несказанно удивлён и, к счастью, рад. Внучки и внук не слезали с дедушки, который умел хорошо рассказывать о своих путешествиях. Младшую, Катрин, он постоянно носил на руках и всячески баловал.
    - Да, я помню, - вклинился Серж. - Он рисовал словесные картины, и я будто видел кино, а сестра часто смеялась с дедушкой.
    - Да-да, - подтвердила Катрин.
    - Через три месяца отец, привезший с собой целую коллекцию предметов, опять отправился в очередное плавание, в Австралию, откуда прислал открытку с рисунком семейства кенгуру. Детям исполнилось по шесть лет, и я наняла домашнего учителя, с которым нам повезло: он любил детей, много знал и умел преподнести знания.
    Был декабрь 20-го года, когда, мне доставили телеграмму из Америки, из Чикаго. Отправителем значилась Алиса, которая справлялась о судьбе Серафима, Софии и Василисы. Я ответила ей письмом, поведав нашу историю, и она сообщила, что скоро приедет за дочерями. Алиса приплыла с американским мужем Фордом Джоном, родственником того самого знаменитого Форда Генри. Она носила его фамилию и была сногсшибательно красива и изысканна.
    Я поняла, что она заберёт девочек и подготовила их к встрече с родной матерью. В марте 21-го они пожаловали к нам. Джон тут же уехал по делам, а мы целый день рыдали наперегонки, по очереди и вместе.
    - Да, сцены были душераздирающие, - подтвердил слегка опьяневший юноша, - а тётя Алиса невероятно красивая женщина...
    - Когда мы подуспокоились, - продолжила Сабрина, осушив бокал, - я услышала заокеанскую историю Алисы.


    Рассказ Алисы в диалоге с Сабриной


     - Я прибыла в Нью-Йорк и была шокирована могущественным видом новой страны и континента. Денег оказалось достаточно, чтобы купить приличную квартиру рядом с центром города и безбедно существовать год, за который у меня появилось куча поклонников. Я посещала исключительно дорогие рестораны, театральные представления и выставки, на одной из которых в художественной галерее познакомилась с будущим мужем, Джоном. Он без ума от меня, я - от его возможностей, у нас сложилась отличная семья, особенно, после рождения двух сыновей (опять близняшки - Алиса плодила двойни).
    - Где же они? - спросила я.
    - Дети сейчас у родственников, - ответила Алиса.
    - Как их зовут?
    - Алекс и Генри, они похожи на меня, - сказала с гордостью гостья и достала фотографии семьи. Сабрина тоже принесла семейный фотоальбом. Они с увлечением рассматривали снимки, пока не дошли до последних, самых свежих.
    - А это мы на выставке в Нью-Йорке картин русского художника Рериха Николая Константиновича, который произвел фурор в Америке. Никто не ожидал увидеть историческую и духовную Россию в художественном исполнении, видя с какой жестокостью проходит гражданская война и революция. Его картины и репродукции "Варяжское море", "Русь изначальная", "Сокровище ангелов", "Дочери земли", "Ещё не ушли", "Дочь викинга", "Гонец" потрясли меня, да и всех американцев. Казалось бы я, россиянка, должна знать Россию, где родилась и прожила значительную часть жизни, но гениальный художник открыл для меня новые горизонты сознания и восприятия...
    - Вот, я рядом с Рерихом. Он взглянул на меня проникновенно и молвил: "София Премудрая". Меня будто током прошибло, ведь дочерей зовут София и Василиса и обе Премудрые по русским сказаниям. Я ринулась искать Вас, и вот мы здесь. Муж меня поддержал, но из-за вечных дел на День рождения девочек выбраться не удалось...

    - Мне было тяжело расставаться с ними. Я стала их французской мамой и всегда буду рада увидеть вновь, - устало резюмировала Сабрина. - Мы обменялись адресами, фотографиями, а впоследствии телефонами... можете переписать. - Борис достал походный блокнот и воспроизвёл адреса и телефоны обеих женщин, долго разглядывал фотки, и вдруг у него неожиданно вырвалось:
    - А ведь она отшила меня тогда в два жеста…
    Потом он спохватился, но подробности утаил. Они мило просидели весь, выдавшийся дождливым, вечер, сойдясь на том, что "хорошо сидим - не хватает одного - Серафима". Компания проболтала до полуночи. Борис успел влюбить в себя всех домочадцев, а утром он уехал в Марсель искать брата Глеба, пообещав звонить и навещать при случае. Сержу, который поступил в Военно-морскую академию, Бор подарил свой серебряный православный крестик на цепочке:
    - Он меня везде спасал, Серёга. Носи, не погнушайся подарком. Больше у меня с собой ничего нет, а, когда увидимся, Бог весть.
    - Катрин, погоди, тебе найдём хорошего жениха. Я ручаюсь. Приезжайте к нам, в Нант!
    Он поцеловал всех на прощание, как родных, уезжая в новое приключение.


Марсель. Брат

    Дождливым вечером Борис прибыл в Марсель. Он остановился в гостинице у старого порта, решив начать поиск брата с утра. Ему порекомендовали посетить ресторан "Звезда", которому уже исполнилось более двухсот лет. Здесь собирались матросы с иностранных кораблей, стоявших неподалёку в порту. Так не бывает, но только он вошёл внутрь, как увидел Глеба с кружкой золотистого пива.
 
Старший брат чуть не опрокинул напиток, когда увидел Бориса. Они обнялись и расцеловались под удивлённые взгляды соседей, а потом устроились у окна за освободившимся столиком.
- Бог сжалился над нами и свёл вместе, не иначе, - начал младший, разглядывая Глеба и ещё не веря собственным глазам. – Ты ещё больше стал похож на мать.
- А ты возмужал, настоящий Илья Муромец.
- Так я и летал на аэроплане «Илья Муромец» Игоря Сикорского, пока не начался развал страны… Отец умер, Глеб. Он был серьёзно ранен. Я выходил его, но он подхватил по дороге лихорадку, и его потрясённый событиями организм не справился. Я похоронил его в Астрахани… Мы подняли восстание в Рыбинске, но были преданы, и наши планы сорвались. Во время штурма Коммерческого училища у железнодорожного вокзала потерялся Егор. Где он, не знаю. Ева и Серафим, Алинка и Алёнка, Ирина с детьми остались в Рыбинске. Я слышал, там красные лютовали, арестовывая подозреваемых. Мы с отцом благодаря Серафиму чудом выбрались по Волге вниз. Ты что-нибудь знаешь о наших?
- Нет. Писем оттуда не было. Мы успели уехать перед началом террора. Знаю, что на Волге был гладомор, тиф и страшные репрессии. Советы до сих пор искореняют недовольных и имущих, в том числе, среднего крестьянина. Под подозрением бывшие купцы, чиновники, офицеры. Слыхал, расстрелян поэт Гумилёв Николай?
- Поэта-то за что? – нахмурился Борис, зная, что Ева и Серафим писали стихи.
- У них теперь свои пролетарские писатели: Горький, Есенин, Маяковский.
- Угу, оба последних покончили счёты с жизнью, и… Блок.
- Не знал.
- Это я здесь, во Франции прочитал…в эмигрантских газетах. Из писателей выехать успели Толстой, Куприн и Бунин. Бунину прочат Нобелевскую премию по литературе.
- Дай Бог, - согласился Глеб. – Ну а ты, как здесь оказался?
- Я сражался на стороне белых в рядах Колчака, отступал в Сибирь с боями, ушёл с атаманом Семёновым в Манчьжурию, обосновался в Харбине, писал на ваши адреса, но ответа не получил.
- Так мы изменили фамилию – стали Раушенбахами. Щаплеевский не выговаривается французами и не переводится. У меня открыта большая юридическая практика для эмигрантов и не только…
- Значит, пропала фамилия, - грустно проговорил Борис. – …Как семья, дети, Мария?
- Семья в имении, просто у меня что-то случилось с двигателем на яхте, которую загнал два часа назад в ремонт, поэтому и оказался в кабаке. Мы утром их увидим, рассказывай дальше!
- О чём я… Ах, да. В Харбине мне удалось открыть ресторан, где познакомился с высокого ранга японцем из дипломатов и его дочерью, на которой женился, принял японское гражданство, их фамилию, чтобы выбраться на Запад. Сейчас я с семьёй, женой Мизукой и дочерью Масуми, обосновался в Нанте, как торговый представитель Страны восходящего солнца. Моя нынешняя фамилия, не смейся – Херовато.
- Да-а, благозвучненько, братишка, не ожидал, - Глеб задумался, глотая пиво. – Видишь ли, ситуация в Европе сложная: то войны, то кризисы. Тесть, Илья Моисеевич, с Марией Семёновной продали виллу в Италии и перебрались за океан в Америку, потому что в Европе набирает силу фашизм, нетерпимый к евреям.
- Давно они переехали?
- Лет шесть назад. Мы перезваниваемся часто, а Елена, дочка, и сын в прошлом году ездили к дедушке в гости. Им очень понравилось там.
- Чувствую, ты нацелился за океан.
 - Мы подумываем тоже о переезде к ним. Предлагаю встретиться завтра за семейным столом и обсудить всё.
- Согласен, не будем торопиться, - согласился Бор в нетерпении от встречи с Марией и детьми.
Они долго обсуждали политику, экономику, культуру. Борис рассказал о гражданской семье Серафима в Париже, о его первой жене Алисе и дочерях Софье и Василисе, показал брату фотографии. Глеб похвастался семьёй, сыном и дочерью, которая, как и сын Борис, тоже на самом деле была дочерью младшего брата и которую тот никогда не видел. Раушенбах средний прилично зарабатывал и ни в чём не нуждался.
Борис понимал, что надо держаться ближе друг к другу, но в Штаты ехать не мог. Глеб, не испытавший трудностей, казался ему младше, не глупее, а, именно, младше себя, при чём это чувство сложилось с юношества.
- Глеб, нужно выспаться.
- Согласен, Борис. Идём в центр.
Завтра предстояла эмоциональная встреча, и братья пошли спать в гостиницу.


Раушенбахи

Они по привычке рано проснулись и бодро двинули в порт. У берега, у причалов негде было свободно яблоку упасть, сколько лодок, яхт и катеров качалось на волнах гавани.
- Вон за тем мыском моя яхта, - сказал Глеб, указывая на пирс в двухстах метрах от спуска.
- Я кофе куплю и подойду, - крикнул ему Бор, сворачивая к вчерашнему кабаку.
Глеб подошёл к яхте, возле которой курили вчерашние специалисты.
- Ну, как готово?
- Да, слышишь, как тихо урчит? – сказал детина справа.
- Слышу, - они спустились внутрь, и Глеб убедился в выполненной работе. - С меня вторая половина суммы, держите. Он протянул 200 франков.
- Э-э, нет, дорогой. Четыреста за работу, как договаривались, а мы ещё всю ночь охраняли твою собственность, так что нам причитается ещё пятьсот монет, - сказал тот, что слева. И тут нарисовался Борис с дымящимся кофе. Он поставил чашки и спросил по-русски у брата:
- Что, вымогают, биндюжники?
- Здесь мафия. Лучше не связываться, а заплатить.
- Так я и рассчитаюсь, - мирно произнёс Бор и нанёс такой удар, что верзила справа упал на умника слева, и оба почему-то сильно ушиблись о камушки. Большой бандит не шевелился, а маленький получил пинок в грудь и захрапел слюной.
- Мы в расчёте? – спросил Бор у умника, который в ужасе замотал головой, мол «Oui».
- Да, говорит, - перевёл Борис Глебу, усмехнулся и пригласил на мелодично тарахтящую яхту. - Кофе пей, а то остынет.
- Быстро ты рассчитываешься, однако, - подивился довольный Глеб, убирая бумажник и допивая горячий ароматный напиток. – Всё нормально, отчаливаем. В Марселе, имей в виду, страшный бандитизм. Редкий день обходится без криминала.
Они отвязались, убрали якорь и поплыли прочь. Буквально через двадцать минут им открылся вид на белую виллу в густых зелёных зарослях, как потом оказалось, винограда с врезанной в скалу бухточкой и аккуратненьким причалом.
- Хорошо порой живут русские за границей, - присвистнул Борис, радуясь увиденному. – Я, пожалуй, задержусь у тебя на недельку.
- Не вопрос, братишка, сколько угодно оставайся, - улыбался Глеб, предвкушая реакцию на сюрприз в виде младшего брата.
- Ловлю на слове, - оживился Бор, пришвартовываясь канатом.
В домике вверху почудились шум и оживление – их, видимо, заметили обитатели.
Братья поднялись к террасе дома, из которого выскочили парень с девушкой.
- Папа, здравствуй! – закричала молодёжь и, увидев незнакомца, уставились на него.
- Дети, это ваш родной дядя, Борис Васильевич, мой младший брат. Прошу любить и жаловать. А это Борис и Елена, - представил ребят Глеб. Бор быстро, но цепко взглянул и обнял сына и дочь, поцеловал каждого в голову и проговорил с комком в горле:
- Пойдёмте в дом знакомиться.
- Борис! – вскрикнула Мария, выйдя на крыльцо, - неужели ты! - Она обняла зятя и вдруг прослезилась. – Боже мой, какими судьбами?
- Мимо гребу кролем, смотрю братан плывёт на яхте, спрашиваю: «Далеко живёшь?», а он мне: «Забирайся, подвезу» Ну, думаю, надо заглянуть к родственникам, проведать, чем у вас тут кормят.
- Ой, прости меня, сейчас непременно будем завтракать, - вскинулась хозяйка и побежала на кухню, такая же лёгкая и шустрая, как прежде.
- Заходи, Борис, будь как дома, - пригласил Глеб, и они по ступенькам зашли внутрь.
В глаза бросилась роскошь и чистота. Везде было аскетически просто, но качественно, дорого, функционально. Чувствовалось воспитание Раушенбаха. Борис незаметно присматривался к детям. Они дружно раздвинули стол, накрыли его скатертью и принесли столовые принадлежности. Тёзка-сын был чуть ниже Бориса, но выше Глеба, походил на их породу, но носил очки. Елена полностью копировала маму. «Славные», - решил Бор, привыкая к обстановке.
В воскресение семья по обыкновению ездила в церковь, поэтому Борис застал всех празднично одетыми. Он предложил не менять установленного порядка, и родственники в полном составе поехали в маленькую церквушку на берегу. Церковь Святого Эдуарда вмещала не более ста человек, но прихожане были постоянные, местные и давно знали друг друга. Бор выделялся своим ростом, но его не смущали чужие взгляды. Он поставил свечи за упокой и отстоял службу. Возвышенное состояние усилилось праздничным столом дома у Раушенбахов.
Херовато Борис весело поведал свою историю путешествия из России в Китай, Японию и Францию, не забывая показывать фотографии из доставленного на виллу багажа. Родственники выложили свои, дивясь приключениям удачливого «дяди» и брата. Рассказывая о себе, Глеб признался, что часто бывает в столице по оформлению разных юридических документов. Он неоднократно брал кого-нибудь из семьи при поездке в Париж, так что дремучими провинциалами они себя не считали и ориентировались в жизни страны. Сын заканчивал университет Экс-Марсель по юридической части, а дочь поступила туда летом и училась на первом курсе филологии. Молодой Борис имел сильную близорукость, поэтому не годился в армию, а Елена годилась, но не хотела быть связисткой, регулировщицей или медицинским работником.
- Я предлагаю не торопиться с решением о переезде в Америку, - советовал Бор. – Во-первых, у Вас здесь всё налажено: и учёба, и работа, и быт; во-вторых, надо хорошо знать английский, чтобы хорошо устроиться в новой стране, в-третьих, я только что обосновался в Нанте и хочу пожить во Франции с семьёй и с трудом найденными родными людьми.
- Мы уже, на самом деле, купили небольшое ранчо рядом с тестем, а дети английским владеют с детства, - признался Глеб.
- Отлично! Недвижимость никуда не денется – есть, где спрятаться, - подхватил гость. – Не спешите! Уехать никогда не поздно… Я ещё не познакомил вас со своей семьёй.
Решили действительно не торопиться, тем более, накатили кризисные явления: торговля падала, уровень жизни опускался, клиентов становилось меньше. Можно было обождать пару-тройку лет. Всё надо стараться делать вовремя, только вот как знать, когда наступит этот необходимый час «икс». В течение вечера Мария и Бор интимно переглянулись, но никто этого не заметил. Мария волновалась и периодически краснела, но в такие встречи мало кто остаётся спокойным и уравновешенным.
- Красиво у Вас, - польстил родным Борис.
- Это Вы не видели здешнее утреннее море и бухту! – воскликнула Елена. – Вы надолго к нам?
- На два дня, послезавтра уезжаю, - ответил Борис.
- Я завтра еду на работу, дети – на учёбу, - сказал Глеб. - Маша может показать окрестности днём. Яхтой она управляет отлично, а вечером опять устроим посиделки на террасе.
- Договорились… Будем укладываться? – спросил Бор, который внезапно ощутил усталость, эмоциональную и физическую.
- Вам постелено в гостевой комнате наверху, дядя, - поведал «племянник».
- Спасибо, тёзка. Спокойной ночи всем! – и Бор в сопровождении детей отправился почивать…

Борис так сладко заснул, что, открыв с рассветом глаза, не мог понять, где очутился. Форточка не закрывалась на ночь, так что он вдыхал морской воздух и слышал отдалённые гудки пароходов. Над Лионским заливом висел плотный туман, который мягко высвечивался изнутри зайчиками от волнений моря. Солнце быстро поднималось над горизонтом, и Бор, приняв ванну, оделся и вышел на балкон. Оказывается, родня уже давно бодрствовала, и Глеб махал детям с верхней дуги дороги о готовности выезжать. Борис крикнул «Доброе утро!», помахал рукой убывающим и спустился вниз, где вкусно пахло заварным кофе. Мария принесла на русском затейливом подносе завтрак, поставила на столик в террасе, и они, наконец, оказались вдвоём.
- Ты совсем не изменилась, такая же красивая и умная.
- А ты стал ещё интереснее, - парировала комплимент Мария, вспыхнувшая румянцем. – Предлагаю не тратить драгоценное время зря и выйти в море.
- Не возражаю нисколько, один вопрос. Елена – моя дочь?
- Да, я же обещала тебе.
- Обещала она, - улыбнулся довольно Бор, пристально глядя на свою главную потерю.
Они спустились к причалу и вышли на яхте в открытые воды. Туман постепенно рассеивался, охваченный золотыми лучами яркого светила. Парочка отплыла за версту от берега и ещё пять вдоль него. Мария выключила двигатель и бросила якорь.
- Знаешь, я никого так не любил, как тебя. Ты для меня – неразрешимая загадка, но пусть так и будет - судьбу не изменить, - сказал он задумчиво, прижимая взволнованную и счастливую Марию к своей широкой груди.
- Начертанное свыше легко испортить, но мы ведь не для этого оказались здесь, - промурлыкала хитрая женщина.
- Не-ет, ломать не будем – чуток подправим колки нашей гитары. Я скучал по тебе, а ты?
Мария молча скинула платье, и мир вокруг преобразился. Они навёрстывали упущенное снова и снова, пока не ошалели окончательно и уже неприлично было не вернуться.
- Девочка, - вдруг промолвил Борис.
- Что «девочка»?
- Если «ты-гы-дым» на яхте, то будет девочка, - мечтательно прошептал отчего-то Херовато.
- А-а, сам придумал?
- В Библии прочёл, в японской, сильно захотел и прочёл.
- Меня ты «хотел», соглашусь, а что ещё? Чем мне тебя отблагодарить за подарок?
- Я бы сейчас кабана съел. У тебя дома есть чего перекусить?
- Поскребём по сусекам, что-нибудь сварганим, - улыбнулась Мария, достала из бара на яхте колбасу, хлеб и скоренько сделала бутерброды. – Я тоже чего-то проголодалась, аж ноги подкашиваются.
- Красивые ножки. Ты побереги их на всякий случай, вдруг затоскуешь… о Рыбинске.
- Рыбинск и Волгу я вспоминаю. Дети выросли, и, глядя на них, всплывают картины прошлого, будто только вчера было, - погрустнела капитанша.
- Да, ладно, тебе всего тридцать с небольшим, погуляем, поверь. Я живу тем, что здесь и сейчас.
- Ты всегда так жил, поэтому я и выбрала Глеба и поэтому ловлю счастье с тобой.
- Ничего не понял, но не важно. Ты моя самая любимая, если не начнёшь зазнаваться.
- Не буду – поздно меняться, - сказала она, умело подруливая в свою бухточку.


 Отъезд

    Перед тем, как поднять якорь, Борис и Мария искупались в море и, причалив, бодро поднялись к вилле, от которой шла музыка вкусных аппетитных запахов. Приглашённый специально повар колдовал над торжественным ужином. Взрослая парочка выпила по чашке кофе и разъединилась, прекрасно понимая, что хорошего помаленьку. Они приняли душ, переоделись и мирно вспоминали юность, когда вернулись дети-студенты, а затем Глеб, не отошедший от навалившихся дел.
    - Ты знаешь, если задержишься на день, то я сам отвезу тебя в столицу. Клиент, подпись которого срочно нужна под документом, не может по состоянию здоровья приехать сюда из Парижа - придётся самому мчаться к нему. Видишь, стихами заговорил, как наша Ева. Интересно, что с ними, живы ли? - задавал Глеб риторические вопросы.
    - Говорят, будто за письмо из-за границы, их ставят на учёт в НКВД, - сообщил Бор.
    - Если б только на учёт, - посетовал Глеб. - Люди боятся связываться с друзьями и родственниками, чтобы не навредить себе и детям.
    - Серафим сейчас, наверное, заканчивает навигацию. Грузы переправлять так и так надо, а он всегда был толковым, - с улыбкой вспоминал Борис.
    - Вот толковых-то они и не жалуют, - вставил клин старшой...
    - Здесь тепло и солнце, а на Волге вверху заморозки по утрам, - вспоминал Бор. - Идеи бьются - люди гибнут сотнями, а у природы те же рассветы, те же закаты, так же молодёжь подрастает. Вон сынок, Борис, выше тебя.
    - Твои в Рыбинске тоже поди вымахали, - напомнил Глеб.
    - Слушай, я не спросил, а как там наши американцы, тесть твой, Мария Семёновна, Иван?
    - У них всё нормально: Илья Моисеевич умеренно болеет, Мария Семёновна ухаживает за ним, Иван служит в американской армии срочную, - доложил Глеб, - обещает приехать. Он морской пехотинец.
    - Дети взрослыми стали. Неужели мы такие старые? - Вряд ли, я ещё на многое горазд, - весело поведал Бор, и они выпили с братом по рюмашке коньяку.
    - Надо как-нибудь собрать всех родных и сфотографироваться. Я заказал фотографа на вечер, надеюсь, ты не возражаешь? - спросил Глеб.
    - Нет, конечно, а собираться и общаться надо. Можно либо у тебя, либо у меня, либо в Париже у Сюзанны - я тебя потом познакомлю, классная женщина и у неё замечательные дети.
    - Мы завтра выедем в ночь, и я хочу сегодня отдохнуть и выспаться в дорогу, - сообщил успешный юрист.

    На следующий день история с яхтой повторилась, только на этот раз пара добралась до острова Иф Фриульского архипелага, напротив Марселя в пяти милях, куда Александр Дюма поместил Эдмона Дантеса, главного героя романа "Граф Монте-Кристо". С острова открывался шикарный вид на панораму Марселя.
    - Здесь надо организовать кафе и продавать сувениры, - загадал Бор, романтичный, но предприимчивый любовник.
    - Да, с фигурой умершего аббата Фариа в холщовом мешочке, - пошутила взведённая любовница.
    - Для одиноких женщин - настоящие аббаты... в мешочках, - подхватил развеселившийся Бор.
    - Лучше графья, однако, живые и богатые - заметила Маша...
    - Ну что Мерседес, оторвёмся после тюрьмы?
    - Прошу без убийств, наказаний и опиума, граф - согласилась "обречённая" красавица, успешно отклоняясь от текста исходного бестселлера.
    Они сфотографировались на фоне знаменитой тюрьмы и ушли в открытое море повторять магнетические сеансы их божественной любви...
    А вечером все сфотографировались, Борис весело простился с Марией и дочерью, и мужчины втроём поехали в Париж. Молодой тёзка решил составить компанию отцу и уговорил взять его в поездку для подстраховки. Инициатива наказуема, поэтому парня усадили за руль. Не успели отъехать пару миль от города, как путь перегородила лошадь, запряжённая в телегу, на которой развлекались подвыпившие мафиози, человек пять. Борис медленно вышел из машины, а потом загулявшие ребята не помнили, почему они оказались в придорожной канаве с телегой и барахтающейся неповинной ни в чём лошадкой.
    - Поехали, тезка, - скомандовал нантовец, и они продолжили путь.
    - Удобно с тобой перемещаться, - заметил Глеб. Братья повспоминали рыбинское житьё и благополучно задремали, очнувшись в пригороде столицы.
    Светало, и троица заскочила в кафе, перекусила, и далее повёл авто Глеб, не плохо ориентирующийся в уличных хитросплетениях города.


 Сабрина

    Компания добралась до Сен-Жермен, где Глеб высадил двух Борисов и, обещая к вечеру заехать за сыном, укатил по делам. Бор позвонил в дверь, и им открыла Катрин, спешащая в школу.
    - Знакомьтесь, молодые люди, Борис... Катрин.
    - Дядя Борис мне нужно бежать - я слегка опаздываю на уроки, - скороговоркой выпалила девушка и умчалась в неизвестность.
    - Как тебе девица? - спросил "дядя Борис" в полголоса.
    - Застрелиться, красотка, - ответил опешивший "племянник".
    - Есть, кто дома? - крикнул Бор и начал причёсываться у зеркала в прихожей, не решаясь подниматься по лестнице в гостиную. Вверху послышались звуки шагов, и появилась заспанная Сабрина.
    - Доброе утро! - приветствовали мужчины. - Это мой сын, - как бы пошутил Бор.
    - Bonjour, monsieur... Я поняла. Вам удалось-таки отыскать родственников. Проходите в гостиную - я скоро буду. Будьте как дома, на столе вино для вас, - словно пропела женщина и удалилась в свой будуар.
    - Вперёд, сынок, вино стынет, - скомандовал Бор, и они радостно наперегонки вбежали на второй этаж. Победила дружба и молодость, за что они пригубили красного вина из хрустального графина, живописно восседавшего в центре стола.
    Несколько минут понадобилось хозяйке дома, чтобы привести себя в порядок и устроить гостям небольшой горячий перекус.
    - Мы ждали вас вчера, - начала она, - но вы не появились.
    - Мы приехали на авто, а не на поезде, как я полагал, когда звонил Вам. Мне следовало перезвонить, но я эмоционально так перегружен, что некоторые вещи упускаю из вида, но... одну минутку, - Бор метнулся вниз и принёс шикарный букет цветов, купленный рядом с утренним кафе. - Это Вам, и спасибо за гостеприимство.
    - О, узнаю почерк Серафима, - сказала польщённая женщина.
    - Что поделать - одна школа русского воспитания.
    - Вы вместе учились? - спросила Сабрина.
    - Мы родились и жили в одном доме, учились в одной и той же гимназии и одном и том же институте и даже женаты на сёстрах друг друга.
    - Круто, мне Серафим рассказывал о Вас, а вот о Вашей сестре я ничего не знаю. Борис, - обратилась она к молодому человеку. - Вам интересно или мы сменим тему?
    - Очень любопытно, тем более что тётя Ева - моя родная тётя, о которой я мало что знаю.
    - Ах, вот как! Я с утра, видимо, не проснулась. Итак, Бор (Так же Вас называл Серафим?), мы слушаем.
    - ...Конечно, она, как и Вы, красавица. Во-вторых, она очень верующая женщина, соблюдающая законы божии, в-третьих, Ева поэтесса с детства. У неё куча тетрадей, исписанных поэмами и стихотворениями. В-четвёртых, она девчонкой была совершенно отчаянной, что, я думаю, очень подкупало Серафима... Если б вы знали только, насколько мне его не хватает.
    - Он тоже самое говорил про Вас, Бор, - задумчиво заметила Сабрина. - Вы, мне кажется, стоите друг друга... Так кого же Вы нашли в Марселе?
    - Родного старшего брата Глеба с женой Марией и с детьми, Борисом и Еленой. Они живут на вилле в пяти верстах от города: побережье с видом на залив, яхта, авто. Мой брат - успешный юрист с обширной практикой. Удобно, конечно, когда есть такой родственник. Борис тоже выучился на адвоката и нынче заканчивает университет.
    - Поздравляю... Чем Вы намерены заняться в столице?
    - Поздно вечером у меня поезд в Нант. Я и туда не перезвонил, там наверняка волнуются.
    - Так воспользуйтесь телефоном в прихожей - мы же живём в эпоху технической революции, - заметила любезная хозяйка. Бор стал дозваниваться до жены, а Сабрина продолжила светскую беседу с молодым человеком.
    - Как Вам показалась моя дочь Катрин, правда красавица?
    - Безусловно. Я заинтригован и буду ждать вечера. Мы с отцом в Париже до вечера, проводим дядю и в ночь обратно домой, но прежде я хотел бы пообщаться с Вашей дочерью.
    - О, узнаю хватку русских мужчин, - улыбнулась Сабрина. - Жаль здесь нет моего сына, Сержа - я бы Вас познакомила. Он учится в морской военной Академии у Вас в Марселе.
    - Мы всегда рады гостям. Я думаю, родители будут не против, если я приглашу Вашего сына к нам домой. У меня сестра, Елена - записная красотка, а мама вкусно готовит.
    - О чём идёт беседа? - спросил Бор, поговорив по межгороду. - Мне даны указания, что купить на отъезд. Кроме того, я должен посмотреть что-нибудь в подарок Мизуке и дочке.
    - Вы знаете, где искать или Вам помочь? - поинтересовалась Сабрина.
    - Знаем, - ответил за Бора Борис, и они засобирались в путешествие по магазинам.
    - Часам к пяти, надеюсь, обернётесь. Мы будем ждать, - улыбнулась женщина.
    Мужчины откланялись и пустились в поход.


Встречи

Отец и «племянник» сели на трамвай и через двадцать минут ходили по «Галери Лафайет», большому магазину с многочисленными отделами товаров для мужчин и женщин. Они повелись и купили по паре модных женских шляпок и паре нейлоновых колготок из Америки, изобретённых недавно, за которыми организовалась длиннющая очередь, комплект нижнего белья, а также говорящую куклу для Масуми. Бор посоветовал сыну выбрать отдельно одну красную розу для Катрин, сам же приобрёл огромный букет в подарок Сабрине. Они зашли в кондитерскую за конфетами и тортом, и у кассы Бор нос к носу столкнулся с Натали Горской.
Они онемели в первые секунды, Бор лишь левой рукой сжимал руку русской подруги.
- Какими судьбами?!
- Не знаю, мой сын, кстати, тоже Борис, - представил сына Бор. - Как ты, где живёшь? Предлагаю посидеть в кафе и поболтать.
- У самой ноги подкашиваются, но отойдём на квартал, здесь везде слишком многолюдно. О, вы тоже себе колготки купили? - улыбнулась Наталия, и они, перебрасываясь фразами, отошли на тихую улочку и расположились в маленьком кафе. Бор успел на углу приобрести ещё один роскошный букет цветов, и Натали счастливо купалась в чудесном аромате и взглядах окружающих.
- Ты совсем не изменилась… Гарсон, нам, пожалуйста, крепкий горячий кофе на троих, пирожное бисквитное… три и две рюмки коньяка (Молодому человеку рано приучаться к сильно хорошему).
- Ты тоже прежний и помнишь мелочи… Я живу на улице Жака Оффенбаха 3, рядом с Буниным. Муж, Андрей, погиб в Крыму, успев отправить меня и Ольгу до Константинополя. Детей мы завести не успели, Ольга вышла замуж за француза и живёт в пригороде, изредка навещая меня. У них сын – Эмиль. За встречу! – они чокнулись и выпили.
- Я недавно приехал во Францию с женой и дочкой из Японии, где жил последнее время. Мы обосновались в Нанте. Долго искал родственников и вот наконец-то нашёл старшего брата с женой и детьми, - он указал на Бориса. – Сейчас мы приглашены в гости, а поздно вечером я на поезде отчаливаю домой.
- Так это твой племянник?
- Да.
- Вы сильно похожи. Я же помню тебя молодым.
- Я тоже всё помню, - улыбался молча Бор.
- Я могу проводить тебя на вокзале?
- Отлично, был бы рад пообщаться.
- Как твой друг, Серафим?
- Не знаю, он остался с женой (моей сестрой Евой) и детьми в Советской России. Я волнуюсь о них, - помрачнел на секунду Борис.
- Понимаю, я бы тоже переживала. Мне чудом удалось вырваться из страшного кошмара, а по слухам там до сих пор террор и репрессии.
- Врут много, у страха глаза велики, но что мы хотим? Большевики устанавливают диктатуру пролетариата, а люди для них – пыль или в лучшем случае винтики да дешёвая рабочая сила.
- Не будем заканчивать на грустном, я понимаю, что вы спешите и не смею задерживать. Я счастлива видеть тебя.
- Я тоже, мы всё же проводим тебя, - сказал Бор, расплачиваясь с официантом. Он поймал такси, и вскоре, доставив Натали по её адресу, два Бориса подъезжали на Сен-Жермен. У парадной был припаркован авто Глеба, который успел познакомиться с хозяйкой и с обитателями особняка, галантно подарив цветы и конфеты.
- Опередил, старшой, но что тут считаться, принимайте гостей! – гудел Бор, вручая подарки. Борис Глебович, не мешкая, стал ухаживать за девушкой, а братья развлекали Сабрину. В тихом французском доме давно не было столько шума. Глеб был в ударе. Он успешно разрешил свои юридические проблемы и мог позволить себе расслабиться. Ему показалось, что Сабрина смотрит на него как-то по-особенному, и ходил гоголем. Бор улыбался в усы, Катрин приглянулся молодой Борис, а Сабрине много лет не говорили столько комплиментов, и она растаяла. Организовался лёгкий вечер болтовни, музыки и танцев, с которого Бор умудрился незаметно улизнуть.
- У него встреча с одной красивой русской дамой на железнодорожном вокзале, - поведал потом младший Борис. – Вокруг моего дяди всегда очень красивые женщины, ты не находишь, папа?
- Да, - согласился Глеб, - Это родовая карма. Даже мама как-то сильно похорошела с его приездом…

Борис мчался на вокзал. До отхода поезда было два с половиной часа, но ему не терпелось увидеть её, целовать её губы, радовать её пронзительные глаза. Они почти одновременно оказались под часами здания вокзала и обнялись.
- Сколько же мы не виделись? – прошептала она.
- Три часа.
- Нет. Вечность и три часа как вечность, - молвила Натали, целуя его и пьянея. Она повисла у него на правой руке, и они поднялись в ресторан. Борис заказал коньку, конфет, фруктов и чёрный кофе. О чём пара говорила, никто не слышал – они шептались, пили коньяк, закусывая поцелуями и марокканскими мандаринами, трезвели от горячего кофе и снова пили. А потом он уехал. Заплаканная красивая женщина с цветами села в такси и вернулась в свою одинокую пока семикомнатную квартиру.
В это время другой Борис, счастливый и трезвый, вёз в Марсель своего счастливого папу, нашедшего замечательную любовницу в лице прекрасной Сабрины. Сам же он договорился с Катрин созваниваться и иметь возможность приезжать в гости.


Отец Афанасий
   

    Маленькая Евгения час как заснула, и Ева на цыпочках вышла к входной двери.
    - Егор, боже мой, живой, - она впустила и обняла его. - Ты возмужал и преобразился, а глаза те же.
    - А ты вовсе не изменилась - такая же красавица, - сказал он также вполголоса.
    - Да, рассказывай, третий ребёнок уже. Дочка, Женечка, два годика с небольшим, еле уложила, непоседа, вся в Бориса по характеру, - говорила она, провожая брата на кухню и ставя самовар. - Серафим в рейсе, заканчивает навигацию и вернётся через два-три дня, а я работаю в библиотеке и сижу с малышкой. Ты говори, ведь почти двадцать лет не виделись…с самого начала.
    - У вас всё нормально? - тревожно спросил он.
    - Нормально. Я потом доскажу...


    История Егора


    - Когда мы захватили казармы и оружие, нам показалось, что победа близка, и мы ринулись на штурм училища. Не успел я вскочить из-за дерева, как меня ранило в бедро. Оказывается, я плохо переношу боль, но в почти бессознательном состоянии заполз во двор, где меня две девушки, Людмила и Валентина, перетащили в старый сенник, прикрыв соломой. Они же вечером извлекли пулю (Храню с крестиком нательным, смотри, - показал он) и перевязали меня, а потом кормили и выхаживали.
    На другой день матросы ходили с облавами и прочёсывали дома. Чудом не проткнули меня штыком, проверяя подворья. Девушки поведали, что допрашивали их зверски и что в больницу мне нельзя, а надо до холодов вылечиться и покинуть город. Хорошо, выдалось жаркое лето, и рана быстро затянулась и подсохла. В середине сентября ночью я ушёл околотками к Юге в Дорофеевский монастырь. Настоятель, отец Игнатий, игумен монастыря, выслушав мою историю, приютил и определил в послушники. На следующий год посвятили меня в монахи с именем Афанасий, там я писал иконы и молился за нас за всех.
    - Я же недалеко от тебя была до 1927 года, в женском Покровском монастыре, пока его не ликвидировали, а нас не выгнали. После вашего восстания папу и Бориса Серафим тайно вывез в Кострому. Пока его не было, арестовали меня, били и допытывались, где вы. Когда в ночь отпустили к детям, я договорилась с Алёной и Алиной, что скроюсь в монастыре под Мологой и напишу записку, мол ушла топиться в Волге. ОГПУ перестали меня искать, тем более, ты, папа и Борис исчезли бесследно. Серафим за меня отомстил карателям, а я, как и ты, молилась за спасение наших душ...
    - …В монастыре мы мало что слышали, но вдруг пришло распоряжение властей об очередном изъятии ценностей и выселении из-за строительства гидросооружений и последующего затопления местности. Чтобы не "светиться", я тайно покинул келию и решил идти в Сергиев Посад, а потом – в Псково-Печорский монастырь.
    - Лучше бы тебе выбраться заграницу, но я не знаю как, ведь пять лет назад меня с Серафимом снова арестовали из-за родственников контрреволюционеров, переломали руки, рёбра, били на уничтожение. Отпустили нас чудом - лоцманов и капитанов по Волге до сих пор не хватает, а с меня взять нечего, да и не знаю я ничего.
    - …Испытания шлют нам Силы Небесные. Отцу Игнатию видение было - война страшная впереди, кровавая и Отечественная. Выстоять надобно, оттого и не убегаю за кордон. Я хотел бы перед уходом увидеть сестёр наших младших и детей твоих...
    - Георгий учится в Ленинградском политехе. Он перевёлся туда в прошлом году из университета. Младшая дочь, Евгения, спит, пойдём-посмотришь. Девочек сейчас разбужу, а, может, они и не заснули ещё.
    Сестра с братом прошли в спальню Евы и Серафима. Егор мечтательно сел у кроватки племянницы, а Ева ушла в другую комнату, где девчонки действительно болтали о чём-то девичьем. Мама предупредила их, чтобы не шумели и одели халатики.
    Встреча родственников, конечно, должна быть не такой: поздоровались, поморгали, неловко улыбнулись и разошлись, но никуда не денешься, наступило время шпиономании и поиска скрытых врагов партии власти. Егор поцеловал и перекрестил племянниц.
    - Красивые девчонки, старшая так совсем невеста.
    - Рано пока. Пусть закончит институт, а там никто не неволит. Собралась в Москву, в литературный.
    - В тебя пошла, - улыбнулся, как в детстве, Егор, - а где Алина и Алёна?
    - Алина умерла в конце 20-го года от туберкулёза, ты помнишь…  Алёна, когда я была в монастыре, жила с Серафимом, поднимала наших детей и зародила Антошку. Роды были тяжёлые, и она скончалась. Серафим похоронил их на Семёновском кладбище рядом с мамой... Так что у меня сейчас один сын и три дочери. А у тебя никто не появился?
    - Перед уходом из Рыбинска я отблагодарил девушек, как мог. Они признавались, что счастливы. Каким образом сложилась их судьба и возможных детей, мне не известно.
    - ...В 1922 году нам инкогнито принесли письмо от Бориса. Он сообщал, что похоронил отца после его ранения и болезни в Астрахани, а сам сражался в рядах Колчака. С атаманом Семёновым он ушёл в Китай. Раушенбахи и Глеб, видимо, боятся писать нам, чтобы не навредить - они успели вырваться во Францию. Больше мы ничего не знаем. Как я рада, братишка, что ты жив и здоров!
    - Я тоже почти счастлив, - сказал он, намереваясь уходить.
- Ты что же, не переночуешь?
- Опасно это и для вас, и для меня.
    - Подожди, я тебе соберу сейчас что-нибудь в дорогу и без разговоров, - скомандовала Ева, быстро приготовив узелок со съестным домашним.
- Ты не изменилась, - снова по-детски улыбнулся младший брат.
    - Дай знать о себе, если сможешь, отец Афанасий.
 Они поцеловались, присели на дорожку, и Егор ушёл. Ева всплакнула, глянула на спящую дочь и пошла наверх к Ирине, про которую в перехлёсте эмоций забыла сказать брату.


Ирина
 

  У Ирины горел свет, и Ева поднялась на четвёртый этаж. Дверь обычно не закрывалась, так что соседка постучалась и вошла. Родственница строчила на машинке "Зингер", сохранившейся от матери.
    - Это ты, Ева? - спросила золовка.
    - Да, не пугайся. Разговор есть к тебе и бутылочка вина.
    - О-о, соседка, идём на кухню. Давненько мы не вечеряли вместе.
    - Дети-то спят?
    - Какое, спят - у Степана появилась девушка, Анастасия, а Анька приходит к полуночи с театрального кружка. Что-то случилось у вас? - переключилась вдруг Иришка.
    - И нет, и да, - она понизила голос, хотя и так всегда говорила тихо. - Егор, брат, нашёлся...
    - Неужели! Радость-то какая…
    - Он был ранен, а потом скрывался в Дорофеевской пустыни, постригся в монахи. Из чаши будущего водохранилища всех выселяют и их выгнали, пытались взорвать стены, но не удалось, так и уйдут под воду. Егор отрастил бороду и стал похож на деда по матери, а сейчас направляется в Сергиев Посад, в Лавру.
    - Слушай, я слыхала, мужской монастырь там упразднён.
    - Похоже, в стране закрываются все монастыри, церковнослужителей сажают либо расстреливают. В Рыбинске закрыты все приходы. Может, он идёт, чтобы поклониться мощам. Я не знаю, главное ведь - жив!
    - Да, подруга. Ну, наливай, выпьем за его здоровье. С радостью вас!
    - Спасибо, Иришка. Рассказывал, гонят заключённых в Югский монастырь несть числом... На племянниц посмотрел и улыбнулся по-детски. Ему уже сорок лет. Сказал, что возможно есть у него дети от женщин, что жили на улице перед авиационным техникумом: там должны быть Людмила и Валентина, которые его прятали и выходили. Узнать бы, есть ли такие там сейчас.
    - Я спрошу у девок - они всё про всех знают. Ну что, за новых родственников?
    Они ещё два часа обсуждали новости, пока не вернулись Степан и Анна, голодные и весёлые. Мать стала кормить их, а Ева, обняв ребят, отправилась спать: "Скоро приедет муж - дел не отмахнуться. Ещё стихи немыслимо лезут в голову"...

    Серафим же притягивал стихотворения уже каждое плавание. Не успел подумать о жене, как пришли строки:


Если позволит
            случай,
И наступит момент,
Я обернусь в лучик
И принесу тебе свет.

Если заглянет рифма,
И не замёрзнет май,
Волшебным запахом липы
Божий покину рай.

Облаком клейким в окошке,
На форточке прилунюсь,
Им не понарошку
Попробую, объяснюсь.

Если выпадет случай,
Но заболеет момент,
Я строкою певучей
В "Да" превращу "Нет".

Прочь прогоню хворобу,
И ты задышишь легко,
И не надейся на Бога -
Он от Земли далеко.

Если взметнутся ветры,
Если услышит прибой,
Вычеркну я километры
Между мной и тобой.

Пусть возможно свиданье,
Мудро разрешено,
Я приду без названья -
Кроме любви - ничего.

...Если ж мы разминёмся,
Я затоскую в туче
И с ней уплыву к солнцу,
Если захочет
            случай.

    Он записывал стихотворение, а на горизонте маячила древняя Кострома. Нечто былинное и вечевое видится в белых храмах и золотых куполах. Белые чайки с гортанным криком зовут посетить город, причалить к пристани, над которой поют церковные колокола и палят огнедышащие пушки-мортиры. Притягивает Кострома, песни льются приволжские, разухабистые и тягучие, запахом кренделей одурманивает, девицами красными завлекает и заигрывает. Мимо плывёт караван Серафима, некогда останавливаться - надо выполнить план, да не просто план, а план социалистический. Смешно ему было от мыслей своих, для собраний не годящихся коммунистических.

    На берегу Волги раскинулся пионерский лагерь с прибрежным футбольным полем, на котором бегали за мячом со шнуровкой разновозрастные игроки. Дожди закончились, подсохло и светило солнышко. Как захотелось ему отбросить трость, скинуть китель и побегать вот так беззаботно, азартно и отчаянно. Рубахи у всех на выпуск, пыль клубом над бегающей шумной ватагой. Кто наши-ваши? - Не разберёшь... Уплыла Кострома по правую руку. Свободнее русло по осени, полноводнее, шире. Бакены горят разным цветом: справа - жёлтым, слева - зелёным. Домики бакенщиков, следящих за этими плавучими деревянными знаками, стоят на высоком берегу, чтобы видна была вся вереница фонарей до следующих поворотов реки - не погасли ли огни керосиновые. В любую погоду должны гореть огни, поэтому тяжела порой работа бакенщика, но нет-нет да порыбачит он. На реке от голода не умрёшь, когда рыба есть, а она, уверяю Вас, есть всегда, даже зимой, когда снятые с якорей бакены обсыхают на берегу.
 Ласточки на юг улетели в сентябре, отъелись жирными летними комарами, вывели потомство, встали на крыло и в одночасье исчезли, лишь круглые норы на обрывистых крутых берегах напоминали о визите быстрых птиц. Запах леса нёсся с ветром и печалил густой прелостью. Светлая грусть Серафима была омрачена чёрной тучей, ползущей с запада, куда повернула извилистая Волга. Мирное сосуществование государств закончилось. Противоречия коммунизма и капитализма, агрессивный национализм, помноженный на несправедливый Версальский договор, колониальные амбиции стран привели к гражданской войне в Испании, войне итальянцев в Африке, аншлюсу Австрии к Германии. Не туча, а война надвигалась на закате солнца. Выгрузившись в Ярославле, Серафим купил свежие газеты, которые трубили об успешной борьбе социалистов-республиканцев против реакционных националистических сил в Испании, о том, что СССР поможет испанским рабочим и примет участие в формировании интербригад для защиты Мадрида. Серафим определённо был за справедливость, но не так давно гражданская война закончилась у нас. Кто нам помог? Где справедливость? Куда катится мир? Как уберечь семью от глобальных потрясений?
    Ночью подул промозглый ветер, а утром трава вдоль берега побелела. Вечером пошёл противный холодный моросящий дождь и показался Рыбинск. Серафим спокойно расформировал караван, поставив баржи под разгрузку. Усталый, но довольный, он утром вернулся домой, где ждала любимая и его улыбающиеся дочери. Все негативные мысли убежали на задний план. Сходу ему сообщили об объявившемся Егоре и о том, что женится сестрин Степан.

 
      Конец тетради № 3


        Тетрадь №4.   Два портрета


  Соседка

    Осенью 1936 года Германия активизировала внешнеполитическую деятельность. Она подписала соглашение с Италией о военно-политическом сотрудничестве, "Ось Берлин-Рим", заключила "Антикоминтерновский пакт" с Японией, послала в Испанию "Легион Кондор" опробовать штурмовую авиацию и весь 37 год помогала испанским националистам оружием и техникой.
    СССР в 1937 году вышел на пик репрессий. Политические заключённые нужны были для быстрого поднятия экономики, строительства многочисленных заводов, фабрик, каналов и гидроузлов.
    В Рыбинске, прежде жемчужине купечества, невиданными прежде темпами развивалась промышленность: машиностроение, полиграф-машины, судостроение, переработка круп и сушка зерна на новом терминальном элеваторе, оптика. За вторую пятилетку реконструированы верфь, завод дорожных машин, мельзавод, спичечная фабрика и другие предприятия. Активно строилась ГЭС. Серафим читал и не верил своим глазам, как город охватило стахановское движение по перевыполнению планов и обязательств. Менялся внешний облик города - вместо куполов церквей отовсюду торчали дымящиеся трубы. С переселением затапливаемого моложского и частично соседних уездов число жителей города увеличилось до ста двадцати тысяч человек...

    ...Дионис отложил тетрадь и задумался. Сколько же сил положило человечество, чтобы выбраться из материального безобразия и пойти по духовному пути развития, без убийств, издевательств, разрушения крова и увечий, насилия над личностью. Чем вычищается мысль человеческая? Неужели так необходимы боль и страдания?
    Дио решил прервать чтение и добраться, наконец, до своей пещеры детства, не исследованной полностью. Он собрал рюкзачок, еды на трое суток (как учили), длинную верёвку, фонарь, лазерный пистолет, лёгкий скафандр вместо спального мешка и пять литров марсианской ручейной воды. Чтобы быстрее заснуть и не думать ни о чём, капитан помылся под горячим душем и принял сонную пилюлю. Вставать следовало с рассветом.

Солнце показалось на горизонте, когда Дионис поднялся к пещере. Она не афишировалась на картах достопримечательностей Марса, так как находилась в стороне от туристических маршрутов, не видна была с высоты, а сбоку угол обзора на неё охватывал лишь три поместья в ширину. Войти в пещеру можно было полусогнувшись, а издали расщелина казалась маленькой точкой.
Капитан обозрел сверху местность, которая нежилась в утренней дымке, и нырнул внутрь горы. Он подождал, когда глаза привыкнут к полутьме, и огляделся. Сухая пещера расширялась вглубь, но не в высоту, не превышающей длину человека с вытянутой рукой. Дио заметил лежанку из соломы и одеяльце, сложенное в изголовье. Он включил фонарик, пошарил вокруг, но ничего не нашёл. Чёрный проход манил своей тайной, не разгаданной в детстве, потому что был завален камнями, и Дионису-мальчишке пришлось долго и упорно очищать его, оттаскивая и сбрасывая вниз огромные тяжёлые глыбы. Он так и не успел освободить полностью горный проход, уехав учиться в столицу. Ныне пещера напоминала грот с углублением, прикрытым валуном, за которым виднелся неправильной формы круглый лаз диаметром в один метр, не более, уходящий под уклоном вниз.
По оставленным почти неприметным следам капитан понял, что проходом кто-то пользовался. Он надёжно привязал один конец верёвки за камень на входе, другим обвязал себя за пояс и, сплюнув трижды через левое плечо, ногами вперёд стал медленно спускаться вниз, не забывая светить фонарём. Иногда лаз расширялся, и позволял стоять в рост, а порой сужался опасно, но не на столько, чтобы не протиснуться дальше. В какой-то момент он потерял счёт времени, и именно тогда его нога соскользнула вниз, увлекая неодолимо за собой всё тело. Дио цеплялся как мог, однако стены прохода оказались глаже обыкновенного, и он заскользил вниз с нарастающей скоростью. Стометровая верёвка разматывалась так быстро, что через минуту полёта закончилась, больно дёрнув Диониса за поясницу. Мужчина направил свет вниз – дна не было видно. Пока он соображал, как быть, натяжение верёвки резко исчезло, и его понесло по гладкому извилистому спиральному коридору. Казалось, вечность его крутило, а зацепиться было не за что, но вдруг его ослепил дневной свет, и Диониса выбросило наружу горы с десятиметровой высоты в протекающую внизу речку.
В воде, погрузившись по пузо, стояло стадо диких, не одомашненных почему-то коров, которые любезно расступились перед орущим с неба человеком, и Дио в туче брызг не жёстко коснулся дна. Быстрое течение скомпенсировало удар, увлекая «лётчика» к горному водопаду. Мгновенно капитан сориентировался, понимая, что оказался на речке Тифина, впадающей в Мологу, но ему легче не стало, так как через пятьдесят метров предстояло падать с двадцатиметровой высоты. Опять ухватиться было не за что в бурном круговороте течения. Вдруг впереди он увидел свисающий с берегового дерева канат, за который вцепился обеими руками и подтянулся. Он лихо вскарабкался и оказался на толстой ветке, у основания которого в зелени увидел девичье лицо, смеющееся над ним.
- Что ты ржёшь? Я чуть не убился, - начал Дионис, перебираясь на сушу, но осёкся, увидев перед собой на берегу обнажённую красивую девушку в совершенно прозрачном платье. Она стояла лицом к нему и улыбалась.
- Я спасла тебя! – ничуть не сконфузилась, а даже как бы обиделась «девица в ню». – Ну, подумаешь верёвку перерезала, с кем не бывает. Зато видела, как ты хватался за жизнь свою никудышную. Сидит он и целыми днями читает. Что ты в Лао-боу попёрся? Уже поди пятьдесят лет вход туда воспрещён – всем известно. Экипировался он на три дня.
- Мне шестьдесят, я убыл отсюда в детстве, - начал было оправдываться он. – Я тогда чуть младше тебя был, - решил сбить самоуверенность красотки Дио.
- Ещё не знаю, хочу ли я тебя, - задумчиво проговорила юная нимфа, - А ну-ка сними рубаху, ведь определённо мокрая, надо сушить, как и остальную одежду.
- Верх сниму, штаны – нет.
- И не надо, и так вижу по торчащей выпуклости, что хочешь меня. Я могла бы одеться по последней моде, но мой способ короче и эффективней, не находишь?
  Дионис не стал спорить, а снял рюкзак, рубашку и выжал её. Спасительница внимательно рассматривала его со стороны, а потом вздохнула и выдала.
- Весь покоцанный какой-то, в шрамах весь, но физическая форма приемлемая…
- Для чего? – перебил её мужчина.
- Не вежливо перебивать мысль говорящего и думающего человека, - на секунду умолкла она и продолжила. - Я хочу от тебя сына, - выпалила она, разом открыв свои краплёные картишки.
- Почему я? – опешил Дио.
- Потому что вокруг одни биороботы и болтуны. Мужчин в округе нормальных нет, а мне пришла По-ра. Я созрела для того, чтобы познать мужчину и родить ребёнка, и ничто мне не помешает.
- Не врубился! С биороботами понятно, а чем тебе болтуны не угодили, ведь известно, что женщины любят ушами.
- Я потом объясню, чем девушки любят… «Болтуны» - это те, у кого уже мужской орган только болтается, - объяснила несмышлёному странная красотка.
- Разве ты не хочешь выйти замуж? – не сдавался Дио.
- Что же ты непонятливый какой? Речь идёт о сыне, а не о бракосочетании.
- Я же женат, у меня семья, дети и, наконец, любовница, - пытался шутить Дионис.
- Ничего, будет ещё одна любовница, или я тебе не нравлюсь?
Дио попытался соврать, но невольно взглянул на юную богиню, которая профессионально по-женски встряхнула золотыми волосами, и запнулся, неожиданно покраснев.
- И не пытайся, я неотразима. Меня зовут Стирру-Мё. Я из рода Марситу, хранительница пещеры Лао-боу. А ты?
- Бред какой-то, - пробовал взять себя в руки мужчина, развязывая промокший рюкзак и раскладывая вещи на просушку.
- Я жду, - сказала наглая самоуверенность.
- Дионис, - сдался Дио, - Моё поместье прямо под пещерой, и, видимо, мы - соседи. Я редко бываю здесь, потому что семья живёт на другой планете, а я работаю разведчиком-археологом на дальних гра-ни-цах.
Она не дала ему договорить, скинула свою защитную прозрачную одежонку и прижалась к нему. Капитан почувствовал, как горит её тело и бьётся сердце, передавая ему безумную физическую тягу. Мё взяла его за руку и повела в заросли, где обнаружился душистый шалаш с разнотравьем и мягким ложе.
- Пей, - приказала девушка, протягивая Дио глиняную чашу с вкусной дурманящей настойкой, и после глотка, от не спиртовой крепости которого он чуть не задохнулся, она поцеловала его… Он смутно помнил, что вытворял, но нахлынувшего блаженства Дионис не испытывал никогда…
- Ты что, живёшь здесь постоянно? – спросил он, выйдя из бессознательного состояния и блаженно осматривая лесную полянку.
- Нет, есть родительский домик в глубине сада, а я путешествую время от времени, - ответила Стирру. Она успела надеть красное платье в белый горошек, и в свои семнадцать лет действительно выглядела божественно. Она была чуть выше ста семидесяти сантиметров росту с золотистыми волосами и карими, почти чёрными, глазами. Кожа её носила красноватый оттенок, и сама она была на редкость складной, с немного выгнутыми длинными ногами и тонкими пальцами на грациозных кистях рук.
- Ты, наверное, проголодался?
- Нет, просто мне безумно хорошо.
- Мне тоже, везунчик. Я хочу посмотреть, что у тебя за жилище… Ты не обижайся, но вы, мужчины, несколько инфантильны по сравнению с нами, женщинами, и явно глупее. Попробуй переубедить, и, может быть, я влюблюсь в тебя.
«Только-только стала женщиной, и такая безапелляционность!», - пронеслось в голове Диониса, на что Мё лишь слабо улыбнулась, читая его, как напечатанную страницу.
- Прогнала по тёмному тоннелю, скинула с верхотуры на рога коров, искупала в реке с потенциальным водопадным сбросом, не дав опомниться и опоив, сексуально облапошила и хочет умных действий и мыслей от мужчины. Хорроша-а!
- Ну, вот, и нюни распустил, - засмеялась красавица. – Ты ещё заплачь-я пожалею бедного.
- Придётся тебя наказать, - кинулся он к дразнящей девушке, которую оказалось не просто поймать, вёрткую и ловкую, но Дионис обманным манёвром загнал «жертву» в шалаш, и она бессильно сдалась на милость победителя.
- Ладно, «один – ноль» в твою пользу, - согласилась Мё, ласково всматриваясь в его голубые глаза. – Девчонки в молодости, похоже, дрались из-за тебя.
- Не знаю, мы же глупы, - и он поцеловал её, нежную и податливую до неприличия…


Сутки Стирру-Мё

 

Солнце медленно падало к горизонту, вдалеке мычали коровы и выдавал трель за трелью невидимый никому марсианский, адаптированный с Земли, соловей. Счастливая пара беззаботно шла вдоль берега до каменного переката реки Тифина, которую необходимо было перейти, чтобы попасть в родовое поместье Диониса. Никакого разделения пространства для влюблённых, если Вы понимаете, не существует. Им обычно принадлежит вся Вселенная до самого захудалого уголочка. Они искупались в прохладной прозрачной голубой воде и улеглись голышом на мелком золотом горячем песке. Силы пропали, и было не пошевелиться хорошо, однако, время не ждёт. Дионис перенёс на руках побеждённую накануне в схватке пещерную богиню и опустил в кустах разросшейся малины, нашедшей себе подходящую почву. Они принялись кормить друг друга спелыми плодами, словно впервые ощущая их божественный аромат. Малина полностью созрела и прямо просилась в рот.
Дионис любовался подругой.
- Ты знаешь, что медведь не сдирает лапой ягоды малины, а слизывает их языком и шумно урчит при этом, - придумал Дио, прервав затрапезное молчание.
- Не знаю. Я даже не представляю, кто такой медведь, видимо, твоё второе имя, потому что у тебя урчит живот с голодухи. Пойдём, я приготовлю тебе ужин, не бойся - я умею.
- Как тебе объяснить, медведь или бер – это крупное хищное, лесное животное с густой шерстью, обитающее в средних и северных широтах планет с зимними сезонами…
- Я тебя драконю, а ты ведёшься, - мило и даже по-детски засмеялась Стирру. – Мне отлично известно, кто такие мишки косолапые – конфеты есть такие! - озорно сверкнула чёрными глазищами девушка.
- Ладно, идём. У меня, чувствую, не прошёл шок от калейдоскопа сегодняшних событий.
- Напоминаю, день ещё далеко не зако-о-о-нчился, - многозначительно пропела Мё.
- Чем занимается обычно хранительница моей пещеры Лао-боу? – спросил Дио.
- В нашей пещере Лао-боу много тайн, но они исключительно для посвящённых. Люди ищут приключения на чужих планетах, в иных мирах, а не представляют, сколько неизведанного хранит земля под ногами. Ты же точно не знаешь, как смогли образоваться винтовые горные, гладкие к тому же, коридоры, и не заметил, сто процентов, что я перенаправила тебя по безопасному пути.
- А если б стадо оказалось чуть дальше и скученнее? – не согласился «пилот».
- Накладки случаются, так ты учись маневрировать в полёте и вовремя группироваться.
- Крутое у вас обучение… Тебе нужна двойня, два сына.
- Ты точно медленно догоняешь. Я говорила – день не прошёл, - с надеждой в голосе произнесла девушка из рода Марситу, - и тебе, избранник мой, следует подкрепиться.
- Не то, чтобы я не догонял, просто я не умею пока читать твои мысли, нежданная моя, кроме того, получается, как в анекдоте:
Сын, нарядившись в платье, спрашивает у подвыпившего отца.
- Папа, папа, ты кого планировал - мальчика или девочку?
- Сыно-ок, я просто хотел с твоей славной мамой шикарно провести вечер…
- Ах ты, старый развратник! – завелась душевно-ранимая девушка. – Ты что же со мной сексуальные истории играешь?
- Не догонишь, а вот и не догонишь, - трусцой зарядил по еле-заметной тропинке «старый козёл», по меткому определению распалившейся не на шутку Мё.
Он прекрасно «догонял», что его будут сегодня вечером лелеять и холить. Так оно и получилось. Они весело сварганили, лягаясь и пихаясь, творческий ужин, спешно перекусили и отправились смотреть дом. Дионис показал Стирру-Мё старинный, первой марсианской цивилизации подвал с подземными ходами, прикрытыми тяжёлыми дубовыми дверьми, чердак с тайником и телескопом с лазерной корректировкой собственной конструкции, свой кабинет с раскрытыми рукописями нынешнего чтения и, наконец (как учили), примыкающую спальню с широкой кроватью, на которой естественно захотелось полежать.
- У тебя царствуют минимализм, книги и мужской вкус к удобству. Почему-то мало картин и фотографий.
- Я покажу тебе… потом, - прошептал он, наслаждаясь смолянисто-цветочным запахом её волнистых волос.
- Не могу сопротивляться твоему шарму. Похоже, я всё-таки влюбилась, - пробормотала она, погружаясь в непостижимый процесс продолжения человеческого рода.

Обласкала его тонкоруко,
Нежно гладила по волосам,
Он не чуял ни раны, ни скуки,
Так блаженно приник к небесам.

А она теребила кудряшки
Шевелюры его прегустой,
И по телу сигали мурашки
От движений руки золотой.

И теперь он на всё готовый
Для неё и детей - не вопрос,
Непонятливый, бестолковый.
Не от счастья ли чешется нос?

Сгрёб в охапку хрупкое тело,
Пусть хохочет и колотит -
До тебя есть прямое дело
И огромный к тебе аппетит!

…Она сладко потянулась и открыла глаза. Светало. Лампа, прикрытая от прямых лучей летним зонтиком, оставляла полукруглое жёлтое пятно за спиной Диониса. Возлюбленный дочитывал последние страницы старого предания с нескрываемыми слезами. Мё и проснулась, видимо, от того, что он всхлипнул.
- Что, герои погибли смертью храбрых? - улыбаясь, спросила она.
- Да… Нет, если б все, то меня бы не было, - проговорил он, пытаясь очнуться от прочитанного. – Не ожидал, какими они были удивительными.
- Дашь почитать?
- Я попросил бы тебя опубликовать рукописи в печати. Я не успею, мне бы дочитать оставшееся до вечера. В ночь, край, в утро мне необходимо лететь, отпуск закончился.
- Хорошо, я займусь книгой, «лётчик». Как её назвать?
- «Два портрета» или лучше «Издалека долго» - ты поймёшь почему. Странно, но ты непостижимым образом похожа на мою прамамочку, Еву, - неожиданно увидел Дио.
- М-м, точно, - произнесла девушка, всмотревшись в портрет на столе. - Чем займёмся?
- Я тебя накормлю, а затем буду дочитывать. Ты тоже можешь ознакомиться с тем, что уже расшифровано и разгадано.
Дионис, пока Мё принимала душ и чистила зубы, пожарил копчёную колбасу с яичницей и заварил экваториальный кофе, несколько наркотический и бодрящий.
Он так и не дочитал, потому что раздался слишком громкий звонок, и Стирру-Мё по интонации голоса Диониса поняла о срочном вылете её на сутки обретённого мужчины…


Два портрета. Поэзия

    На масленичной неделе женили Степана и Анастасию. Они стали жить недалеко, на пер. Садовая 3 (бывший Преображенский), у мамы невесты. Свадьба была комсомольская, поэтому взрослые поздравили молодожёнов, вручили подарки и ушли, чтобы не мешать новой жизни. Анне и Марии, красавицам и умницам, парни проходу не давали, поминутно приглашая на танец или признаваясь в нежных чувствах. Меняется общественный строй - любовь, дружба, так же как, предательство, зависть и другие чувства остаются. Слава Богу, Ершовы жили скромно, и отнимать у них было нечего. 1937 год - время максимума арестов по анонимным письмам, по огульным обвинениям и надуманным поводам. Тысячи безвинных людей сгинули в лагерях и тюрьмах. Особенно пострадало руководство армии. Не было подразделения, где бы не арестовали командира, комиссара или обоих вместе. Цвет интеллигенции, более двух миллионов, уехал заграницу, а армия фактически оказалась обезглавлена. Из прессы Серафим узнавал об испанских сражениях наших лётчиков с немецкими, о том, что наши военспецы участвуют в событиях на Пиренеях. Из текстов газет было понятно, что страны готовятся к новой войне. СССР пытался догнать развитые экономические государства, прикладывая героические усилия в модернизации армии и флота. В Рыбинске активно создавались авиационные моторы, которые бы соответствовали самым современным запросам. Требовались, как показали события в Испании и на Халкин-Голе, более мощные двигатели. Степан и Анастасия - молодые инженеры – напряжённо работали на благо Родины.
    Серафим и Ева тоже трудились не покладая рук для страны, города, семьи и детей. В навигацию Серафим успевал делать пять рейсов против трёх-четырёх ранее. Он переправлял железную руду, цемент, железобетонные конструкции и материалы, лес и пиломатериалы, технику гражданского и военного назначения, соль, пшеницу, сахар и другую продукцию. За сезон у него накапливалась груда литературных работ. Ева, определив дочь в ясли, а затем в детсад, много переводила с иностранных языков и писала стихи, благо днём в библиотеке народ не толпился, ударно трудясь на своих общественных производствах.
    Как-то зимним вечером супруги устроили себе литературный вечер, и выяснилось, что на слух, по крайней мере, у них образовались неплохие подборки разной тематики. Ну, скажем, о природе.

    Серафим:

На лужах влажные листы,
Похолодало в чёрном небе,
И в понимании, и в требе
Мы мысленно сейчас чисты,

Печальны, как Христа кресты,
Но в солнце краски озорные,
И мы, счастливые, шальные
Идём, шуршат теплом листы.

Блестит округа в три версты,
А с запада синеют тучи,
И скоро дождь, как камни с кручи,
Пусть опадут мои листы.

Пространства от дождя чисты,
Мы страсти выдумаем вместе,
Так веселей и интересней,
Хоть мокры оба, я и ты.

       Ева:
Осень

Каждый день меняю краски,
Каждый час рисую,
И из леса смотрят сказки
На строку косую.

Каждый день сгоняю тучи,
Градусы снижаю,
С жёлто-красным цветом лучше -
Воздух разжигают.

На шуршащих тонких нотках
Я тебя влюбляю,
Зонтики раскрою чётко,
Время забывая...

Каждый день темнее ночка,
Гуще прелым дую.
Холодно. В одной сорочке
Ночью не стою я.

Каждый день ветра по полю,
И сама блуждаю,
Всех заполоню в неволю,
Чуда ожидая...

    Или, пожалуйста, философские опусы.

    Серафим:

На ветке грустный королёк,
Ему сейчас не до гусарства,
Дождь изморосью тихо лёг
В том тридевятом государстве.

Давленье! Разум занемог,
И кофе - главное лекарство.
Забылся, отдыхает Бог
В том тридевятом государстве.

Пытаюсь ставить козням блок,
Но те наполнены лукавством,
Очередной беру урок
В том тридевятом государстве.

А скоро ехать на восток,
Вкушать наследственное барство,
Успею ли увидеть прок
В том тридевятом государстве?

       Ева:

Никто со мной не хочет говорить,
Бежит печаль за мною, словно тень.
Уходит время, верное, творить,
Но ночь встречает предстоящий день

И подаёт надежду дальше жить,
Мои родные освещают путь,
И, кажется, приказано служить
Теперь, когда былого не вернуть.

Теперь не осень правит, а печаль,
Но мне горит под фосфорной Луной,
И древняя открылась в мире Жаль
И разлилась листвою предо мной.

В дождях молчу - не стоит говорить.
Послушай шелест, переменный, вновь,
И, между прочим, хочется творить:
"В листве шуршала поздняя любовь..."

    Конечно, о любви.

    Серафим:

Она - эфир, она - от ветра,
Роскошным весям создана,
Лечу к ней через километры -
Она летит сквозь времена.

Воздушная и, как пушинка,
Она витает высоко,
Красивой падает снежинкой,
Ещё и тихо, и легко.

Она - виденье из былого,
Из девятнадцатого Дня
И из случайного отлова
Прозрачная душа вина.

Плывёт, касаясь непривычно,
А не касаться бы верней,
И дарит миру голос птичий -
Весь мир становится полней.

Она - эфир, она летуча,
Для беспечалей создана
И облаком плывёт за тучей,
Где замирает тишина.

       Ева:

На расстоянии любви
Мы повстречались ненадолго,
Нас вдруг соединила Волга,
Плескалась, думаю, в крови.

Над ласковой её волной
Кружили птицы, всё без толку,
Мы были влюблены настолько,
Что видели мир неземной.

Шумели камни у воды,
А мы в песке лежали вольно
И целовались сладко с солью
В пределах солнечной звезды

Закат из алой плыл крови,
И розовой стекала Волга,
А тело не хотело шёлка
На расстоянии любви.


    Они решились-таки напечататься в местной газете. Оба сошлись на том, что необходимы псевдонимы. Серафим стал Владимиром Шехом (от Шексны), а Ева - Полиной Чер (от Черемхи).


 О поэзии
   

    Супруги заговорили о поэзии. Начала Ева.
    - Я хочу всерьёз обсудить наше писательство. Я заметила, ты исчиркал тонны драгоценной бумаги. Человек волен творить. Это заложено Отцом-Богом в Сущности каждой монады. У одних талант к музыке, у других - к выращиванию сада или урожая, у третьих есть дар портить настроение и укорачивать жизнь. Создаваемое материально очевидно, эмоциональные изменения можно скрывать, но они тоже конкретны.
    - Допустим, - вставил Серафим.
    - Как ты думаешь, какой смысл в написании стихов? - спросила несколько неожиданно Ева.
    - Во-первых, это... красиво. Во-вторых, стихотворение - это ритмическая структура, гармонизирующая текст, и поэтому легко запоминается. Не случайно поговорки и пословицы, обычно, придуманы в рифму.
    - Однако, глупые и матерные склады тоже запоминаются легко.
    - Твоя сентенция мой аргумент не отменяет. Или ты говоришь о написании хороших стихов?  - Тогда нужно уточнять, что значит "хороший" опус, но я не договорил. В-третьих, звуки, ритмы и интересные выражения автора стихотворения должны вызывать яркие эмоции и образы у читателя-слушателя. В-четвёртых, что не очевидно, стихи гармонизируют пространство. В-пятых, стих в краткой форме несёт мысль, посыл, весть... Надо определить, что значит "хороший стих". А ты, что думаешь?
    - Насчёт гармонизации пространства мысль любопытная. Надо будет подумать на досуге.
    - Сходу мыслить не готова?
    - Сочинение стихов - это блажь и баловство, - с вызовом выдала Ева. - Мы принимаем информацию из эфира, согласную с нашим состоянием в тот, писательский, момент времени. Чем совершеннее "приёмник", тем лучше получается произведение. Вот Блок, например, просто записывал стихи, льющиеся ему, как музыка, почти без напряжения. В чём смысл его фиксации? - Не знаю. Кого-то будоражат его записи? - Да, но это блажь. Полученные строки могут быть от лукавого, и он не поэт, а живое записывающее устройство.
    - Не согласен. У него был дар. Редко кому выпадает шанс подключения к мировой космической поэзии, и он считал поэзию своим призванием, необходимостью, следовательно, Ваш аргумент, барышня, о блажи и о баловстве аннулируется.
    - В слове "блажь" прячется слово "дар". Не находишь, мыслитель?
    - Блажь - это благо, благость, благодать, которая приобретаема в течение жизни, или желанные своенравные мысли и действия несерьёзного характера. Дар может быть разным, плохим и хорошим, но даётся с рождения свыше.
    - Согласна, птица-говорун. Я тебя провоцирую, чтобы самой лучше понять и ответить на поставленный вопрос, - виляла "лиса".
    - Я понял, хитрюга. Первый аргумент не прокатил, слушаем далее.
    - Стихи призваны задуматься и автора, и потребителя. Чем сильнее энергии, заложенные поэтом, тем быстрее и ярче дойдут они до читателя или слушателя. Давай говорить о читателе, потому что на слушателя может воздействовать декламатор стиха.
    - Согласен, но поэт должен вслух проговаривать текст перед тем, как отпускает стих в свободное плавание. Правда, это уже относится к свойству стихотворения быть "хорошим".
    - Об этом в другой раз...
    - Задуматься или вызвать эмоции, - продолжил Серафим, - потому что эмоции убыстряют сознание и позволяют быстрее догнать мысль автора и самому читателю подключиться к космическому сознанию.
    - И чем необычнее, современнее и сочнее писательский образ, тем сильнее воздействие на читательский ум и психику, - поддержала Ева.
    - Очень современно звучит пушкинское, - не унимался Серафим:
 
    "Товарищ, верь: взойдёт она,
     Звезда пленительного счастья..."

    - Не перегибай, причастность к событиям возвышает чувства читателя, - возражала Ева
    - Вопрос о современности пусть останется открытым. Многие писатели перешагнули понятие времени, - напирал муж.
    - С необычностью и наполненностью образа ты не споришь.
    - Не спорю, но лучше приводить примеры.

    - Изволь, на секунду задумалась Ева:
                "Я волком бы выгрыз бюрократизм -
                К мандатам почтения нету..."

         Или: "У лукоморья дуб зелёный;
                Златая цепь на дубе том..."

    Лермонтов: "Белеет парус одинокий
                В тумане моря голубом..."

    - Образ сочный, вторая строка у Михаила Юрьевича ущербная, не кажется тебе?
    - ...Да ты прирождённый критик! Нам стоит заняться разбором наших произведений.
    - Зачем?
    - Ты считаешь, всё написанное тобой не может быть улучшено?
    - Нет, не считаю, но как-то не задумывался...
    - В следующий раз займёмся критикой друг друга... «товарисч».
    - Хорошо, мой любимый «потребитель» и «приёмник» поэзии. Хочу заметить, что твои аргументы годятся и для поэзии, и для прозы, и для публицистики. Я же говорил о стихах.
    - Не понимаю, почему мы раньше не схлестнулись на почве литературы.
    - Почва, видимо, была скудная, и время не пришло.
    - Ладно, мой милый дуэлянт, эту партию ты выиграл - прошу пощады.
    - Поцеловать её что ли, - как бы вслух подумал Серафим, - вдруг на эмоциях получу любовное послание...
    - Девочки! - вскричала Ева.
    - Да, мама.
    - Папе надо угомониться, поиграйте с ним в чего-нибудь спокойное, иначе, он не уснёт, а нам завтра на работу...
    - Женские приёмы с детства нам знакомы, - засмеялся Серафим, уводимый Антошкой.


 Обоюдная критика

    Двумя днями позже, отобрав пятёрку стихотворений, Серафим спросил у жены:
    - Ева, мы хотели заняться критикой. Мне не терпится посмотреть, как ты это делаешь.
    - Ну, давай начнём, неуёмный мой. Где твои шедевры?
    - Пожалуйста.


    Межзвёздная пыль

...А потом он встретил Её,
И внутри затеплилось сразу,
А Она лишь скользнула глазом,
Незнакомое - не своё,

Но его прочитала слова,
И близки оказались фразы,
И его отыскала глазом,
И туманилась голова,

А потом узнались они
И доверились как-то сразу,
Говорили, мерялись глазом,
Искры вспыхивали, огни...

Их межзвёздная пыль свела,
И сверкали звёзды-алмазы,
Не успели моргнуть и глазом,
Как соединились тела,

И он гладил волос Её,
Исполнял от Любви приказы
И стихи напевал, и фразы,
На богатство глядя своё.

     - Сразу виден ученический характер стиха, его наивная надуманность. Ты привязался к рифме на "за", но поленился, и четыре раЗА повторился с глазом и по два с «фразой» и "сразу". В произведении могут быть акцентированные повторы, чтобы усилить восприятие текста или мысли. Здесь идёт ослабление Вашей задумки, молодой человек.
    Второе. Вы спекулируете союзом "и" - засилье "И-шек".
    Третье, неточности: "скользнула глазом" - Она что, одноглазая? "Не успели моргнуть и глазом" - Одним глазом на двоих?  "Говорили, мерялись глазом" - оба одноглазые? "И он гладил волос Её" - Одну волосинку?
    Четвёртое - смысловое: "И стихи напевал, и фразы" - тавтология.
    Защищайся в своё оправдание, если можешь, но аргументировано.
    - Хорошо "причеса-ла", сказать нечего. Будем переде-лывать. Давай посмотрим твоё.


     Ромашка

Посчитала три ромашки:
"Нет, не любит, вот, досада!
Так теперь ему и надо,
Пусть поразобьёт все чашки

И не пишет мне ни строчки,
К счастью колется посуда,
Взялся вдруг из ниоткуда,
Только голову морочит"

Лепестки, что белы клочья
Под ногами у беседки:
"На вино позвать соседку -
Вечер будем ржать, короче..."

И достанется писаке,
Перемоются все кости,
А, когда покинет гостья,
Ты поплачешь в летнем мраке.

    - Моя очередь анализировать. Первая фраза…
- Ой, вижу – неоднозначность, - перебила его супруга.
- …Дальше идёт смысловая галиматья: почему возлюбленный должен перебить все чашки? Не сходится ведь у тебя - ты и бей.
- Правильно, привыкла всё на мужиков-то сваливать.
- «Под ногами у беседки» звучит весело – ещё ни разу не видел беседку с ногами. Чего ты заливаешься? Знаки препинания для чего придуманы?
- После «ногами» запятая.
- Вся эта фраза не годится. Далее, в последнем катрене:
«А, когда покинет гостья,
Ты поплачешь в летнем мраке»
Двустишие неудачное и неверное по смыслу. Покинет гостья кого? – Это раз, и не ты, а тогда «Я поплачу… в буераке». Шучу, плачь во мраке своём летнем. Итак, перед нами идеальное стихотворение выдающейся гадалки.
- Убью, гада. Мне простительно, потому что я взяла первое попавшееся и критически не правила.
- Представляю, что у тебя там понаписано. С Вами, девушка, надо серьёзно позаниматься, а то Вы перебьёте сгоряча всю посуду. Как детей кормить будем?
- «Растоптал и размазал», - огорчилась жена, но шутейно. – Посмотрим, что у Вас припасено.

На галактическом пути

Как трудно же тебя найти,
О ком ты думаешь стихами?
Я пал под времени грехами,
Пытаясь до тебя дойти.

Где голову склонила ты,
О чём ты думаешь ночами?
За градом слов и за речами
Мои не разглядишь мечты,

Но все они теперь просты:
Семья и дети, дом с камином,
И сад, и у крыльца калина,
И розы, и в цветах кусты.

Как трудно же тебя найти?
Стрекочут стрелки над часами,
И мы бежим раздельно сами
На галактическом пути.

- Сам вижу уже, что ученическое, искусственное: «ти -ты» и «ами» в окончаниях.
- Первое двустишие – два разных вопроса, не связанных между собою и с второй парой строчек, а оно, обычно, задаёт тон опусу, и писать их надо не через запятую. Должны быть два знака вопроса.
- Ясно.
- «Я пал под времени грехами» - не корректная строфа. У времени нет грехов. Любят некоторые свалить ответственность на других…
- Неточность, согласен.
- Второе четверостишие: опять два вопроса, здесь они связаны. Вместо запятой между ними ставим знак вопроса. Второе двустишие не связано с первым.
- И то верно.
- В третьем куплете твои любимые «И-шки», а в четвёртом «стрекочут стрелки над часами» - неудачный образ, вызывающий только недоумение. Почему над часами, а не под часами или перед…?
- Да, смешно получилось.
- И ещё. Замах большой, галактический, а рождённое «дитя» микроскопическое, нет простора и глубины.
- Камня на камне не оставила, стиходробилка моя любимая.
- Моя очередь подставляться. Ой, боюсь-боюсь.

Я Вашу не задену грусть

Я в Вас влюблюсь-не разлюблю,
Зажжётся в сердце огонёк,
И Вам, быть может, невдомёк,
Бессмысленные мольбы шлю.

В Ваш парк пойду и не вернусь,
Там поневоле пропаду,
Себя случайно не найду -
Луной ночною обожгусь,

Но Ваши не встревожу сны,
Зелёной ауры коснусь
И Вашу не задену грусть -
Своей достаточно Луны.

Я Вас не жду и не дождусь
Того, что хочется невмочь.
Спокойна я, спокойна ночь.
Фонарь красиво светит пусть...

- Как говорил мой преподаватель Андрианов Юрий Александрович: «Почти идеально». Только вот фраза «Бессмысленные мольбы шлю» подпортило светлую идиллическую картину. Если они «бессмысленные» и ты понимаешь это, зачем посылать, и ударение «мольбы» на второй слог, а у тебя на первый по ритмике. Поменяй эти слова местами.
- «Почти идеально», и я уши развесила, обрадовавшись…
- Что у тебя за «зелёная аура»?
- «Зазелёная» аура – это энергия, исходящая от человека.
- Сама придумала, сама веришь. Проехали…
- Она существует.
- Допустим она видима тобою, и она зелёного цвета, Бог с ней. Идём дальше…
- Она есть.
- Вот зануда… У тебя Луна только грусть вызывает?
- Да… Она есть.
- Заклинило поэтессу. Дочек на помощь звать?
- Нет, - засмеялась Ева
- Предпоследнее двустишие не логично и абсолютно безнадежно. Если не ждёшь, то зачем копья ломать.  Что тут за намёк: «…не дождусь того, что хочется невмочь»? - Я бы изменил.
- Мне что ли. Я тебе изменю! – волновалась шутливо Ева.
- …фразу изменил.
- Согласна.
- Второе четверостишие состоит из глагольных рифм, но это на любителя. Подытожим, стихотворение слабоватое, надо перерабатывать.
- Звучит, как приговор, - со вздохом согласилась Ева. – Не готовы мы к печати.
- Да. «Фонарь красиво светит пусть!» Так, кстати, можно заканчивать почти любой шедевр, - сделал контрольный выстрел Серафим.
- Слушай, Белинский-Добролюбов-Писарев, хорош измываться! Ясно, что надо ответственнее подходить к написанному. Ну что, понравилось тебе критиковать?
- Да. Расчихвостили стихи друг друга, самолюбие вопит о помощи, но польза необыкновенная. Присваиваю тебе внеочередное звание моего личного критика… Что надо отвечать, а не улыбаться?
- Служу мировой литературе!
- Ура-а-а!
Больше всех кричала и смеялась Ирина, забежавшая к соседям попить чайку.
- Я думала, что вы подерётесь, а у вас лишь эмоциональный выплеск, но было интересно.


Исправленному верить

Серафим по-хорошему завёлся. Он, сочиняя стихи, не относился к ним ответственно и, главным образом, обращал внимание на созвучие рифм, певучесть, чувства и красоту. Его не вдохновляли темы войны и революции, а также воззвания к свободе, равенству и братству. За два дня Ева и Серафим «отрихтовали» по пять стихов и снова проанализировали тексты – получилось следующее:

    Межзвёздная пыль

...А потом он встретил Её,
Убегающую на экзамен,
По нему скользнула глазами:
«Незнакомое, не моё»

Через год прочитала о нём
И его смешные рассказы,
А потом отыскала разом
На занятиях тёплым днём,

Подружились, гуляли они
И доверились, но не сразу,
А студенческие проказы
Притянули, словно магнит...

Их межзвёздная пыль свела,
Неба вспыхивающие алмазы,
И не ведающие экстаза
Вдруг запели в любви тела.

Он прожить не мог без Неё,
Подчиняясь счастья приказам,
И писал любовные фразы,
На богатство глядя своё.


Серафим понимал, что стихотворение получились ученическим, но легче новое сочинить, чем менять добрую половину старого. Хотелось посмотреть, как люди отреагируют, что скажет читатель на его небольшие произведения.

     Ромашка


Лепестки рвала ромашки:
"Нет, не любит, вот, досада!
 Мне, дурёхе, так и надо
(Дома зря разбила чашки)

И не пишет мне ни строчки;
К счастью колется посуда.
Взялся вдруг из ниоткуда,
Только голову морочит"

Лепестки, что белы клочья,
Разлетелись за беседкой:
«На вино позвать соседку -
Вечер будем ржать, короче.

И достанется писаке,
Перемоем «гаду» кости,
А когда покинет гостья,
Безутешно буду плакать…»


Серафим:

Огонёк

Серыми дождям  сдавлен,
Темнотою околдован,
Огонёк увижу дальний,
Там на страже чёрный ворон.

Клювом мудрости исполнен,
Он не каркает, а грозен,
Он - последний жизни воин,
У него застыли слёзы.

Очи строгие, избавлен
От мольбы и состраданий,
Был рождён под Ярославлем,
Жил у волхва, видел дани.

Ворон чёрный без седины,
Знаю, зришь, огнём исполнен,
Подожди меня - не сгину -
Бурные бушуют волны...

Украдкой

Снег на земле под коркой льда,
Блестящим в свете, хладно-гладким,
А с неба мелкая вода
Роняется во тьме украдкой.

Снежинок нет под Новый год,
Зима взгрустнула в мире шатком,
Разнежился пушистый кот
И тянется, и когти в лапках.

Печь топится, трещат дрова
И красный уголь греет лавку,
Эфир перемешал слова,
А псу перехотелось гавкать.

Он щурится на блеск в снегах
И с фонарём играет в прятки,
Луна - пропащая деньга -
Уже не выглянет украдкой...

Ева:

Тени

На стекле слеза, в ресницах,
Капли горькие стекают,
Мир на серой колеснице
О любви не намекает.

Плачет мир.
                Моя царица
В думе тяжкой, силы тают,
Бегают меж пальцев спицы,
Утешенье обретают

В шарфе белом на коленях,
Острых,
              от дождя ломает.
От камина пляшут тени -
Наблюдают и внимают.

"Где Он, как Он?" –
                жарко.
                В сенях
Чувствуется пыл щекастый,
И прохлада входит в темя -
Дышит серое ненастье.

Высохли глаза, ресницы:
"Он вернётся, Он хороший"...
В темноте мерцали спицы
Зайчиками на калошах.

По моде

Она была ему под стать,
Но и умнее, и моложе
И, сидя в театральной ложе,
Могла программку не листать.

Тонка-изящна.
                Много знать
Учили институт и школа,
Отец был педагогом,
                мать
Успешно делала уколы.

В глазах наука, как печать,
Гордилась стройностию тела
И вечером могла читать
"Пока свеча ещё горела".

Лесной любила аромат,
Закат вечерний на природе -
В оранжевых цветах по моде
Прекрасней виделась зима...

А он? - А он её любил,
Боготворил, казался строже,
Потворствовал - она моложе -
Стихи слагал и вслед ходил...


Они напечатали подготовленные стихи на машинке, подписались псевдонимами и отправили в литературную колонку «Рыбинской правды» по почте до востребования. Ждали три месяца. Пришёл короткий, но исчерпывающий ответ: «Ваши стихотворения не имеют революционной и социалистической ценности, поэтому не могут быть опубликованы в нашей газете».
- Да, Маяковский из нас не получится, - сказал Серафим, обнимая жену. – Времена меняются, как показывает опыт.
- По крайней мере один отзыв мы получили, - поддержала Ева супруга, и они улыбнулись поэтическому пространству…


 Борис. Зигзаги судьбы
   

  Борис вернулся в Нант и сразу включился в работу. Ресторан функционировал нормально, но склад под японский хлопок должен был опустеть за неделю, потому что в Париже Бор умудрился найти не крупного, но надёжного клиента. Из Токио к ним уже спешило торговое судно с новой партией хлопка-сырца, и надо было подготовиться к приёму большого количества. Мизука встретила его на перроне вокзала. Он поцеловал жену, вручил подарки и умчался до вечера, не желая психологических допросов по горячим следам поездки.
    - Как вы тут без меня, тяжко? - спросил он жену, вернувшись домой после бурного трудового дня.
    - Скучали по тебе, дочка только-только заснула - хотела тебя увидеть.
    - Ничего, завтра увидимся. Уверен, придёт ко мне спозаранку. Ты, я смотрю, округлилась - аппетит небось за двоих, на солёненькое потянуло...
    - Конечно, я же должна родить наследника нам, - она села на колени мужу, и он её нежно поцеловал, обнимая за плечи.
    - Брат предлагает нам перебраться в Марсель. У них большая красивая вилла, сад, яхта. Тебе решать, где нам жить.
    - Нет, мы останемся здесь пока, а там видно будет. Пусть приезжают в гости, без обеда и ужина точно не останутся. Хорошо, что ты мне газет много привёз отовсюду - есть, чем заняться на досуге. Нашей работой там, - она показала пальцем вверх, - очень довольны, особенно, тем, что у тебя легальные возможности свободного перемещения по Франции и по Европе.
    - Я договорился, чтобы нам присылали прессу из Парижа и из Марселя.
    - Откажись, иначе, можем привлечь дополнительное внимание. Здесь хватает информации и официальной, и через ресторан, а потом тебе всё равно придётся ездить по стране.
- Через неделю мне надо снова быть в столице, тебе не предлагаю для сохранения, но потом мы обязательно побываем в Париже и прокатимся по Франции.
    …Масуми действительно проснулась раньше всех и посеменила смотреть, где её папочка. Она проскользнула в комнату Бориса и юркнула к нему в постель. Бор тут же почувствовал присутствие дочери и нежно обнял её, вдыхая аромат детских пушистых волос.
    - Ca va? - заулыбался отец, одетый в модную пижаму.
    - Ca va, - пропищала дочка, уткнувшись в папину грудь. Дома между собой и на людях они договорились изъясняться по-французски, чтобы быстрее выучить язык и говорить без акцента. Масуми быстро схватывала знания, чем радовала Бориса. Они немного поболтали, а потом, чувствуя родные ритмы, забылись в сладком утреннем сне, пока их весело-ревниво не разбудила с детства дисциплинированная мама, заставив счастливую парочку вместе умываться и чистить зубы...
Через неделю Бора на вокзале встречала Горская, и они могли не спешить, а спокойно прогуляться по Парижу, сделать необходимые покупки и даже побывать вечером в ресторане «Шахерезада» на концерте Александра Вертинского, о котором Борис слыхал, но видел впервые. Представление артиста произвело на них гипнотическое действие и очень понравилось обоим. Впоследствии они не раз бывали на его выступлениях, вызывающих пленительную ностальгию по ушедшим годам.

    Год спустя у Масуми уже был маленький улыбчивый братик, которого назвали Михаилом (Мишелем по-местному), а сама она пошла в первый класс французской школы.
    А в соседней Германии к власти пришла национал-социалистическая партия во главе с Гитлером, которую не устраивал унизительный договор по итогам первой мировой войны. Немцы взяли курс на вооружение и возрождение нового (Третьего) Рейха. Грамотными экономическими методами фашистам удалось обуздать инфляцию, безработицу, а военными заказами на заимствованные кредиты поднять производство. Они модернизировали армию, внедряя новейшие научные и технологические разработки, и к началу 1936 года у них были самые лучшие танки и самолёты.
    К этому времени Борис освоился во Франции, открыв небольшую фабрику по пошиву военной одежды. Он мотался по городам страны, подыскивая современное оборудование и переманивая специалистов. Несколько раз бывал в Марселе у брата и Марии, которая в 1932 году родила девочку, Франсуазу, а в Париже непременно останавливался у Натали, родившей от него мальчика, Виктора. Борис оказался отличным организатором. Он не лез в политику, но, как умный человек, понимал - мир изменился, и в Европе назревает глобальная заваруха. После захвата немцами нейтральной территории Рура и начавшейся гражданской войны в Испании Бор предложил Мизуке подумать о переезде в Америку. Она сделала запрос в Центр принятия решений, однако, ни руководство разведки Японии, ни высокопоставленный отец, Акиро, не согласились.
    В середине 1937 года у служанки Патрисии в Испании погиб младший брат, Энрико. Его расстреляли националисты в качестве заложника. Девушка, которую иногда Борис подвозил до её дома, собралась мстить, уволилась от Херовато и уехала в Мадрид, где жил старший брат, Себастьян. Во Францию хлынул поток эмигрантов из Испании и заполонил приграничные районы. Надо сказать, что через порт Нанта, а затем французско-испанскую границу СССР начал поставки республиканцам различного советского вооружения: самолёты, танки, артиллерию, боеприпасы и стрелковое оружие. Бор, наладивший текстильный и швейный бизнес, получая приличный доход с предприятий, затосковал и, оставив послание жене, подался в Испанию, где встретился с Патрисией, и они записались в двенадцатую интернациональную бригаду под руководством коминтерновца из Москвы Мате Залка по защите столицы Испании Мадрида.
 
    Борис увидел, что такое современная война с тысячами погибших от бомбардировок немецкими самолётами "Юнкерсами", с разрухой городов и с жестокостью танковых атак. Его любили в бригаде и уважали за беспримерную храбрость. Однажды после неудачной атаки и дальнейшего отхода на нейтральной полосе оказались два легко-раненных бойца. Борис со своим взводом отбил пять атак нациков, но вывел пацанов к своим, при чём троих нападавших, когда патроны кончились, лично пришиб подвернувшейся дубиной. Его и звали за глаза не Бором, а Бером - медведем. Дважды Борис был ранен и дважды под огнём неприятеля ему и Патрисии удавалось выбраться из кровавой мясорубки. Во второй раз ему перебило обе ноги. Он с трудом выполз ночью на одних руках, а потом девушка выхаживала его, практически не имея медицинских препаратов, которых катастрофически не хватало везде. У них с Пат была отдельная землянка. Когда Борис стал поправляться, Патриция ушла в бригаду и не вернулась. Сказали, она попала под арт-удар. Бору больше нечего было делать в Испании, не за кого сражаться, он увидел то, что не хотел понимать и принимать, и вернулся в Нант.
    Дома его никто не ждал. На столе лежало записка от жены: "За нами прибыл мой отец. Мы уплываем пароходом до Токио сегодня в 18-30 по местному времени. Я и дети любим тебя, и пусть Бог хранит твою мятежную душу. 18.06.38 г. Мизука, Масуми, Мишель. На дворе было 20 июля 1938 года. «Два дня назад!», - пронеслось в голове разочарованного мужа.
    А в обед в дверь позвонили, и на пороге возник младший Борис, который приехал по просьбе Мизуки, чтобы взять управление активами в Нанте. Необходимые документы дожидались его и Бора в нотариальной конторе.
    - Ты очень вовремя появился, тёзка! Сегодня отметим мою холостую жизнь, а завтра приступим к продаже недвижимости, заявил Борис старший по фамилии Херовато.
    - Что, будем всё продавать? - уточнил младший.
    - Да, дорогой племянник. Я переезжаю к вам в Марсель, если ты не против, конечно.
    - Ура, бежать за коньяком?
    - Да и за едой, дома ни крошки.
    Они просидели целый вечер, купаясь в воспоминаниях о Волге, Рыбинске и семейной жизни. Младший поведал, что скоро станет молодым отцом.
    - Эт-то что же получается, я стан-ну дедом?
    - Да, дядя. Катрин уже на сносях.
    - Ну-у, Сабрина, естественно, в курсе.
    - За тебя, сынок, - сказал опьяневший и уставший от треволнений Бор. Ваше здоровье! - он выпил и вырубился.
    Младший Борис уложил «дядю» на диван, навёл порядок (надо убирать за собой, пока ещё пьяненький - утром это делать противно) и поставил часы на семь утра...
    Он проснулся от чарующего запаха кофе. Бор по старой рыбинской привычке встал рано и колдовал у плиты.
    - Яичницу будешь? - спросил он, заметив, что тёзка проснулся.
    - Не хочу, но буду, - ответил младший, сползая с лестницы умываться в ванную комнату первого этажа.
    - Пять минут, и она готова, - проговорил Бор, разбивая ножом скорлупу и сливая яйца на шипящую сковороду...
    Вдвоём веселее делать работу. За четыре дня они продали фабрики конкурентам Бора и склады около порта. Дом с садом решили выставить на продажу, но не торопиться, а дождаться хорошего клиента. Ресторан Бор решил не продавать пока, отдав его в небольшую аренду старшему брату погибшей Патрисии, Себастьяну, потерявшему при защите Мадрида левую руку. Тот неплохо разбирался в ресторанном бизнесе, имея в Испании несколько маленьких кафе, теперь утерянных.
    Ценные вещи родственники загрузили в авто и, не теряя ни единого дня, отправились на юг страны.


«Трандепукс»

    Над Францией стояла жара. Отец и сын ехали в сторону Тулузы, потому что Сабрина попросила проведать разболевшуюся и не отвечающую на звонки подругу, Сюзанну. Когда отъезжали от дома в Нанте, Борис изрёк: "Однако, херова-то." Он почти всю дорогу до Гаронны, главной реки Тулузы, молчал. Несмотря на внешнюю холодность и некоторую эмоциональную подавленность, Борис Херовато очень любил свою японскую семью, как говорится, души не чаял... Они были разные, его женщины, его дети, его семьи, с которыми судьба почему-то разлучала его...
    Мужчины, не петляя, отыскали особняк Сюзанны, которую нашли в жутком состоянии: температура сорок, говорить не может и ничего не ела два дня. Бор срочно отыскал доктора, мигом определившего у больной двусторонний паратонзиллярный абсцесс при "Флегмонозной ангине". Срочно на машине отвезли женщину в клинику, где хирург вскрыл опухоль горла. Как только гной вышел, ей стало лучше, прошиб пот и температура, державшаяся почти неделю, стала спадать. Мужчины накрутили через мясорубку фруктовых пюре, выжали соки и привезли на утро больной, которая виновато улыбалась и не знала, как благодарить неожиданных спасителей. Две недели два Бориса привозили в больницу фрукты для Сюзанны, пока её не выписали на домашний карантин. Ангина - заразное заболевание, поэтому боязливые мужики заплатили доктору за дальнейший уход, отчитались перед молодой тёщей молодого Бориса, Сабриной, и отправились в Марсель. Две недели отдыха, рестораны и девочки, существенно подорвали их хрупкое здоровье, и теперь они решили вести строгий образ жизни.
    - Не понимаю всё-таки, каким образом Сюзанна в такую жарищу умудрилась подхватить гнойную ангину, - удивлялся "племянник", разряжая молчание.
    - Очень просто, она мне призналась, что ранним утром выскочила в одном халатике из тёплой постели в сад посмотреть, какая птичка мелодично распевает под её окошком. Дома тепло, камин, а на улице утром прохладно. Трандепукс, и ангина в кармане, - куражился "дядя", вышедший, наконец, из психологического ступора.
    - Ну, и какая же оказалась пичуга?
    - История умалчивает, да и Сюзанна не орнитолог. Ничего, скоро сама запоёт, - заметил Бор.
    - Да, я наблюдал, как она на тебя влюблённо смотрела - глаза проела, - улыбнулся сынок.
    - Во, я наивный! Мне казалось, лишь я это видел.
    - Тёща говорила, что она действительно хорошо поёт и музицирует отменно.
    - Проверим как-нибудь, пусть окончательно выздоровеет, - усмехнулся Бор, довольный складывающимися положительными знаками. - Трандепуксов мы решительно не потерпим.
    Они приехали в Марсель в три часа дня, зашли в кафе, где с наслаждением выпили по чашке арабского кофе, Бор купил вкусностей, и вскоре мужчин встречали радостные родственники. Бору выделили флигель в саду, куда он тут же вселился.
    Франсуазе исполнилось шесть лет. Она сразу признала в «дяде» Борисе родного человека, тем более что тот привёз ей кучу подарков. Бор смотрел на "племянницу" и как бы веселился. На праздничном ужине не затрагивали серьёзных тем, но в приватных беседах ощущалось всеобщее беспокойство из-за мировых событий. В марте Германия оккупировала Австрию и претендовала на Судетскую область в Чехии. Притязания агрессора сопровождались беспрецедентным давлением на еврейское население контролируемых территорий. Бор предложил вернуть семье родную фамилию.
    - А какая она? - спросила маленькая "племянница".
    - Мы - Щаплеевские, - ответил Глеб.
    - Саплеевские? - переспросила Франсуаза, плохо произносящая букву "Щ".
    - Щаплеевские, - повторил за братом Бор. - Надо просто придумать французский аналог. Предлагаю, Pleevsky - мы "Щ" не выговариваем, - с улыбкой сказал Бор.
    Решили подумать и не торопиться. На самом деле, Мария и Глеб уже решили перебираться к Раушенбахам в Америку, но посчитали нужным скрыть это до поры, потому что молодёжь планировала будущее во Франции. Елена три года назад вышла замуж за успешного инженера из автомобильной компании "Рено" и проживала в Париже в пятикомнатной квартире мужа. Годом позже она родила Эжену трёх близнецов-мальчиков, но ни в чём не нуждалась. Молодой Борис и Катрин жили здесь, на вилле, и их устраивало сложившееся положение.

    Деятельная натура Бора не позволяла расслабиться более, чем на три-четыре дня. Ему необходимо было занять свой мозг чем-нибудь этаким, тем, что поглощало бы его целиком. Помаявшись пару недель на яхте в море, он вдруг вспомнил о детском увлечении. Борис, как и Ева в молодости, хорошо рисовал карандашом портреты родных и знакомых, но он мечтал попробовать писать масляными красками. Задумано-сделано, Бор поехал в Марсель и закупил всё необходимое: мольберт, холст, подрамники, краску, кисти и кучу художественных принадлежностей. Часами увлечённый новой затеей Бор проводил время за книгами по искусству, мольбертом и палитрой, иногда на два дня уплывая на рыбалку. Он научился грунтовать поверхности плоских материалов, химичил с яркостью цвета и глубиной краски и писал, писал и писал.
    Родные поначалу глядели снисходительно на его чудачество, а позже начали восхищаться его упорством и отношению к новому мероприятию. За год Бор прошёл академический курс, а его картины приобрели стройность, смысл и вменяемость. У него звучно получались пейзажи и портреты людей. Рисование захватило Бора целиком и полностью.

Не сильно ошибусь, если выскажу такую мысль - человеку важно найти своё место в жизни: в любви, в семье, в детях, в увлечении, в профессии. Тогда хотя бы временами он будет прикасаться к счастью и сможет реализовать свои таланты наиболее полно, осуществить предназначение, начертанное свыше. Борис Херовато-Pleevsky понял, что нашёл то поле боя, которое захватывает его воображение, заставляет думать, мучиться, отчаиваться и не ограничено ничем, кроме моральных аспектов. Он вознамерился запечатлеть музыку в красках на холсте и порой ему чудилось, что это удаётся сделать в застывших разлетающихся брызгах волн о камни, в парящем буревестнике, в полуобороте дамы, засмотревшейся на красивого мужчину. Временами Борис подпускал в пейзажи экзотические и сказочные образы: восточную красавицу, спускающуюся с облаков, лесовика, нечаянно обнаруженного в ветвях зрителем, Богоматерь, держащую на руках счастливую… девочку.
В текущий год у молодых родился мальчик, которого назвали Жаком-Иваном, Глеб, Мария и Франсуаза уплыли за океан в США; немцы после Мюнхенского соглашения 38 года оккупировали в марте 39-го Чехию, а потом и Словакию, образовав протекторат Богемии Моравию, и заключили «Стальной пакт» с Италией. Позже к нему присоединились Венгрия, Болгария, Дания, Маньчжоу-Го. Борис очнулся лишь тогда, когда Германия напала на Польшу, и началась Вторая Мировая война. В картинах Бора появились тревога и напряжение. В Испании националистическая реакция победила, Италия вела войну в Африке, Япония проводила масштабные военные действия в Китае, жёстко подавляя любое сопротивление китайцев. Пожар новой мировой войны разгорался.
Франция готовилась к отражению агрессии со стороны Германии, но, соорудив защитный вал на границе, линию Мажино, французы были беспечны, весело играли на границе в футбол, предполагая позиционную борьбу с врагом, как в предыдущую войну. Польские события не встревожили трёхцветных, а захват стран Бенилюкс словно загипнотизировал высшее руководство страны. Неожиданная атака немцев через Арденны, которые считались непроходимыми для тяжёлой техники, ввергла союзные армии военных в ступор. Враг разрезал объединённые силы Франции и Англии танковыми клиньями и в три недели подошёл к Парижу. Французы сдались, а Британским экспедиционным силам (частично французам и бельгийцам) немцы по непонятным причинам позволили эвакуироваться на свой остров из французского порта Дюнкерк.
Началась немецкая оккупация Франции и связанное с нею позорное существование. На юге страны образовалось новое французское правительство Виши, которое стало сотрудничать с гитлеровцами. Южная область страны номинально была независима, но полностью подчинялась Германии. Параллельно возникли силы сопротивления немцам, и постепенно развернулась беспощадная борьба здоровых сил общества с агрессором. В ряды Сопротивления вступали патриоты поверженной страны, эмигранты разных стран, военнопленные, бежавшие из тюрем и концлагерей.
Борис поначалу соблюдал нейтралитет, потому что к русским относились предвзято и сразу предупредили об особом к ним отношении со стороны властей. Он сохранял спокойствие до тех пор, пока фашистские орды не напали на СССР, после чего присоединился к партизанам, точнее, к маки (ударение на второй слог). Бор, свободно перемещающийся по стране с выставками своих полотен, перевозил из портового Марселя контрабандное оружие, радиостанции и боеприпасы, делал их схроны и изредка участвовал в подрыве немецкой техники и уничтожении живой силы противника.
В Нанте Бор останавливался у себя дома, так как не продал его по дешёвке, а дорого никто не брал. В Париже его всегда ждала неофициальная семья – Натали и Виктор, которому исполнилось семь лет, и он пошёл в первый класс школы. Борис в гимназии изучал немецкий язык, забытый им за неимением практики и надобности, но сейчас он приобрёл учебник и словари, чтобы вспомнить немецкий для пользы дела.
После отъезда Глеба, который на самом деле тянул с Америкой из-за любовницы, столичной Сабрины, Борис имел серьёзный разговор с Борисом молодым.
- Почему ты решил остаться?
- Катрин не хотела уезжать. У неё предчувствие, будто если она оставит мать одну, то та погибнет. Ещё она не хотела покидать родину, которая и для меня стала родной.
- Понятно. Я тоже вряд ли уеду. По тому, как складываются обстоятельства, хочу признаться тебе, пока я жив, в одном щекотливом деле. Видишь ли, ты являешься моим родным сыном…
- …?!
- Мы, я и твоя мама, познакомились раньше, чем мой старший брат Глеб и она. Я ушёл в навигацию по Волге, как требовал мой покойный отец, а твой – дед. Тогда же из Питера, закончив университет, вернулся в Рыбинск Глеб. Мария посчитала, что лучше выйти замуж за перспективного юриста, чем за меня, молодого и необузданного, но уже на тот момент носила тебя в чреве. За месяц моего отсутствия Глеб без памяти влюбился в твою мать и сделал ей предложение…
Они обнялись без слов, Бор налил по рюмке конька, и они выпили за Марию и Глеба.
- Ты можешь сказать Катрин. Ей будет приятнее знать, что я – родной дедушка Жаку.
- Конечно… Я сразу не привыкну звать тебя отцом, ты не обижайся, пожалуйста.
- Хорошо, сынок.


 Борис. Сопротивление

    Борис до оккупации два раза на лето привозил Натали и Виктора на марсельскую виллу, но в новых условиях это делать стало опасно. Чтобы не подставлять семью, он и в Париже старался не светиться, приезжая в тёмное время суток перед комендантским часом. Трудно представить психологию гражданского населения проигравшей войну страны. Свободолюбивые, жизнерадостные французы вынуждены были жить по правилам Третьего Рейха: комендантский час с 22-00 по 6-00, депортация евреев и коммунистов, запрет собраний и демонстраций, 10-12 часовой рабочий день. Смертность граждан увеличилась. Особенно тяжело стало женщинам, чьи мужья были депортированы в Германию на принудительные работы в шахтах и на заводах. Каждая пятая, чтобы прокормить семью, вынуждена была стать проституткой.
Немцам было выгодно сохранить на время французскую администрацию на местах за отсутствием ресурсов, поэтому правительству Виши позволялось осуществлять хозяйственную деятельность в неоккупированной зоне, метрополии и колониях, сохраняющих верность Франции, которая платила победившей стороне высокие репарации в денежном и натуральном виде. 20 % продуктов сельского хозяйства страны уходила на нужды германской армии. Французский народ голодал. За продуктами по талонам выстраивались длинные очереди, но их всё равно не хватало; процветал чёрный рынок продовольствия, где цены кусались и были приемлемы только для немецких военных. На селе и в отдалённых горных районах положение с продуктами было лучше и туда перетекала часть населения. Мужчины, избегая принудительных работ, подавались в горы. Так образовались партизанские отряды маки, вооружённые охотничьими ружьями для самозащиты.
Первые два года оккупации характеризовались невнятным сопротивлением новым властям, подчинением внешнему диктату и унижению. Маршал Филипп Петен, возглавляющий «Французское государство», взял курс на сотрудничество с победителем, обвинению Республиканских методов правления и Великобритании в предательстве общих интересов. Часть членов парламента и генерал де Голль призывали народ к борьбе с захватчиками из-за рубежа и французских колоний в Африке. Серж, сын Серафима и Сабрины, как раз нёс службу в экспедиционном контингенте французского Марокко.
Пока молодой Борис увязывал юридические вопросы со складывающейся реальностью бытия, Борис старший налаживал контакты с подпольем Сопротивления. Через русских эмигрантов он координировал укрывательство и переправку в партизанские отряды евреев и беглых военнопленных, а, используя личные знакомства с представителями испанской диаспоры, руководил доставкой для повстанцев оружия и боеприпасов, которых хронически не хватало везде. В своём ресторане «На Луаре» были организованы конспиративные встречи, получение разведывательных данных от расслабляющихся немецких клиентов, тайное накопление оружия. Порты Нанта, Марселя и других городов побережья контрабандой медленно, но верно насыщали партизан минами, взрывчаткой и стрелковым вооружением. Видя нарастающую внутреннюю борьбу, немцы проводили карательные акции, вплоть до уничтожения целых кварталов с жителями городов. В Марселе, например, оккупанты взрывчаткой уничтожили визитную карточку города – «Трансбордер» и старые кварталы порта, где обитатели игнорировали власть и новые порядки. Борис по русскому опыту больно переносил снос исторической архитектуры, поэтому накапливал злость, вспоминая «Как ему не хватает Серафима!», и плыл в сумерках на яхте в очередной раз к указанному подпольщиками транспорту, стоящему на внешнем рейде.

  …Судно под греческим флагом мирно покачивалось на широкой волне. Бор с сыном подплыли к высокому борту и посигналили. Сверху крикнули пароль, они ответили, и минуту спустя на канате спустился первый ящик с винтовками, затем остальные грузы. Операция заняла двадцать минут, а яхта отчалила в сползающую с берега мглу. По воде то и дело бились лучи прожекторов с патрульных катеров немецкого охранения. Бор давно сложил телескопическую мачту, и покрытая маскировочной сетью лодка незаметно удалялась в глубь акватории на тихо работающем движке. Рядом пронзительно и жутко в прыгающей ночи и опасных огоньках кричала противная сирена, а в миле правее прозвучала длинная пулемётная очередь.
Мужчины, одетые в тёмные костюмы и вполголоса переговаривающиеся между собой по-русски, не торопясь, подплыли к скалистому неприступному с суши берегу.
- Вот и всё, а ты боялась, - приговаривал Бор, разгружая ящики в укромный прибрежный грот.
- Так я и не боялся, - отреагировал сын.
- А сам штанишки-то подиспачкал… в краске, в краске – по запаху чую, - смеялся отец, зорко осматриваясь вокруг, готовый кинуть припасённую гранату или выстрелить из автомата, лежащего на палубе. Они открепили швартовый и припустили ближе к дому…


 Стычка

    Отец и сын возвращались с припасённой в садке живой рыбой, выловленной накануне, когда у главного входа на виллу появились военные жандармы. Их было четверо. Двое обыскали обоих Борисов, а двое спустились к яхте и фонариками осветили бухточку. Беглый осмотр ничего не дал, и нежданные гости, извинившись, удалились. Бору было ясно, что кто-то из товарищей проболтался, и их выслеживали. Точной информацией силовики не обладали, поэтому проверяли все подозрительные перемещения транспорта. В городе очередной раз проводились облавы. Оружие, спрятанное на берегу, предназначалось отряду "Комба". Чтобы его доставить партизанам, требовалось миновать пригородный жандармский пост из десяти человек, оснащённый двумя пулемётами (один - на мотоцикле). Проезжающие автомобили подвергались обязательному досмотру, но в грузовичке Бориса, нагруженному картинами, находилось два тайника, которые могли быть обнаружены только при полном разборе поликов кабины и кузова.
    Бор выждал две лишних недели и решил рискнуть. За это время сообщалось по радио о задержании преступников с партией оружия и боеприпасов, несколько раз с воем проносились полицейские машины и слышались звуки стрельбы, но уже дня три правила хмурая дождливая погода, и на трассе стояло затишье. Борису было тревожно от того, что немцы уверенно продвигались к Москве, захватив Смоленск, Киев, Прибалтику, Псков и Воронеж. Неужели враг растопчет его Родину! Надо сражаться, надо уничтожать его любыми способами!
    Борис позвонил в Париж Натали, сообщив, что выехал с новыми полотнами, и чтобы она его ждала. Он действительно написал ряд произведений, где сверкали молнии, неслись грозовые тучи и мрачные тени пожирали одинокую тонкую берёзку, а птицы укрывались под лапами тёмно-зелёной ели. В картинах чувствовался рёв ветра и сверкание далёких зарниц и громовых раскатов. Не было одного - мирной тишины.
    - Папа, глядя на твои холсты, во мне зарождается тревога и дурные предчувствия, - признался молодой Борис. - Может, дождёмся снега и холодов?
    - Нельзя, сынок, ребята ждут оружие и рвутся в бой. Я должен помочь моему другу Серафиму в его битве, в его защите Родины. Я уверен, он не подкачает.
    - Откуда ты знаешь?
    - Мы с ним с детства были вместе, бились друг за друга, не взирая ни на что, Стрелку нашу в Рыбинске защищали так, что злоумышленник не мог носа сунуть. Серый, я знаю, один сотни стоит. Надо ему помочь, тяжко там ребятам...
    - А ты знаешь, я помню наш рыбинский двор и дом, и Черемху, и Волгу у дома.
    - То-то. Надо ехать...
    Они тронулись в ночь на двух машинах. Бор ехал впереди на грузовичке, а сын на расстоянии двухсот метров позади на легковой без включенных фар. Моросил холодный дождик и резкими порывами ветер бросал на лобовое стекло водяной бисер дождя вперемежку с мелкой жёлтой, но коричнево-чёрной в темноте листвой. Впереди завиднелся пригородный пост с шлагбаумом. Борис притормозил, сунул за пазуху гранату, снял с предохранителя пистолет и сунул за ремень брюк. В сверкающем от прожектора и дождя плаще подошёл капрал с солдатом, и начался досмотр. Служивый забрался внутрь и фонарём ощупал углы и ящики. Ничего противоправного не было. От сухости фургона или от хорошего настроения постовой подпрыгнул и под днищем звякнул металл. Он ещё раз топнул ногой - звук повторился.
    - Что у вас там? - спросил старший, но уже взвёл автомат. - Руки за спину! - скомандовал он, но Бор, не дожидаясь унизительного ареста, закрылся от капрала телом рядового и выстрелил тому в грудь из выхваченного пистолета. Вторая пуля прошила открытый в оскале рот старшего напарника. Борис младший спешил на помощь, но нельзя было терять ни секунды. Бор ворвался в сторожку поста и кинул туда гранату. Взрывом его самого слегка отшатнуло от двери, которая открылась взрывной волной. Он мотнул головой, снимая шум в ушах и ринулся внутрь. Два жандарма шевелились, и Бор короткими выстрелами добил их, затем быстро стал собирать оружие. Они с сыном закидали автоматы и пулемёты в фургон и через пять минут мчались по мокрой дороге в сторону столицы, но на середине пути заехали в укромный лесок, где живо разгрузились и привели авто и себя в божеский вид. Пока никто не очухался, надо было добраться до Парижа и затеряться на его улицах.


 Выставка

    В столицу въехали под самое утро. Шёл мокрый сказочный снег, будто нарисованный на новогодних картинках. Мягкие пушистые снежинки медленно, словно на невидимых парашютиках, спускались из бездны Вселенной. Непогода позволила контрабандистам оторваться от возможного задержания. Ночью движения через уничтоженный марсельский пост не было, и власти спохватились лишь утром, когда искать оказалось поздно. Мужчины медленно миновали столичный блокпост, заехали в кафе на окраине, а потом, попрощавшись, расстались. Борис молодой отправился к тёще, а старший - к гражданской жене, договорившись послезавтра вечером встретиться у Елены, находящейся безвыездно дома с тремя детьми.
    Натали успела согласовать с подругой проведение вернисажа картин Бориса на Монмартре. Сразу же поехали в арендованную галерею, где Бор распаковал, расположил и в конце по французской традиции покрыл лаком привезённые полотна. Открытие выставки прошло великолепно. Художника поздравляли коллеги, специалисты и знакомые, среди которых оказалась чета Буниных, на зиму переехавшая в Париж из Грасса, что на Лазурном берегу юга-востока Франции. Счастливый в кругу поклонников своего писательского таланта, Иван Бунин блистал остроумием и благодарил Бориса за доставленное удовольствие, а узнав, что Плеевские живут под Марселем, любезно пригласил к себе в гости на виллу летом. Бор не увлекался литературой, но знал об известных писателях-эмигрантах и о том, что Бунин И.А. получил Нобелевскую премию за свою прозу. Его уважительное отношение к писателю выразилось предложением написать портрет знаменитого прозаика, на которое Иван Алексеевич дал согласие…
    На выставку пришло много народа, в том числе, немецких офицеров, выразивших признание художнику, а вечером состоялся скромный фуршет, и не пившего никогда так много шампанского Бориса Натали доставила домой на такси. Выставка оказалась успешной, принесла прибыль и позволила открыто общаться с широким кругом патриотически настроенных людей и членов Сопротивления, представляющих север страны. Генерал де Голль по радио из Англии призывал народ к накоплению сил для так называемого дня "Д", но, чтобы сопротивляться врагу, необходимо оружие, боеприпасы, координация действий. Борис сводил нужных людей, оставаясь для пользы дела в тени закулисных и явных событий. "Я всего лишь художник", - часто повторял он слишком откровенным посетителям-патриотам. Под конец выставки пришло сообщение о больших потерях немцев под Москвой, которую им не удалось взять, а русские развивали зимнее контрнаступление. Французы радовались, будто сами одержали победу над оккупантами. В середине выставочного цикла Борис с сыном сделали ходку в Нант и переправили партию оружия в Париж.

К апрелю 42 года Красная Армия, как вещало английское радио, отбросила немцев от Москвы на 150-200 километров, что принесло надежду в сердца всех людей мира на разгром фашизма.
7 декабря 1941 года Япония уничтожила американский флот в Пёрл-Харбор, чем вынудила вступить США во Вторую мировую войну. Американцы были в шоке, но энергично начали действовать на Тихоокеанском театре боевых действий. Глеб сообщал о невиданном патриотизме, охватившем общество. Иван Раушенбах, отслуживший пять лет назад срочную службу, вновь пошёл служить по контракту в военно-воздушные силы на авианосец «Энтерпрайз», переправляемый из западного полушария в восточное. Илья Моисеевич с Марией Семёновной сильно переживали за сына, однако удержать дома его не смогли. Раушенбах старший месяц спустя скончался. Мария похоронила мужа и по просьбе Марии младшей переехала к падчерице – они с Глебом и дочерью Франсуазой теперь оказались единственными русскими, которых она знала на новом континенте…

Серафим перед войной с финнами и немцами, можно сказать, свыкся с Советской властью. Ему было любопытно, как сумасшедшие идеи коммунизма могут изменить сознание большинства населения огромной страны.
- Не понимаю, - говорил он жене, - чем закончится такой безумный эксперимент! Многие боятся, но вынуждены принимать общие правила игры, рабочие обожают власть и вкалывают, как проклятые, молодёжь – всегда молодёжь (октябрята, пионеры и комсомольцы у нас, Гитлерюгенд у немцев). Им что не вдалбливай, они всему верят. Как легко обмануть целый народ! Большевики нарисовали радужный образ, совершили переворот власти, установили диктатуру пролетариата и задушили несогласных. Военизированная, однопартийная клика, используя общественный труд, заставила идти в одном направлении массы разноязычных народностей. Коммунизм – новая религия и цель, Сталин – царь и вождь.
- И главное, есть осязаемые результаты, - подключилась Ева. – Началась третья пятилетка, по всей стране идёт строительство предприятий, индустриализация даёт плоды, а тракторы увеличили производительность сельского хозяйства. Количество перемещаемых грузов растёт с каждым днём, ты сам знаешь. На Халкин-Голе победили.
- Да, уже за навигацию делаю шесть плаваний против трёх до революции. Порт построили в городе, плотину скоро пустим и гидроэлектростанцию. Мне не представить искусственное море, которое будет рядом с городом, но сооружение грандиозное, - сказал Серафим, отдавая должное выполнению большевистских планов.
- Сколько народа за Волгу переселили, - всплеснула руками супруга, - около ста тысяч говорят, паром не справляется. Я слыхала, мост будут строить для них через Волгу, а Спасо-Преображенский храм снесут за ненадобностью. Уже сваи начали забивать напротив него в пойме реки.
- Да, я в курсе… Ломать-не строить. Зачем храм рушить, не понимаю – красивый же.
- Они пытаются разделаться с царским прошлым и создать новую архитектуру, - объясняла Ева. – Я читала в газете, что скульптор Вера Мухина изваяла грандиозную композицию для нашего строящегося гидроузла, которую установят в честь героического труда людей на пирсе между шлюзовыми камерами нижнего бьефа, называется «Рабочий и колхозница», метров пятнадцать в высоту. Сейчас её временно устанавливают в Москве у входа на Всесоюзную выставку народного хозяйства.
- Не по душе мне всё-таки это водохранилище, аж сердце разрывается. Молога и Рыбинск – это родная пара городов. Я в ту сторону даже смотреть не могу, - поведал Серафим, допаивая последнюю деталь любительского радиоприёмника. Он зимами увлекался чтением технической литературы, приносимой для него из библиотеки Евой, и пристрастился к радиотехнике. Из-за ломоты в ноге он мало ходил, с болью глядя на дворовых мальчишек, гоняющих в «футбик», зато паял и лудил с наслаждением, вдыхая специфические пары канифоли и олова. Он уже всем желающим собрал по радио, кроме себя, и сейчас, наконец, включил радиоприёмник в квартире на кухне. Из динамика транслировалась опера «Евгений Онегин» Чайковского в исполнении Ивана Козловского. Серафима мысленно перенесло в Петербург…
Ева заметила, если муж раскуривал трубку, то лучше не тормошить его, занятого какими-то сугубо индивидуальными размышлениями или воспоминаниями. Ей нравился вкус табачного дыма, поэтому она не выгоняла его из кухни, где он обычно накидывал китель, открывал створку окна, облокачивался на высокий подоконник и курил не спеша, глядя на ненаглядную Волгу. Он всегда был для неё некоторой тайной, непостижимой и влекущей. Ещё Еве нравилось гулять под ручку с Серафимом, особенно, когда она встречала его в форме на Набережной высокого волжского берега, потому что на них часто засматривались люди, знакомые и незнакомые вовсе…
Серафиму вспомнился выезд в Мариинку: девчонки, Натали и Ольга, Бор, по одной слегка приподнятой брови которого он тогда в фойе сразу догадался о дальнейших действиях друга, тот бодрящий и леденящий вечерний воздух. Адреналина и сейчас хоть отбавляй! Где теперь Борис? Что с ним, как он? Живы ли Натали и Ольга? Странная чёрная тишина стояла над замёрзшей без огоньков и всполохов на противоположном берегу реки. Он сладко затянулся, чувствуя, как супруга присмирела и изредка подглядывает за ним, а потом подошёл и поцеловал её в розовую щёчку, запачканную мукой.
Утром по радио Советское правительство объявило о военном походе в Финляндию.

Тремя месяцами ранее СССР заключил с Германией пакт о ненападении и по секретному договору в сентябре оккупировал по линии Кензо часть Польши. Прибалтика была не против размещения на её территории военных советских баз, и только Финляндия противилась предложениям русских о переносе границы от Ленинграда на 90 км взамен на двойную территорию в Карелии, а также о размещении военной советской базы на полуострове Ханко. Многосторонние переговоры не привели к обоюдовыгодным результатам, и с лета финны и русские начали подготовку к войне, стягивая войска к общей межгосударственной границе.
Война шла три с небольшим месяца. В итоге Финляндия подписала мирный договор на наших условиях ценой гибели ста пятидесяти тысяч человек общих потерь. Как и поход на Польшу в двадцатых годах, конфликт показал посредственность Советского руководства и плохую выучку Красной армии. Бездарные потери ничему не научили. Шапкозакидательство не закончилось, а народная армия не стала сильнее. Советская власть перестала оповещать общество об убитых, о раненых, скрывались ошибки, техническая отсталость и просчёты командования. Эта, так называемая, Зимняя война показала нашу уязвимость, неподготовленность, и не прибавила друзей. Из Лиги Нации нас исключили. Зачем надо было начинать военные действия в сложных зимних условиях на пересечённой местности, не понятно до сих пор. Неинформированным народом, видимо, легче управлять. Серафима раздражала секретность планов и мероприятий государства, он более и более уходил в литературу, наряду с поэтическими произведениями сочиняя или вспоминая-записывая прозаические истории, реальные и фантастические. Так появились его рассказы «Сказки на воде», «Маленькая планета», романы «Дионис» и «Пта-Х», поэма в стихах «Царица Тамара».
Создание большой поэмы или романа выводит автора на серьёзные размышления, на осмысление исторических процессов.
В 39-41 годах рыбинский гидроузел спешно строился, и тяжесть грузоперевозок сместилась с водных путей на железнодорожные. Рыбинск потерял статус крупного перевалочного города, превращаясь постепенно в промышленный центр Ярославской области. Серафим продолжал работать в речном пароходстве и был не раз отмечен руководством за перевыполнение плана и безупречный труд. Он получил к знаку «Ударник водного хозяйства» редкий знак «Отличник социалистического соревнования НКРФ», похожий на орден. Ему предлагали уйти в управление речным флотом, но Серафим, памятуя об арестах, неизменно отказывался, оставаясь верным своему экипажу и кораблю.


 Такие пироги

 Команда у него подобралась боевая. Боцман - Микола Тарасюк, бывший казак, волей судьбы попал на Балтийский флот, откуда раненым был вывезен в рыбинский лазарет. Там он познакомился с медсестричкой Надеждой, которая покорила сердце степного рубаки, и он осел в бурлацкой столице. Мотористом служил Николай Петрович Васильев - Петрович, как называли его окружающие. Он был прирождённым технарём, и не случилось такого корабельного механизма, не освоенного им. Петрович вышел на пенсию, но неделю не усидел дома, вернувшись на работу. Ещё в экипаже судна состояли кочегар Колька Выборнов и матрос Андрюха Падецкий, молодые разухабистые ребята, слушавшие только двух человек в мире, боцмана и капитана буксира. На корабле были заведены строгая дисциплина и безукоризненный порядок. На зимней стоянке буксир красился, драился, разбирался и проверялся, чтобы в навигацию функционировать без поломок и без простоя. В подготовке судна к сезону участвовала вся команда целиком, поэтому семьи видели своих мужчин обычно лишь по выходным.
 
    Перед Новым 1941 годом в гости к родителям съехались дети. Георгий, проживающий в Ленинграде и работающий на закрытом предприятии, взял двухнедельный отпуск, а Мария сдала досрочно экзамены в Московском институте народного хозяйства, и у неё организовались длинные каникулы. Георгий занимался компрессорами для подводных лодок, но говорить об этом  не имел права. Любые устройства носили нейтральное название - изделия. В пикировках с отцом, тонко критикующего положение вещей в мире, Георгий в запальчивости мог проболтаться. Так Серафим узнал о единственной потере морского флота (подрыве на мине подводной субмарины) в конфликте с Финляндией. Серафим покуривал трубку и "истязал" сына, пока того не отвлекала мудрая мама. Она прекрасно понимала мужа и, подсмеиваясь над обоими, устраивала примирительные трапезы с пирогами по рыбинским рецептам, заодно обучая дочь, почему-то не спешащую замуж. У сына уже была на примете, как Ева выведала у Марии, девушка Кира, чертёжница из конструкторского бюро завода, а вот дочь явно скрывала свои чувства, хотя со смехом рассказывала, что за ней ухаживает половина института, разновозрастные студенты и преподаватели. Она писала диплом, и ей прочили аспирантуру и завидную научную карьеру. Кроме подруги в общежитии мало кто знал, что Маша заочно учится в Литературном институте им. Горького А.М., где она успешно занималась изучением мировой и отечественной литературы, а также английским и углублённо французским языками.


Кузя

Вокруг старших постоянно радостно крутилась младшая Евгения, которая на следующий год должна была идти в школу, и манерно прохаживалась пятнадцатилетняя Антонина, красавица в маму, распускающаяся, словно весенний цветок. Она совершенно не любила школу, но была толковой по мнению взрослых и много читала. Бабушка, Клавдия Степановна, привила девочкам любовь к книгам, а Ева приносила с работы нужные и редкие издания.
Серафим с сыном убегали по утрам из женского царства на зимнюю рыбалку и краснощёкие, промёрзшие возвращались к обеду с волжским уловом, то с судаком, то с лещами, то с щукой. Ершовы принципиально не ловили мелкую рыбу, особенно, ершей, но нынче набрали карасиков. Мелочь с урчанием поедал домашний котёнок Кузя. Он быстро сообразил, кто в доме хозяин, а кто хозяйка, поэтому ластился на кухне к Еве, а спал в ногах или на коленях у Серафима, часто уединяющегося и пишущего по вечерам. Кузьма, когда рыбаки брали мормышки и уходили на реку, ложился, как собака у двери, и ждал улова. «И ты рыбалишь?», - улыбалась женская половина дома, проходя мимо него. «М-мр», - отвечал он, позволяя гладить себя и чесать шёрстку.
 
В Новый год Ершовы собрались за большим дружным столом. Ирина и Анна Ершовы, а также Степан с Анастасией, тоже были здесь. Анна ждала парня из армии, который служил на Северном флоте матросом, того самого Андрея Шестова из затопленного города Молога, и жила с мамой. Женщины наготовили вкусностей, Георгий и Степан привезли ёлочку из леса, а дети весело нарядили её игрушками. Стол ломился от яств: жареная рыба, пюре с луком по-украински, копчёная колбаса, соления и варения, пироги с капустой и с творогом. Клавдия Степановна испекла торт и, как старшая в роду, произнесла праздничный тост за счастье в семье и в жизни, за мир во всём мире, за родных и близких. Громко кричали «Ура!», танцевали под граммофон, чудом уцелевший у Ирины, и пили шампанское. Молодёжь ушла гулять под падающий снег и кататься на санках с крутого берега Волги, а представители старшего поколения пели романсы и слушали ленинградские пластинки с музыкальными речитативами Вертинского. Серафим блаженно курил на кухне. Это был их лучший Новый год за весь советский период, пожалуй, за всю жизнь. Он вспомнил Бориса Щаплеевского и мысленно поздравил друга с очередным новолетием. Зашли, о чём-то говоря, Ева и Ирина.
- Что обсуждаете? – поинтересовался Серафим.
- Гадаем, как там празднует где-то Борис, - ответила Ева. – Ирина не верит, что он исчез навсегда.
- Правильно, Бор нигде не пропадёт. Я знаю – вернётся он. Давайте, выпьем что ли за его здоровье!
- Спасибо, Серафим, - сказала Иришка, улыбаясь, и они втроём наполнили и осушили бокалы.
Рождество встретили тихо по-семейному с самоваром, чаем и сладким клюквенным пирогом, Старый Новый год праздновали у родных в Ягудке. Вскоре Георгий уехал в Северную столицу, отпуск закончился, а Мария с Анной ходили в драматический Рабочий театр, где Анечка играла в пьесах. Каникулы пролетают мгновенно, и в феврале Машу родители проводили на учёбу в столицу. Кузя, растолстевший от излишнего внимания гостей, отсыпался на коленях у Серафима и грелся на полке камина, а хозяин дома писал стихи и прозу.

Снег пушистый

В поле чистом снег пушистый
Выпал поутру.
Время пролетает быстро,
Вторя январю,
Что снегурочкой раскисшей
Плакал во дворе
И дарил горстями вирши
В тусклом серебре.
Где же ты, мороз бодрящий,
Розовый ночлег,
Иней в хрупкости изящной
И алмазный снег?
Как надежда, он пушистый,
Как лебяжий пух,
Как снежинок рой небыстрый
Ублажает слух.
Но висит покровом серым
Сверху пелена
И коралловая вера
В ветке у окна.

Тихая зима

Уж февраль, среда, седьмое,
Серо-белый праздник,
Солнце не глядит родное
И лучом не дразнит.

Тайные на ветках сроки,
Что-то ждёт природа,
Не трещит моя сорока,
Лень печально бродит.

Тихая зима проходит,
Холодом не щиплет.
Видно, Богу так угодно,
Чтоб мелькали числа.


Вечер с фонарём. Эссе

Сегодня был вечер с фонарём: белое окно, белая целина, уходящая в темноту декабря, вытоптанная неровная тропка, озорной серп Луны и жёлтые подмигивающие звёздочки. Из темноты исходила тонкая синеватая мелодия и крылышками шелестела подле подоконника, и тишина не оглушала, как бывало часто. С невидимой тучки падали отдельные серебристые пушинки. Они заслоняли, пролетая, свет фонаря, уместившегося на одиноком холодно-металлическом столбе. Снежинки окружали его, вились вокруг и, казалось, танцевали под звучащее космическое дыхание... Фонарь замер и боялся шелохнуться - оцепенел от неожиданного внезапного счастья. Я смотрел во все глаза и видел, как он "поджался" и удивлённо, даже растерянно, «озирался».
    Вечер понимал, что зима Началась!
    Снег искрился, переливался и млел. Пушистые звёздочки нежно трогали белую в сугробах землю и улыбались мне, поглаживая абажур светлого фонаря и прогоняя грустные мыслишки.
    Декабрь, тихий вечер и офонаревший человек!

Весна началась периодическими пропажами Кузьмы. Он возвращался исхудавшим, грязным и вонючим, отъедался, словно на год вперёд, вылизывался, обнажая белые пятна шерсти, и снова исчезал. Март дружно заявил о приходе тепла в двадцатых числах, и к середине апреля снег в городе полностью растаял. 14 апреля началось заполнение рыбинского водохранилища. Полностью чашу будущего водоёма не очистили, но руководство страны спешило…


22 июня. Война

  В конце месяца с плотины сделали первые три сброса воды, после чего льды Волги вскрылись, и наладился нормальный ледоход. Стало понятно, что даже семиметровый достигнутый уровень «рыбинского моря» позволит проводить летний проход кораблей.               
    Снова зацвела черёмуха под окном, а за ней сирень, громыхнула за построенным гидроузлом первая гроза, явившаяся вслед отрядам городских ласточек. Впервые реки в черте Рыбинска не разлились и не затопили пологие участки берега. Рыба, пришедшая с половодьем на нерест, билась о шлюзы, перекрывшие Волгу, и плотину гидростанции, вставшей на пути Шексны, не в силах преодолеть природный инстинкт размножения, бесславно попадая в сети рыбаков и прибрежных жителей. Рыбное меню изобиловало икрой и рыбными деликатесами во всевозможных видах: жареные, варёные, копчёные и вяленые. В Черемхе нерестовую рыбу вылавливали голыми руками.
    Рыбный пир закончился 22 июня, когда по всем репродукторам объявили о нападении гитлеровских полчищ на нашу страну. Бабушки быстро опустошили полки продуктовых и хозяйственных магазинов. Еве и Ирине чудом удалось купить лишь мешок зернового кофе, не пользующегося спросом. Страшная новость о войне с Германией застала Серафима в Костроме. Он не удивился. Он ждал её и поспешил домой на разгрузку каравана и получения, очевидно, нового назначения.
    Рыбинск по-прежнему дымил рядами труб предприятий, а на Волге тревожно звучали корабельные гонги, и суда жались к центральной пристани. В городе была объявлена военная мобилизация. Что касается речного флота, то управление водного хозяйства пока закрепило экипажи за их судами и ждало дальнейших распоряжений командования. Вести с западного фронта приходили тревожные и очень противоречивые. Сообщалось - идут тяжёлые бои на границе Родины, наши войска под давлением превосходящих сил противника с боями отходят вглубь страны. Через неделю консультаций с Москвой навигацию продолжили, потому что времена года переменить невозможно, и грузы по любому надо перевозить в оба конца реки, пересекающей почти всю европейскую часть государства. Пошли военные грузы. Волга - основная воднотранспортная артерия СССР.
    Серафима отправили в очередной рейс до Астрахани, но в Сталинграде его вызвали к командованию и выдали предписание на переоборудование буксира в канонерскую лодку для работы в Учебном отряде военных кораблей. На буксире установили носовые 85-ти мм пушку и станковый пулемёт, а на корме - зенитное 30-ти мм орудие. Серафим носил воинское звание капитана второго ранга и вынужден был подчиниться. Экипажу придали опытных наводчика-артиллериста, зенитчика и двух заряжающих. До октября месяца судно Серафима осуществляло учебные стрельбы и слаживание команды, а в середине осени Государственный Комитет Обороны, ГКО принял решение о формировании на базе учебного центра Волжской военной флотилии, и его канонерская лодка "Рыбинск" попала в третью из четырёх бригад военной группировки под командованием капитана первого ранга П.А. Смирнова, возглавившего траление волжского фарватера. Корабль Серафима предназначался для военно-воздушного прикрытия операций и для уничтожения мин в районе Сталинграда.
            
    Мужчины рвались сражаться на фронте, который трещал по швам и перемещался к столице. Из Москвы, оказавшейся на военном положении, началась частичная мобилизация государственных служб, но И.В. Сталин оставался в Кремле. Волга в ноябре замёрзла, и командование предоставила экипажам внеочередные отпуска со сменным боевым дежурством на судне. В декабре на свой День рождения Серафим попутными поездами с пересадками добрался до дома. Ему исполнилось пятьдесят.
    Ева через Ирину, работающую диспетчером в управлении речного пароходства Рыбинска, знала о назначениях мужа, который, не любивший писать письма, отправил ей только одно короткое сообщение осенью, поэтому появление супруга стало полной неожиданностью для семьи.
    - Боже мой! Я думала, больше не увижу тебя, - кинулась она к нему, обнимая и целуя. - Надолго командировали?
    - На неделю. В моём подчинении три корабля. Надо провести зимнюю отпускную ротацию, потому что потом, я чувствую, времени не предвидится. Хорошо, что наши сибирские дивизии отбросили врага от Москвы, иначе, нас не отпустили бы.


 В лодке

    - Расскажи, как вы там?
    - Мы пока формируемся и тренируемся. Я как буксировал, так и буксирую, правда, теперь - военные грузы между Нижним Новгородом и Астраханью, - беззастенчиво врал Серафим, чтобы жена меньше волновалась. - Нас перевели на военное положение и кормят централизованно или выдают сухпай. Работы по перевозке хоть отбавляй. Там на нижней Волге теплее, и сезон судоходства длиннее на два месяца. Вы-то как?
    - Девчонки учатся, Марию привлекли к дипломатической работе, Георгий в Питере проходит курсы артиллерийских лейтенантов, город в немецкой блокаде. Я и Анна перешли на работу медсёстрами в госпиталь. В городе идёт эвакуация авиационного "двадцатого" завода в Уфу. Два раза прилетали фашистские бомбардировщики, но зенитки к дамбе не подпустили их. Немцы разбомбили нефтеналивные цистерны в городском районе Копаево, и, говорят, «Волга горела». Население кормится по карточкам. На ГЭС запущены два электрогенератора, которые по слухам питают столицу. Шексна в устье не замерзает из-за сброса воды, и старики ловят там рыбу на удочку зимой.
    - Ясно, я вам чемодан тушёнки привёз и хозяйственного мыла. Денежное довольствие тоже переведено на наш адрес. Мне нужно отметиться в военкомате, а потом буду свободен, - сказал Серафим, обнимая крепко жену. - Буду тебя соблазнять. Я жутко соскучился.
    - У меня до шести госпиталь, перевязки и раненые, да и стол вечерний надо организовать, Ирина с дочкой зайдут.
    - Конечно-конечно, меня же не ждали.
    - Дурачок, никуда ты от меня не денешься, - улыбнулась Ева. - Целая неделя впереди. Главное, ты здесь и жив.
    Серафим приехал рано утром и, когда проснулись дочери, задремал на диване. Он очнулся в десять, всполошился, привёл себя в порядок и отправился в центр регистрировать отпускные.
    Город изменился, посуровел и словно почернел, как после революции, опустел и обезлюдел. Многие магазины за ненадобностью были закрыты, на многих заведениях уныло висели старые амбарные замки. Молчаливые очереди за керосином наводили тоску. Снег нерасчищенными сугробами лежал не только в переулках и дворах, но и на центральных улицах. То ли зима выдалась мягче, то ли на погоду влияло образовавшееся искусственное рыбинское море, но было всего лишь минус пять по Цельсию. Серафим, пытающийся проникнуться вновь родными кварталами и видами Волги, несколько вспотел от быстрой ходьбы. Он по-прежнему ходил с тростью, облегчающей передвижение. Шексна в устье над волнистой поверхностью парила белым движущимся туманом. Волга от Сретенской церкви уже без разрушенной колокольни застыла в белом покрывале, на котором косыми извилистыми линиями обозначились тропинки на противоположный берег реки - народ из Заволжья ходил на работу в центр - в "город" и обратно. Со стороны водохранилища подул ветер и припустили мохнатые крупные снежинки, залипающие глаза. Серафим по инерции дошёл до городского сада, поклонился фантому старого драматического театра, помнящему М.М. Петипа, М.С. Щепкина, В.Ф. Комиссаржевскую, М.Н. Ермолову, П.А. Стрепетову и др., и зашагал по набережной Черёмухи на Стрелку домой.
    Мокрый и продрогший, он разжёг камин и приступил к приготовлению обеда для дочек, которые пришли вместе и, наконец, обняли папу. Серафим угощал девчонок пловом по речному, с тушёнкой вместо мяса, и поил компотом из привезённых астраханских сухофруктов. Евгешка закидывала отца вопросами:
    - Папа, когда мы победим? Как долго будет война? Чем я могу помочь?
    - Я не знаю когда, но мы обязательно победим. Видишь, Москву отстояли. Враг очень силён. Русские обычно вначале проигрывают, однако потом выигрывают всегда, а помочь ты можешь мысленно. Важно верить и жаждать победы.
    - Ты надолго уедешь? - спросила Антонина.
    - Да, на год точно, но, если вы по течению Волги будете посылать мне хорошие мысли, я буду чувствовать и отвечать вам. Я вам рассказывал, что меня ваша бабушка родила прямо в лодке при пересечении Волги?
    - Нет, мама не говорила.
    - А мама и не знала. Бабушка - моя мама - не распространялась об этом, и я впервые говорю.
    - Скрытный ты, оказывается.
    - Нет, стараюсь не говорить лишнего, не трындеть. Просто люблю сообщать что-либо вовремя. Хорош анекдот или стихотворение, которые ко времени и к месту.


    К ногам Серафима приник Кузьма, разобравшись с тем, что хозяин ходит в фартуке Евы.
    - Папа, а ты очень любишь маму? – неожиданно спросила Тоня.
    - Я её обожаю. Для меня она самая красивая и лучшая женщина в мире. Мне повезло, что я встретил её.
    - Любопытно, - улыбаясь сказала взрослеющая дочь, - она говорит примерно то же самое.
    - Тебе, видимо, парень приглянулся. Я прав?
    - Нравился один, - зарделась Антонина, - ушёл на фронт.
    - А я нравлюсь всем мальчикам нашего класса, - похвасталась Евгения. – Мне пишут записки, безграмотные, и носят по очереди портфель.
    - Да ладно, и ты, значит, никем не увлечена, - хитро улыбался отец.
    - Не, ну есть парочка… в старших классах.
Антонина и Серафим захохотали.
    - Вот это размах! Очень по-современному, социалистический подход к теме! – смеялся Серафим, прижимая прильнувшую к нему довольную младшую дочку, которая тоже содрогалась от смеха. – Чувствую, ты всю школу с ума сведёшь. Я рад, что вы у меня растёте красавицами, но помните всегда поговорку: «Не расти красивой, а расти счастливой». Надо много чему научиться, чтобы заслужить счастье.
    - А ты счастлив, папа? – спросила Антонина.
    - Мгновениями, как сейчас, да. Когда вы и мама рядом, когда нет войны. В молодости с другом Борисом мы были очень счастливы.
    - С дядей Бором?
    - Да. Что мы только с ним не вытворяли!
    - Расскажи-расскажи, - заканючили девчонки.
    - Ну, ладно, - он собрался с мыслями. - Нам тогда было, как тебе, Тонечка. Поплыли мы летним тёплым вечером по Шексне на рыбалку на двое суток. Обычным маневром подцепились к самоходному каравану судов, чтобы не грести против течения, и "зайцем" поднимаемся, довольные, вверх по течению. Плотины не было, миль пять плывём, радуемся, вдруг смотрим - на берегу стайка девчонок. Издали всегда кажется, что все - ну, красавицы писанные. Мы им ручками помахали и через два поворота пристали на противоположном берегу для ночёвки.
    - Так-так уже интересно, - заёрзала Антонина.
    - Так вот, разожгли костёр и, уставшие от погрузочных работ накануне, быстро заснули под звёздами на свежем речном воздухе. Часа в три ночи, когда забрезжила розовая заря, подскочили на утренний лов, сели в лодку, но, глядь, а вёсел-то нет. Чем грести?
    - Наверное, течением унесло. Я, видимо, плохо закрепил, - сокрушался Бор.
    - Бери топоры, пошли в лес - в первый раз что ли, ворчал я, и мы поплелись в рощицу неподалёку, срубили парочку молодых лип и наладили вёсла. Утренняя рыбалка уплыла из-под носа. Нет худа без добра: вёсла получились на славу, лёгкие, новенькие. Я, вообще, люблю работы по дереву. Борис на опушке нашёл муравейник и намочил в муравьиной кислоте платки от комаров и гнуса, которые досаждали почти невыносимо. Мы искупались, позагорали и решили переменить стоянку (рыба будто заснула, ни тебе поклёвки, ни всплесков), заодно - опробовать новые вёсла. Мы поднялись вверх по реке, лодка-казанка у нас лёгкая, идёт бойко, развернулись-погнали вниз, проскочили нашу стоянку и через поворот в узком месте реки чуть не протаранили сеть, натянутую поперёк. Вечер уже - кораблей нет. Кто-то рыбалил по-крупному.
    - То-то у нас не клевало, - вымолвил Борис, и тут в ивовых кустиках мы обнаружили замаскированную лодку, конечно, как вы догадались, с нашими "старыми" вёслами, а за речным изгибом слышны были весёлые крики и визги.
    Мы причалили, тихонько поднялись на мыс, на котором горел костёр да кучками лежали девичьи одеяния, и, не скрываясь, во весь рост встали на краю. Голые девки внизу завизжали, прикрываясь и окунаясь в воду, а Борис демонстративно собрал кучки белья и бросил в костёр. Задымило... Бабы онемели, а потом запричитали в голос. На их крик из-за следующего мыска выскочило с десяток парней. Я приготовился "делать ноги", но Бор не шевельнулся, только нахмурился. Девицы примолкли, их защитники зло бежали на нас, а мы подбросили юбок и платьев в кадящий костёр. Я понял мгновенно, что задумал друган. Парни растянулись в цепочку и подбегали к нам по одному, пролетая сквозь клубы едкого дыма. Бор хватал первого и толкал по ходу его бега в мою сторону, а я, отклоняясь, скидывал бедолагу дальше с кручи к девкам. Самым умным мы классически накостыляли и сбросили их в общую кучу. Двое убежали, а мы спокойно спустились к своей лодке, забрали украденные вёсла, сняли сеть с рыбой и по течению нагло сплавились мимо торчащих из воды девичьих и мужских голов, с безысходной злостью, но и с уважением, провожающих нас после нашей лихой эскапады...
    - Кра-са-авцы, - подытожила Антонина.
    - Было и продолжение позже, но это другая история... Мы редко общаемся откровенно. Выбирайте себе мальчиков с характером и с высокими устремлениями. Мямли и бесцельные парни не годятся для хорошей жизни. И ещё, война унесёт в неизвестность много мужчин - рожайте побольше мальчиков, когда повзрослеете.
    - Папа, а что нужно, чтобы нравиться парню? - спросила Тоня.
    - Кроме внешней красоты, которая во многом является отражением родовой и внутренней, нужно ставить высокую духовную планку и уметь создавать уют в доме, чистоту, шить (магически действует на мужчин), вкусно готовить.
Серафим обнял задумавшихся дочерей, обступивших его с двух сторон, и поочерёдно поцеловал их в светлые головы.

Я в будущее не хочу,
Мне настоящее любимо.
Я бережно зажгу свечу
Под звёздами
       и рядом с ними.

Но к небесам не полечу,
Здесь дочери мои хранимы.
Я бережно зажгу свечу,
Чтобы лелеять их вестимо.

О прошлом гимны настрочу,
Мечты пусть будут исполнимы.
Я бережно зажгу свечу,
Свет передать
          любви ранимой.


    За дверью послышались каблуки мамы, спешащей домой к долгожданному мужу и дочерям.


Сталинград

    Увольнительная неделя промелькнула, и за окном теплушки поезда мелькали столбы и сосны в тяжести снега на согнутых лапах. Как странно меняется внешний мир. Прелесть родного дома с вкусными, чистыми ароматами взмахом невидимого волшебника превращается в прелый, спёртый запах общего вагона, уносившего тебя в хмурую зимнюю ночь. Он ещё ощущал на себе нестёртые нежные прикосновения женских рук и губ, поэтому старался ни с кем не говорить, а молча сидел в углу полки и смотрел в тёмное окно. Капитанская форма внушала уважение, и его не тормошили. Народ, в основном, эвакуировался на юг, поэтому веселья не наблюдалось, а висели тяжёлые раздумье и печаль.
    К вечеру на четвёртые сутки прибыли в Сталинград. Серафим отметился в комендатуре и добрался до расположения части, где, приняв командование подразделением, попросил у руководства соединением об установке на его канонерке дополнительного зенитного орудия спереди рубки. Зиму и начало весны корабли несли воздушную вахту, потому что вражеские самолёты-разведчики и бомбардировщики спокойно добирались до Волги. В конце марта река вскрылась, и экипажи ждали команды сверху о начале навигации. Немцы, не дожидаясь окончания ледохода, сбрасывали водные мины на реку на всём протяжении волжского пути, и, когда началась проводка караванов, подорвались несколько нефтетанкеров и грузовых судов. Жителям на берегу при разливе нефти казалось, что пылает сама река. Тральщики Серафима принялись за уничтожение мин в акватории Сталинграда.
    Весной 42 года вермахт подготовил операцию по захвату Кавказа с выходом на Волгу, чтобы лишить СССР бакинской нефти и доставки её в центральные части страны. Командование Красной Армии полагало, что концентрация немецких войск под Белгородом и на юге приведёт к очередному наступлению врага на Москву. Немцы умело скрывали свои замыслы и сумели легко разбить наши войска под Харьковом, окружив и уничтожив советскую трёхсоттысячную группировку. Оставшиеся разрозненные части с боями отступали к горной гряде Кавказа и за Дон. Кавказ под руководством Берия удалось отстоять, хотя немецкие альпинисты и водрузили фашистский флаг над Эльбрусом, а вот донские рубежи мы не удержали, и 17 июля 1942 года началась эпическая битва за Сталинград.
    Шестая армия Фридриха Паулюса насчитывала два миллиона семьсот тысяч солдат, тринадцать дивизий, более трёх тысяч орудий и около пятисот танков. Ему противостоял Сталинградский фронт маршала С.К. Тимошенко из наскоро сбитых частей и подразделений. Все мужчины и даже некоторые женщины записались в добровольцы и вышли на защиту родного города. Бомбардировщики вермахта в середине августа совершили массированный налёт и превратили город в груды камней с остовами зданий. Наполовину деревянный, город сгорел, как спичка. Погибли тысячи мирных жителей. Битва шла за каждый дом и подъезд. Авиация немцев не давала проводить эвакуацию жителей, расстреливая пассажирские и военные суда. Очевидцы говорили, что Волга была красного цвета от людской крови. Всё же Волжской флотилии удалось переправить на противоположный берег семь тысяч женщин, стариков и детей, 47 тысяч раненых, сделать 35 тысяч рейсов, переправив в город около ста тысяч бойцов и 13 тысяч тонн боеприпасов, продуктов и вооружения. Канонерки и другие боевые катера уничтожили три полка немцев, десятки дзотов, танков и самолётов, обезвредили сотни подводных мин. Из шестисот судов волжская флотилия потеряла свыше четырёхсот кораблей и более пятисот речников-волжан.
 
В сентябре немцы преобладающей артиллерией и танками смели героическую оборону Сталинграда и заняли центр, в октябре расчленили обороняющихся на две части, а к середине ноября лишь три небольших пятачка на берегу Волги в развалинах сопротивлялись врагу. Генерал В.И. Чуйков, возглавляющий к тому времени оборону города, с перевязанными от нервной экземы руками продолжал на берегу реки руководить защитой Сталинграда. Бойцы сражались за каждый каменный завал, за каждый уже разрушенный дом, за каждый подвал и этаж, не щадя своих жизней. Волжская флотилия, обеспечивающая «дорогу жизни», снабжала дерущиеся войска боеприпасами и провизией, эвакуируя раненных и поддерживая армию с воды огнём палубной артиллерии и пулемётов.

Серафим

Кресты над Волгой, чёрный дым
Да зарево на берегу.
За Волгу не пройти врагу,
И кто кого - мы поглядим.

Развалины под ветром злым,
Разрушен Сталинград,
Кирпич разбитый, снег и смрад
И еле живы мы.

А в небе русском Серафим
С мечом в руке, на кураже.
Он сбросил крылья на барже,
Так мой буксир непобедим.

Наш город мы не отдадим,
Жаль, Волга замерзает в ночь.
Последний рейс - рискуем, но
Сияет Серафим!


    В середине ноября резко похолодало, и немцы не сомневались в том, что после замерзания реки им легко удастся овладеть Сталинградом.
По Волге предательски шёл дрейф льда. Шуга забивалась в забортные отверстия для воды, и двигатели перегревались, но тройка судов под командованием Серафима продолжала рейсы с одного берега на другой, используя тёмное время суток. Его пристань и база находились на Ахтубе, волжском рукаве чуть выше по течению Волги. Там они латали пробоины, дополняли боекомплект и загружались боеприпасами. 20 ноября капитан второго ранга Ершов Серафим Васильевич под покровом ночи повёл группу в последний раз до ледостава к сверкающему от разрывов городу. Они, конечно же, не знали о начавшейся операции «Уран» по окружению немецких, румынских и итальяно-венгерских войск под Сталинградом...

    Ночь выдалась чёрная. Низкие тяжёлые тучи плыли с севера. В небе то и дело вспыхивали осветительные ракеты. Словно на параде, в безукоризненном кителе, чисто выбритый, с кортиком на поясе, Серафим уверенно держал курс корабля на ближайший русский кусок сталинградского высокого берега, обстреливаемый с трёх сторон немецкими солдатами. "И не спится же им", - подумал капитан, раскуривая амулетную трубку. Обычно порции табака хватало на один рейс. По плану корабли шли друг за другом с интервалом, позволяющим по очереди быстро выгрузить запасы вооружения и продуктов и загрузить около сотни раненых на обратный ход. Судно у берега при этом прикрывалось огнём двух кораблей с воды. Немцы уже не ожидали русских судов и поэтому открыли огонь с запозданием. "Рыбинск" спрятался за высоким берегом и воткнулся носом в прибрежный песок. Красноармейцы уже ждали их с сигнальным костром на берегу, и вместе с экипажем, словно муравьи, забегали от судна к обрыву и обратно. Операция заняла полчаса, и Серафим, дав гудок, отчалил. Он отошёл на двадцать метров, и на его месте бросил якорь второй катер. Серый решил отвлечь внимание врага на свой корабль и приказал наводчикам дать несколько залпов по немецким позициям. Его канонерка медленно отплывала на другой берег Волги, раздражая всё более и более немецких офицеров, которым было теперь удобно корректировать артиллерийский огонь по наглой советской мишени. Взрывы от снарядов ложились далеко, выбрасывая столбы воды с искрящимся от прожекторов льдом.
Время будто остановилось. Капитан Ершов, периодически стреляя короткими очередями, уводил судно в безопасную тьму левого берега. В чёрном небе над ними зажглись сразу две ракеты, и он понял, что взят на прицел. Разрывы от снарядов приближались, и в морозном воздухе палуба, да и весь оледеневший корабль сверкал и был, как на ладони. Внезапно стрельба по ним прекратилась, и Серафим, наконец, услышал звук судового мотора. Он тарахтел слишком громко сейчас, отдаваясь в висках. До берега оставалось менее двухсот метров, когда просвистело, и перед самым носом лодки вверх поднялся взрывной фонтан воды… Серафим затянулся табачным дымом. По спине пробежал мороз от явственного прикосновения смерти… Он застегнул ворот кителя... "Прощай, Ева!" - мелькнуло в его голове перед тем, как следующим снарядом капитанскую рубку страшным взрывом снесло за борт... Ева так уставала за день в госпитале, что дома легла, не раздеваясь, не видя снов. Дети и Кузя спокойно спали в соседней комнате.

Судно по инерции воткнулось в ледяной берег, и Петрович заглушил двигатель, бросив кормовой якорь. Экипаж, кроме капитана и раненого боцмана, остался невредим. Механик организовал тушение пожара, а также эвакуацию тяжелораненых бойцов. По рокадной дороге подъехал три полуторки, на которых в госпиталь отправили оставшихся в живых. Николай Петрович Васильев взял командование на себя и придумал, как управлять рулями. Отчалив, они потихоньку отправились к месту стоянки. Петрович подобрал на палубе чудом обнаруженные трубку Серафима, фуражку и тонкую тетрадку, исписанную стихами и пометками. Утром на пристани им сообщили о начавшемся наступлении на севере и на юге Сталинграда, окончившимся вскоре окружением сталинградской группировки гитлеровцев с последующим членением и уничтожением котла.
Победа на Волге перевернула ход военной кампании – немцев погнали с русской земли на запад. Произошёл коренной перелом в Великой Отечественной и Второй мировой войне.


Борис. Рыбалка

Зимнее контрнаступление Красной армии под Москвой показало, что нет непобедимых армий, и обнадёжило мировую общественность. Немцы, отброшенные от столицы Советского государства на 150-200 км, вынуждены были перейти к обороне по всей линии Восточного фронта, который двести километров не дошёл до Рыбинска, и это радовало Бора. Чем в сложившейся обстановке он мог бы лично помочь Родине? – Борису мало было перевозить оружие и налаживать координацию партизанского движения. Он, человек действия, привыкший мгновенно отвечать на несправедливость по отношению к своему окружению и на нарушение своих принципов, накапливал боеприпасы для террористических действий. Он прекрасно понимал, что Великобритании и США выгодно взаимное ослабление военного потенциала СССР и Третьего Рейха, поэтому союзники торопиться не будут с открытием Второго фронта, локализуя страны Оси на континенте, ограничиваясь лэнд-лизом, справедливости ради, ускоряющим общую победу над сильным врагом. Кроме того, всегда важно контролировать стратегические торговые пути, ключевые точки наблюдения и снабжения, а также места, богатые ресурсами. Англичане, а позже и американцы, развернули боевые действия в Северной Африке против агрессии итальянцев и Африканского корпуса немцев, возглавляемого талантливым генералом Эдвином Роммелем, который с ограниченными ресурсами и средствами два года успешно противостоял противнику.
Пока в 42 году Лис пустыни, как прозвали Роммеля англичане, гонял их от Марокко до Каира в Египте, русские в кровавых боях отступали к Волге. Даже знаменитый приказ Народного комиссара обороны И.В. Сталина № 227 от 28 июля, прозванный «Ни шагу назад», и заградительные отряды не смогли остановить откат Советов до Сталинграда…
Борису в сентябре посчастливилось «надыбать» английские магнитные мины с часовым механизмом, и он изобретал способы их применения. В Марселе Бор «совратил» красивых близняшек, Марсельезу и Марселу, из Сопротивления для рыбалки на живца методом троллинга (по-русски – «дорожкой») и вышел на яхте в залив. Немецкие сторожевые корабли часто стояли на рейде или подходили к рыболовецким судам для проверки в поисках контрабанды. Выглядела со стороны такая ловля эффектно и просто. Бор прилаживал к корме три спиннинга с насадкой из мелкой рыбы и, закинув её в воду, вёл с максимальным ходом яхты за собой. Когда тунец хватал наживку, катушка разматывалась, а спиннинг выгибало в дугу. Марселе, стоящей у штурвала, капитан давал сигнал, и она делала поворот в ту или иную сторону. Марсельеза картинно, в белом почти прозрачном платье стояла с подсачеком на подхвате рыбы…
Бор ловко подцепил очередного тунца килограммов на двадцать, когда клюнуло на втором удилище. Он выхватил вторую рыбину левой рукой и потащил обеих по поверхности воды. Марсельеза манерно перехватила один спиннинг, а Борис вытащил трепещущегося тунца. Немцы на катере аплодировали действу, особенно, во время вылова девушкой диковинной рыбины с метр величиной. Бор дал сигнал Марселе, и она по крутой дуге вывернула перед кормой сторожевика. В этот момент капитан яхты подхватил третий спиннинг, который резко выгнулся под тяжестью прожорливой рыбины. Борис демонстративно поднял удочку вверх и, словно не смог удержать, выронил её за борт. Немецкие моряки дружно засмеялись, а Бор артистично с досадой махнул рукой и пошёл своим курсом. Магнитная мина, как через натяжение лески почувствовал «рыбак», надёжно прилипла к корпусу немецкого корабля.
Яхта с троллингом сделала ещё два круга и кинула якорь в пределах видимости немцев, демонстрируя мирные цели компании. Девушки принимали морские ванны и загорали на палубе.
- Тебе удалось подцепить «железячку»? – спросила Марсела.
- Конечно, и благодаря вам, они ничего не поняли. На всякий случай пару недель с рыбалкой повременим, - ответил Бор, увлекая девушек в каюту.
Ночью вражеский катер взорвался и затонул в гавани. Борис прислушивался, ждал и понял - сработала через восемь часов именно его мина. «Я вам устрою Сталинград! Держись, Серафим!» - шептал Бор, прижимая к себе разомлевших девиц. Он был уверен, что друг находится там, где родной стране тяжелее всего. Бор, как миллионы людей в мире, ежедневно следил за сводками из России по радио и из газет.
- Буль-буль, - улыбнулся Борис.
- Мы тебя обожаем, - пропели девушки, ублажая отчаянно-смелого и находчивого мужчину.
- А я, так просто счастлив!
В другой раз сумерками Бор устроил весёлую пьяную вечеринку, кинув якорь в миле от берега, и патрульный катер подплыл к ним для проверки. Немецкий «шмон» ничего не принёс, а выпившие французы вели себя развязно, но уважительно и послушно. На палубе в жестяном баке плавала только что пойманная рыба, и ловля наглядно продолжалась. Военные стали удаляться, а Борис подхватил начинённый спиннинг и незаметно, качнув подвешенную мину, прикрепил её к корме судна. Утром раздались два страшных взрыва, потому что сдетонировал боекомплект соседнего корвета. «Серый, я с тобой!» - ликовал Бор, придумывая новые наглые ходы…

После грандиозного поражения на берегах Волги немецкие орды вынуждены были откатиться к Чёрному морю, оставив донские степи и горы Кавказа. Выяснилось, у Европы недостаточны людские и материальные ресурсы. Страны гитлеровской коалиции проиграли битву за Африку, за Мальту, за Кавказ, и Италия вышла из войны. У народов мира появилась надежда на разгром фашизма. Летняя кампания под Курском окончательно сломала хребет германской машины – немцев погнали с территории СССР. Советское командование всё более уверенно планировало и осуществляло наступательные операции, освоив технику взламывания крепкой эшелонированной обороны. Огромную роль в разгроме фашистов сыграли партизаны: русские, украинские, белорусские, югославские и французские; активизировалось европейское Сопротивление с подрывом мостов и транспорта, с участившимся нападением на немецкие части. Борис участвовал во многих диверсиях, рискуя и проходя по лезвию ножа, словно испытывая смерть на терпение.
Через год, когда союзники сподобились, наконец, открыть Второй западный фронт, высадившись в Нормандии, ситуация для Германии стала катастрофической. Англо-американские войска совместно с французскими воинскими подразделениями генерала де Голля, имея подавляющее численное превосходство в главных компонентах наступления и не испытывая сильного сопротивления немецких второстепенных дивизий, быстро освободили Францию, Италию и Грецию. Советская героическая армия, теряя десятки тысяч убитыми и ранеными, уничтожала фашизм в восточной Европе и в апреле 1945 года взяла штурмом Берлин, водрузив Красное знамя победы над Рейхстагом.
Во Франции, в Европе праздновали победу и под руководством генерала Шарля де Голля, возглавившего Временное правительство республики, разбирались с коллаборантами и вишистами. Борис был награждён высшим орденом Франции – орденом Почётного легиона и орденом Морских заслуг. В 44 году его наградили орденом Освобождения, медалью Сопротивления и избрали Почётным гражданином городов Марселя и Нанта. После церемонии награждения Бор улыбнулся в усы и по-русски сказал:
- Мне бы в пару моего друга, Серафима, мы освободили бы юг страны на год раньше.
Бор не сидел на одном месте, а путешествовал по французским колониям северной Африки и разрушенным государствам западной Европы, делая зарисовки и наброски будущих картин. Страшные зрелища прошедшей войны угнетали его, и в 45 году он отправился в Японию, чтобы навестить семью. Мизука и Масуми писали ему, приглашая в гости, и Борис не выдержал разлуки и горечи войны.
Акиро Херовато почил в 1943 году и был похоронен у подножия великой горы Фудзиямы.

Конец тетради № 4


Тетрадь № 5.   Находки. По-весть


 Борис. Фудзияма


  Бориса Херовато-Pleevsky включили в группу военных, изучающих атомное оружие, и он в качестве художника-документалиста прилетел в Токио с дипломатической миссией Франции через два месяца после нанесения США ядерных ударов по Хиросиме и Нагасаки. Никакой необходимости в такой варварской бомбардировке, кроме демонстрации силы и шантажа Советского государства, не было. Бор собственными глазами увидел последствия безумия человеческих амбиций. Он встретился с Цутому Ямогути, чудом пережившего лично оба атомных взрыва. Сначала японец приехал по делам в Хиросиму, и ядерный гриб ему сильно не понравился, тогда он вернулся домой и тут же попал под второй удар… Борис видел жертвы, умирающие в страшных муках, ходил рядом с развалинами, излучаемыми остаточную радиацию. Он сфотографировал и зарисовал результаты японской катастрофы. Закончив работу и сдав полученные материалы руководителю миссии, Борис, психологически опустошённый, отпросился повидать семью.
    Дети, девятнадцатилетняя Масуми и тринадцатилетний Мишель, потеряли дар речи, когда он вдруг появился в поместье Херовато на озере Кавагути, а Мизука едва не упала в обморок. Борис быстро вывел всех из оцепенения, и они счастливо обнялись, и потом долго не могли наглядеться друг на друга. Масуми, высокая в отца, модельной внешности, с восточными вырезами глаз, восхищала мужские взоры. Мишель был копией отца в молодости, а Мизука по мнению Бора не изменилась ни капельки, только появились виноватые морщинки у глаз. Воссоединение семьи - великий праздник судьбы. Они проговорили весь день и заснули поздно ночью, утомлённые от свалившихся с неба эмоций. Фудзияма из окна, отражаясь в удивлённом озере, тихо светилась при лучезарной полной жёлто-белой Луне.
    - Не оправдывайся, дорогая, - сказал Борис, когда супруги отправились в спальню. - Я всё понимаю, ты не могла ослушаться отца и начальника. Я намереваюсь забрать вас отсюда в Нант, где, мне кажется, мы были счастливы с тобой.
    - Не кажется. Я точно была счастлива во Франции, только будто это было не со мной, а в каком-то другом романе.
    - Наши дети - подтверждение реальности прошлого, - заметил Бор.
    - Конечно, но разительные изменения в жизни и контраст Востока и Запада круто разграничивают периоды нашего существования.
    - О-о, близость Фудзи сделала из тебя философа, - улыбнулся супруг и, как ни странно, сегодняшний гость.
    - Да, мне было нелегко без тебя, без твоей уверенности решать любые вопросы без напряжения.
    Она достала его старое кимоно, полотенце и сопроводила его к горячему источнику для мужчин.
    - Пусть ошибки не волнуют тебя. Я больше не намерен расставаться с тобой и детьми, - признался Борис и, вернувшись в спальню, провалился неожиданно для себя в спокойный мирный сон благословенного для семьи места.

    Борис проснулся раньше всех в доме отдохнувшим и посвежевшим. Забытые эманации настоящего семейного счастья и вековая память благотворно действовали в родовом поместье. Он тихо собрал художественные принадлежности и умыкнул на озеро. Девушка, бегущая над гладью воды, почудилась ему и возникла на холсте. Никогда Бору так легко не писалось. Он не заметил, как сзади подкралась удивлённая супруга.
    - Ты меня опять поразил! Я и представить себе не могла, что ты пишешь картины... И, пожалуй, у тебя есть вкус, - определила она.
    - Вкус, однако, есть у тебя. Без ложной скромности сообщаю, что во Франции я знаменит и провёл не одну выставку своих работ.
    - Вот как?! Мне следует поздравить известного художника?
    - Обожаю твоё подтрунивание. Встанька, дорогая, вон туда, не закрывай обзор. Я тебя мечтаю запечатлеть на полотне.
    Они, как молодожёны, шутили и привыкали по новой друг к другу, вспоминая жесты и ужимки. Борис закончил картину и, помыв руки в чистой озёрной воде, обнял светящуюся изнутри Мизуку. Мишель и Масуми, проснувшиеся часом ранее, наблюдали за родителями из окна, радуясь за них и не решаясь выйти, чтобы не помешать волшебству любви. Папа всё более и более нравился им.
    До лета следующего года Борис оставался в Японии, ездил по стране и писал этюды. Усадьба заполнилась картинами красивых пейзажей и портретов детей, жены и жителей японских островов. Борис решил дать детям закончить учебный год, а потом перебираться в Старый Свет. Масуми захотела идти по маминым стопам, но место учёбы выбрала Сорбонну. Михаил тоже стремился во Францию, где, по его мнению, было гораздо интересней, а "Здесь нагло хозяйничают американцы, и они - каждой бочке затычка". Более того, Мишель имел французское гражданство и гордился этим.
    В мае, когда всё было оформлено для переезда, Мизука, оказавшаяся в положении, вдруг заявила, что она остаётся и будет рожать дома. Она просила остальных членов семьи не волноваться и отправляться в Европу. Мнительная, она боялась снова не удержаться на чужбине, а в родовом поместье чувствовала себя уверенно и защищённо. Делать нечего, семья опять вынужденно разделилась. Часть картин Борис упаковал для показа европейскому зрителю, но то, что понравилось Мизуке, он оставил дома в поместье.

    Во Францию отправились водным океаническим путём. Борис всю дорогу писал маринистику, а дети наслаждались плаванием. Масуми спасалась от назойливых ухажёров, рисуя вместе с отцом. Михаил же занимался фотографированием. Морское путешествие, как правило, превращает человека в романтика. В пути юноша начал сочинять стихи.


         ***

Над горизонтом Марс завис,
Не лгут - оранжевый и красный,
Войною притесняя жизнь,
Он и красивый, и ужасный.

Алеют ужасы и страх
Зловеще, тихо и печально,
Кому-то горести и крах,
И крик отчаянья страдальный.

Он величаво проскользнул,
Кивнув землянам из знакомых,
Тревогой душу полоснул -
Готовьтесь люди к обороне.

Насторожился божий мир
И птицы приумолкли доле,
Архангел - воин Михаил
Защиту окрылял над полем.


    Он стеснялся и никому их не показывал, гордясь тайной прикосновения к искусству слова. Пробы поэтического пера воодушевляют и наполняют душу светлыми надеждами.
    В июне неояпоненная семья причалила в Нанте и расконсервировала свою жилую недвижимость. Франция оживала после оккупации, и осваиваться на старо-новом месте было интересно. Пока дети знакомились с соседями, Борис готовил полотна для выставки в Париже, куда они отправились в июле и где их любезно приютила Натали. Масуми поступила в университет на филологию, а Мишель целыми днями бродил по столице, восхищаясь его красотами.
В 47 году на землю опустился железный занавес между странами Запада и СССР, Борис мотался по миру, побывав на всех континентах, дети учились, а Мизука родила дочку.


 Два портрета
   

  Не успела Ева отправить письмо Серафиму с новогодними поздравлениями, как пришла похоронка. У неё сразу будто оборвалось всё внутри, и она сползла на стул: "Геройски погиб... награждён посмертно... Волга... Сталинград". Слёзы застилали глаза. "А я ведь ничего не почувствовала, когда его не стало, - винила она себя. - Как же я тебя буду искать в этом сонме холодных звёзд?" Дочери плакали, и Ева взяла себя в руки. Надо победить и выучить детей, дождаться Георгия и Марию, а там видно будет. Теперь она подолгу стояла у кухонного окна, где курил Раф когда-то, и неотрывно смотрела на Волгу.

Слова

Не надо громких слов.
                Не надо.
Пусть Волга плещется в крови,
На переправах Сталинграда
Погиб герой не от любви.

Не верю в бурю слов.
                Не верю.
Вновь оглянись и позови.
Безумная моя потеря
Теперь в объятиях любви.

Не нужно бравых слов.
                Не нужно.
Как светятся глаза твои!
Ну, а мои - две чёрных лужи
Текут в печали и любви.

    В марте приехал Петрович и привёз вещи капитана. "Я запомнил огромный валун на берегу, напротив которого он погиб, - сказал моторист, - дай Бог, навестим после победы." Петрович выпил стакан водки, а потом заглядывал раз в неделю и всегда приносил свежей рыбы, напоминая всякий приход, что капитан очень любил жареного судака.
    Ева очень любила пошутить и посмеяться, но со смертью мужа смех её стал спорадическим и коротким. Она начинала смеяться и вдруг, словно что-то вспомнив, осекалась с явившейся изнутри грустью. Она как-то делала капитальную уборку в квартире и долго рылась в старых вещах Алёны и Алины, откуда с удивлением извлекла дачный забытый "голубоглазый" портрет мужа и его тогдашнюю фотографию. Серафим смотрел на неё, красивый и загадочный, влекущий по-прежнему и недоступный. Она повесила оба изображения мужа напротив портрета брата Бориса в спальне. Ева перед сном часто разговаривала с ними, и ей становилось легче на душе, которая порывалась оставить Землю. Победу над Германией 9 мая 1945 года Ершовы праздновали громко и шумно вместе со всей страной, но в конце мая пришла похоронка на Георгия. Он погиб при штурме Берлина. Ева потеряла всех своих самых близких мужчин, разделив горе с тысячами советских женщин. Она подолгу молилась, отдаляясь от реального мира. После беспримерного полёта Юрия Гагарина Ева порадовалась вместе со страной и, поговорив с Ириной, тихо умерла… В старом чемодане невестки Ирина Ершова как-то обнаружила её дневник...

Дневник Евы

Здравствуй, Ева.

Космос бесконечен. Для чего я живу?
Ритмы Вселенной бьются во мне. Сочиняю стихи – сами приходят, я только записываю.
Мужчины глупее женщин, но они – разведчики и смешные.
Волга непостижима. Я здесь не случайна. Сама выбирала реку, город, семью. Очень люблю их!
Рыбинск и Молога древнее, чем считается.
Обожаю эскимо.
Я совершенно без ума от Серафима. Он слишком красивый и необыкновенный. Я буду его женой.
У меня замечательные сестрёнки. Почему дети болеют? – Карма, искупление грехов прошлых жизней?
Юхоть – река любви и молодости. Я влюблена и ревную Серафима. Ох, и намучаюсь я с ним… Слишком хорош! Ведь врёт про жизнь на Марсе, а я ведусь.
Я какая-то опасно взрослая, но прехорошенькая. Ха-ха!
Необъяснимое затмение – отдалась ему без остатка. Что-то делаю греховное.
Глеб женится. Хочу свадьбу с Рафом. Его мама, Мария Семёновна – улёт.
Ребята уехали учиться в Санкт-Петербург. Не была, но ненавижу столицу. Тоска.

До двух

Здесь дивный вечер. Я одна,
И ты бы мог со мною быть,
Прохладой веет из окна,
И здесь так хочется любить.

Горит закат, я холодна,
Церковный не согреет «бом»,
Бежит по берегу волна,
Но то - ненастье, а не шторм.

Здесь дивный вечер и Луна,
А над рекой цветочный дух...
Как хорошо, что я одна!
Как хочется считать до двух!

Печальная подруга Осень. Он пропадёт без меня, но стихи писать стал лучше.
Послезавтра приезжают. Жду-не дождусь.
Встретила, согрел. Он любит меня. Опять уехал. Проводила. Одна снова на полгода. Ка-та-стро-фа.
Заучился жених. Не пишет-не слышит. Видимо, столичные искусы возобладали.
Конец – он женится на какой-то Алисе - замаливаю грехи. Война.
…………………………………………………………………………………
Простила глупого. Бог простит. Отчаялась, а это тоже грех.
Счастлива, дурёха. Сына вынашиваю. Муж на фронте – летает сумасшедший. Два раза был ранен. Я вымолю его.
Родила первенца, назвала Георгием. Купила икону Георгия Победоносца, еле-еле нашла через знакомых.
Революция. Серафим и Борис вернулись. Тревожно всем.
Отец и братья участвовали в мятеже. Они исчезли. Жду репрессий.
Серафим ушёл в рейс, а меня арестовали и били. Конфисковали имущество, запугали тюрьмой. Я сбежала в глухую сторону, за реку Мологу.

Ласточки

Мягко шелестит рябина,
За окном сирень и ясень,
Знайте твёрдо, вы любимы,
А слова сюжет украсят.

Ласточки пронзают небо,
Радостно штурмуют выси,
Вот мне запросто взлететь бы!
…Лишь стихи мои не весят.

От жары блестит Молога,
Грустные всплакнули ивы,
К Вам немыслима дорога,
Мне не пересечь... Одни вы?

На рябину смотрит ясень,
Он взволнован от рябины.
Может быть, стихи украсят
Ваш покой, ведь вы любимы...
………………………………………………………………………..
Ершов скучает по бору, что за жёлтой рекой, а отец похоронен в Астрахани - привиделось…
1927-й, вернулась из монастыря, который власть закрыла. Дети выросли. Супруг ошалел от радости. Сестры ушли на небо без меня, и появилась племянница, Антонина от Серафима и Алёны, умершей при родах. Она не призналась Рафу, что знала, где я. Бог ей судья.
В стране индустриализация и коллективизация. Мы живём скромно и мирно: дети учатся, муж трудится в речфлоте. Он – капитан буксира, тягает баржи с грузом по Волге.
Два года назад нас арестовали и изувечили обоих, спасло чудо…
У Серафима правая нога собрана из кусочков, и я-то вижу, что болит она, но он не признаётся и ходит с палкой бодро.
Работаю в городской библиотеке. У нас в Рыбинске строятся плотина с шлюзами и ГЭС. Тётушку, Клавдию Степановну, переселили из затопляемого города Молога к нам. Колокольню моей Казанской церкви разобрали на кирпичи, а храм ограбили и закрыли.
 Бог сподобил нас ещё на одну дочку. Муж счастлив.
Видела отца Афанасия: жив-здоров, передавал приветы родным и близким. Через год прислал весточку из Печорского монастыря.
Только маленько обжились, началась финская, а потом Отечественная война с немцами. Серафима призвали на службу в Сталинград. Мы определились в военный госпиталь. Голодно, но терпимо.
Слава Богу, Москву отстояли и отбросили врага. Богородица помогает России.
Рафу дали недельный отпуск. Был очень нежным, пересмотрел все фотографии, много курил.
Я стала сильно уставать. Стихи давно не сочиняются.
Отец Афанасий служит на Ленинградском фронте вместе с Георгием в артиллерии, а Серафим сопровождает танкеры по Волге. Рыбинск редко, но бомбят, в основном, неудачно – противовоздушная система справляется.
Наши заводы эвакуировались на Урал. В 42 году летом ждём нового наступления фашистов.
Немцы обрушились на Харьков, Ростов-на-Дону и Кавказ. Обстановка критическая.
17 июля враг осадил Сталинград. Очень боюсь за мужа – он страшно отчаянный.
Серафим прислал всего два письмеца. Не пишет, значит, там жарко. Раненных везут отовсюду, госпитали переполнены. Голодаем. Чай, корка хлеба, иногда, уха. Терпимо.
Пошли слухи об окружении армии Паульса в Сталинграде.
Ура! Немцы сдались на Волге.
Как я выкарабкалась после получения похоронки на Серафима, не помню. Девочки помогали, соседи, писал Георгий, Ирина почти не покидала дом. Весной Петрович привёз его сохранившиеся вещи, тетрадь со стихами. Так мы и не выяснили с мужем, что такое «хороший стих».
Последние его стихотворения:

Успеть бы

По горней двигаюсь тропе,
Воинственные снегопады сзади.
Подняться к ангельской толпе
Никто не гонит, Бога ради.

Я сам иду, почуяв срок,
Успеть бы выправить мотивы
И мысли, что оставил впрок,
Чуть прояснить в тумане лживом.

Туда ли я стремлюсь во мгле,
Свалюсь не раз ещё с обрыва.
Мы варимся в добре и зле
И одиночки лишь счастливы.

Взбираюсь круче - холод мне,
Но звёзды и Луна здесь ближе
И солнце ярче. В вышине
Уже я Значимое вижу...


 Прощай

Война холодная на небе
Мне в душу смотрит нехитро.
Я верю в русскую победу,
Но сильный разыгрался шторм

Слов разума не слышит тело,
И колебаний нет в душе.
Река разлуку плавно стелет,
И нет возврата мне уже.

Прощай!
             Нам выпавшей дороги
Конца не видно…
                Дышится легко.
Я только твой –
                спроси у Бога,
Но мы не выбрали покой.

Как счастлив я, тобой любуясь,
И каждый раз,
                и каждый раз
Я сладко обо всём забудусь,
Увидев свет родимых глаз.

Мы позже встретимся на небе -
Над Волгой чёрная гроза.
Не доведётся, но вот мне бы
На миг пропасть в твоих глазах.

Слов разума жизнь не хотела,
Доверилась своей судьбе.
Душа моя не слышит тело
И в высоту берёт разбег.

Он выдержал пик напряжения битвы, предчувствуя гибель, понимая, что чрезмерно рискует. Больше не буду писать стихи, лишь молиться. Последние:

Сегодня

Сегодня мне несдобровать,
Сегодня я подвластна грусти,
И разум будет горевать,
В ничто разматывая чувства.

Сегодня сяду на кровать,
Укроюсь поэтичным пледом
И буду души созывать
На диалоги и обеды.

Звонкам не буду отвечать,
И изведусь - заломят кости.
Мне будет музыка звучать,
Распнёт, рыдая, и не спросит.

Сегодня я с тобой прощусь,
Сегодня я отдамся грусти,
Любовь на волю отпущу,
Вот только кто меня отпустит!?

Радость покинула меня. Делаю вид, что радуюсь. Живу по инерции. Молилась за сына, за Победу, за душу Серафимову. Пришла победа над Германией и следом похоронка на Георгия.
Вернулся наш Егор с орденами и медалями, раненный-перераненный. В городе у него нашлись сын и дочь, а я как неживая.
Зимой 1949 представилась Клавдия Степановна. Царствие ей небесное!
Осень 1951 год – умер от ран Егор, не дождался внука. Интересно, как Там Глеб и Раушенбахи. Живы ли? Узнавать опасно. Ахматова А.А. попробовала поговорить с «заграницей» и лишилась куска хлеба, и сына её, Льва, опять посадили…
Делаю всё автоматически, и Серафим смотрит сверху, вижу его.


Утро раннее

От Вечности немного нам досталось -
Кусочек мира, божия искра,
Но как непостижима эта малость
И прелесть восходящего утра.

Рождение, кружение и старость,
Вселенная, спиральная, мудра,
Восход звезды, и низпадают чары
От жёлтого лучистого нутра.

Воскресную благословляю ранность,
Есть два часа, чтоб вспыхнула искра,
И надо мир почувствовать, как данность,
Он малость изменился со вчера.

Сил нет. Простите меня, родные. Недавно перед своей смертью приходил Петрович и принёс неизвестную тетрадь мужа, которая сильно взбодрила меня. Она случайно обнаружилась в корабельных вахтенных журналах. Целый год я не могла успокоиться… Смотрю на два портрета мужа. Он так и остался для меня загадкой…

У маленькой звезды

Там далеко,
       за ширмой звёзд
В парсеках спят века,
А ты в благоуханье роз
На наш глядишь рукав.

Там высоко слепящий свет
В разлитом молоке,
Родные души,
           все-не все
В космической реке.

Там на ветвях одной из ив,
Склонённой у воды,
Ты выбрал место
             для двоих
У маленькой звезды.

Там знаком православный крест
Стремится в облака
И духовой звучит оркестр...
Как музыка легка!

Там карма крутит колесо,
Там ждёшь на берегу,
Сдувая золотой песок
С руки,
     А я к тебе
               бегу.

Ирина заплакала, прижимая к груди записки Евы:
- Где же мой Борис?!

    В 46 году после знаменитой фултонской речи Черчилля между странами Запада и СССР опустился железный занавес. Союзники в войне против фашизма взяли курс на конфронтацию. Началась гонка вооружения: Америка, получившая наибольшие дивиденды от победы во Второй мировой, развивала морской флот, производство вертолётов и авиастроение, а Советский Союз, восстанавливая разрушенное хозяйство, догонял США в атомном противостоянии и средствах доставки зарядов на большие расстояния. В 1957 году советские конструкторы под руководством С.П. Королёва создали межконтинентальную баллистическую ракету, способную доставить ядерную бомбу («цацку») в любую точку планеты. Возник паритет вооружений. Величайшие конструкторы ракет на базе военных носителей запустили в космос первый искусственный спутник Земли, а Бориса Херовато-Плеевского правительство Франции наградило орденом Искусств и Литературы.  1961 год ознаменовался запуском на околоземную орбиту первого человека, Юрия Алексеевича Гагарина, что воодушевило всех людей планеты и привело к разрядке напряжения между странами и кооперации в космической сфере. Борис, потерявший надежду на получение известий из России от родных и близких, мотался по свету, побывав на всех континентах, Мишель работал инженером-физиком в Физическом атомном центре Франции, Масуми на первом курсе выскочила замуж и родила сына и дочь, а Мизуки в Японии растила дочку, которую назвала Юко.
    В семидесятых годах, наконец, у иностранцев появилась туристическая возможность посетить центральные области СССР. На тридцатилетие победы в мае 1975 года восьмидесятичетырёхлетний Борис Васильевич с сыном Мишелем в составе японской делегации прибыл в Москву, чтобы совершить круиз по Волге и Дону на четырёхпалубном корабле "Дмитрий Донской". Борис не признавал медицину и был крепким, с живым острым умом, однако, на пристани речного вокзала перед трапом силы оставили его, и ноги подогнулись в коленях. Мишель успел подхватить отца, и они зашли на палубу белого красавца. Старший из Щаплеевских на данный момент сильно волновался: накануне он послал телеграмму в Рыбинск, что жив и 8 мая прибывает в город на круизном теплоходе. Чем ближе была Родина, тем сильнее стучало сердце и выше поднималось давление в крови, а старые раны ног нещадно ныли.
    Когда корабль минул канал Москва - Волга и посетил Тверь, Борис лишился сна и почти не уходил с верхней палубы, потому что начиналась знакомая с детства дорога к Рыбинску. Он вглядывался в милые сердцу лица на берегу - они радовались и, казалось, излучали счастье. Бор тоже беспричинно улыбался, готовый обнять каждого русского волжанина. Построенные ниже по течению плотины явно увеличили ширину реки и пропускаемую способность кораблей. Двойственные чувства одолевали его: он узнавал и не узнавал места, печалился одинокой колокольне посередине воды у Калязина и радовался шлюзам и плотине Угличской ГЭС.
               
В Угличе Бор не сошёл, как остальные пассажиры, на берег, а заказал коньяку и, мурлыкая под нос "Марсельезу", расположился в шезлонге на корме. При виде Мышкина и реки Юхоть на противоположной стороне Волги Борис до боли в пальцах вцепился в поручни, поедая глазами берега, а у Глебово, точнее, села Ивановского, где на уютном кладбище упокоился отец Серафима, долго, не обращая ни на кого внимания, молился на старую изящную, дырявую от пропаганды бесовской, церковь, а, когда у бакена напротив села раздался басом гудок, означающий вход в Рыбинское водохранилище, он закричал "Ура!" и долго махал местным бесстыжим мальчишкам у высокой речной косы со створами и антенной наверху обрыва.


Течёт река Волга
   

    Волжские чайки назойливо сопровождали "Дмитрия Донского". Их резкие крики и наглость, как бальзам на душу, действовали на Бориса, который ещё четыре с лишним мили ждал появления Рыбинского моря. Привычный с детства ландшафт сильно изменился: широкое русло с новыми островами - незатопляемыми возвышенностями - предстал перед ним, и вдруг за плавучим островом из древесного сплава открылись бесконечные глазу морские просторы. Исчез город Молога с его церквями и соборами, пропал Афанасьевский монастырь, обозначенный одиноким куполом колокольни, торчащей на три метра из зеленоватых вод.
Пока Борис приходил в себя, круизёр повернул направо, и по левому борту их встретила величественная "Мать-Волга" - высокий белый двадцати семиметровый памятник в виде простой женщины с вытянутой вперёд рукой и чайкой сбоку. Монумент расположился на вытянутой песчаной косе между шлюзами и плотиной. Композицию выстроили в 1953 году, и она стала неофициальным гербом Рыбинска. Бор заворожённо проводил её взглядом, лишь подумав: "Мамочка, я здесь!" А через четыреста метров судно с верхнего бьефа вошло в правый шлюз. С высоты корабля виден стал сверкающий золотой шпиль главного городского собора. "Боже мой, мама, неужели я вернулся! Рыбинск, я вернулся!" - проговорил Борис, крестясь и делая поклоны. Ничего не понимающие японцы тоже стали кланяться, а у изгнанника потекли крупные не крокодиловые слёзы.                               
    Михаил с интересом осматривал всё вокруг и зорко следил за отцом. Слева и справа дымили трубы предприятий и зажигался свет в новеньких жилых микрорайонах, а впереди через Волгу возвышался двухарочный железобетонный мост, как выяснилось, построенный в 1963 году и запущенный сразу после полёта в космос первой женщины-космонавта, землячки, Валентины Терешковой. У монументальной новой биржи, превращённой в больницу им. Н.И. Пирогова, приютились дебаркадеры и пристани с белыми пассажирскими пароходиками. Борис пробежался глазами вдоль берега и вдруг наверху, у центральной лестницы увидел группу людей, плотно стоящую у перил, а в центре различил худенькую седую женщину, казалось, смотрящую прямо на него. "Ирина!" - воскликнул он и неожиданно засуетился, пробираясь к выходу.
    В восемь часов вечера, когда пароход пришвартовался, солнце со стороны водохранилища приготовилось сползти за горизонт. Назавтра японская делегация должна была принять участие в церемонии зажжения Вечного огня и других мероприятиях. Это было важное событие, на которое собиралось прийти много людей. Японцы же любят всяческие церемонии - хлебом не корми, но у Бориса, прости его Господи, были свои планы.
    В парадном тёмно-синем костюме с наградами на груди седовласый высокий мужчина и его сын стали подниматься по деревянной двадцатиметровой лестнице, японцы приотстали, наблюдая, а нарядная группа встречающих с цветами застыла на набережной (В этот момент должен звучать духовой оркестр). Вдруг от группы сверху отделилась девочка лет шести в белом платьице, в гольфиках и с розовыми бантами на двух косичках и, прыгая со ступеньки на ступеньку на одной ножке, стала стремительно спускаться навстречу двум мужчинам. Она так ускорилась, что на середине пути ножки оторвались от поверхности, и она, словно птичка, полетела вниз. Все ахнули, а Борис сделал два быстрых шага навстречу и поймал летунью в свои объятия. Делегация японцев дружно захлопала в ладоши... Широко открытые голубые глазки девчушки ещё не успели погаснуть, когда Бор спросил:
    - Как зовут тебя, красавица?
    - Илинка, дедушка... Ты хозяин этого палохода?
    - Нет, но приплыл на нём. А как твоя фамилия?
    - Я - Елшова. Это тебе, - сказала она, протянув букет весёлых «ломашек».
    - Спасибо, внученька, - ответил Бор, поднимаясь по ступенькам. Он обернулся к притихшей делегации и крикнул по-японски. - Внучка!
    Японцы и речники снова заулыбались и захлопали, а он остановился перед своей русской женой и поклонился. Ирина обняла мужа, которого окружили родственники, и они кучно пошли на Стрелку. Дедушка отпустил правнучку на тротуар и, обняв Ирину, седую, но красивую до сих пор, медленно повёл её по Волжской набережной. Японцев разместили в центральной гостинице города, а Мишель по пути знакомился с родственниками.
    Праздничный стол был накрыт на первом этаже у Щаплеевских-Ершовых, Антонины и Евгении, проживающих в четырёх комнатах. У них было по двое детей, встречающих дедушку на речном вокзале. Маленькая Ирина была внучкой Степана и Анастасии Ершовых. Степан, потерявший правую руку на войне, работал в НИИ при моторостроительном заводе вместе с женой. Про оторванную руку он рассказывал следующее:
- Я поднял руку, чтобы скомандовать «Огонь!», услыхал «Вжик», а потом взрыв в замедленном темпе перед глазами, и я очнулся весь в земле, рядом лежала моя окровавленная рука с неестественно громко тикающими часами. Я автоматически поднял её, прижал к плечу, из которого шла кровь, и побрёл в медсанбат…
Кроме Иришки у них было два сына: Юрий, который учился в Военном училище связи в Ленинграде, и Василий, двенадцати лет, которому предстояло в день Победы стоять часовым у Вечного огня. Анна тоже помнила отца только по двум фото, сохранившимися у матери. У неё был единственный сын, служивший в данное время на границе с Китаем. Внукам и правнукам очень понравился огромный дедушка, усыпанный орденами и медалями и привезший много вкусностей и сладких подарков. Борис Васильевич с забытым акцентом интересно рассказал о своих скитаниях по свету, о войне и мире, а потом слушал родственников о рыбинской жизни. Ночью Борис и Ирина ушли на четвёртый этаж, где рассматривали фотоальбомы, вспоминали и проговорили почти до утра.
    Следующий день пролетел в торжественных мероприятиях и очень быстро. Борис организовал каюту для жены и сына, чтобы они показали ему место гибели Серафима в Сталинграде, который был переименован при Никите Хрущёве в Волгоград, а он - могилу своего отца, Василия Степановича, в Астрахани. Потом Борис, Мишель, Ирина и Степан должны были вернуться в Москву и там расстаться. Анна по состоянию здоровья не могла плыть, и все родственники долго прощались на волжском берегу.
 
Японцы задарили внучат и внуков Бориса подарками, и "Дмитрий Донской" отчалил от главной пристани Рыбинска. Бор и Ирина стояли на верхней палубе, пока город совсем не скрылся за поворотом, а напротив Семёновского кладбища, расположенного на высоком берегу в рощице белых берёз, они молились за упокой родных и плакали в обнимку.


 Один в один

    Всё течёт, всё изменяется. Изменилась и Волга. Время преображает людей и природу. Борис удивил жену, написав её портрет. Почему-то он не похвастался в близком кругу родственников, что является известным художником во Франции, в Японии и других странах. Ирина наслаждалась общением с мужем, сопереживая и почти не веря в происходящее. Наконец-то, она, да и он испытывали наслаждение жизнью, быть может, последнее и сильное. Борис радовался мудрой всепонимающей женщине, которую любил точно и которая излучала любовь без стеснения и показухи. Она понимала, что это их заключительная встреча и тихо соглашалась с ним, таким умным, красивым, непознанным и её навеки. Русская река свела их и провожала в безвременье.
    Волга будто стала ещё полней, ещё могучей, а города и селения расцвели, украшая её вдоль берегов. Через десять суток "Дмитрий Донской" причалил к центральной пристани Волгограда. Монумент "Родина - Мать", высотой 85 метров на вершине Мамаева кургана поражал воображение. К вершине кургана вела широкая лестница в двести ступеней, символизирующих, как рассказал экскурсовод, двести дней и ночей защиты города. Борис не стал подниматься на самый верх, остановившись на сотой ступени, соответствующей последней страшной ночи, когда погиб Серафим.  Японцы проследовали дальше, а он, глядя под ноги, вдруг разрыдался и возложил цветы на эту ступень, потом оглянулся на панораму города и спросил Ирину о месте смерти друга. Супруга указала рукой в сторону Волги, и он долго-долго стоял и шевелил губами, отрешившись от внешнего мира…
 
Делегация соединилась и дружно двинулась к музею мемориального комплекса. Гости обошли скульптурные, фотографические композиции и только было вошли в музей, как Борис и Ирина остолбенели у входа, к которому шёл, как им показалось, Серафим в парадной форме капитана I ранга с кортиком сбоку и медалью «Герой Советского Союза» на груди. Бор очнулся первым и кинулся вслед моряку, успевшему выйти наружу.
    - Постойте, товарищ капитан! Простите, как Вас зовут?
    - Ершов Владимир Серафимович, а в чём дело?
    - Серафим Васильевич Ваш отец?
    - Да. Я только что наводил справки и нашёл, что он погиб в Сталинграде в 42 году. В композиции музея есть стенд с указанием его подвига.
    - Я его друг, Щаплеевский Борис Васильевич, а это, - указал он на подошедшую супругу, - Ирина Ершова - его родная сестра и, следовательно, Ваша родная тётя.
    - Не может быть! - воскликнул седой, но моложавый высокий военный. - Прошу Вас расскажите мне, ведь у меня не осталось ни одного родного человека.
    - Это невероятно! Вы необыкновенно похожи на отца, на моего брата, - проговорила Ирина Васильевна и обняла племянника.
    Они послали Мишеля предупредить главу японской делегации и отправились в ближайший ресторан. Степан и Мишель организовали отдельный столик, за которым компания родственников разместились впятером.
    - Серафим, оказывается, оставил нам приятные сюрпризы, - разрядил обстановку Борис, и компания заулыбалась.
    - Моя мама, Анастасия Родионовна, никогда не говорила об отце плохо. Она рассказывала, что достала его с того света, тяжелораненного в 1916 году, когда он попал в госпиталь после того, как рухнул на своём аэроплане в Балтийском море. Мама месяц выхаживала его, используя запрещённые методы оживления и, уверенная в своём бесплодии, сблизилась с ним. Она знала, что он женат, имеет детей и его отчество Васильевич, а фамилия - Ершов, более ничего. Он выздоровел и уехал, а девять месяцев спустя родился я.
    - Ну каков Серафим молодец, даже мне ничего не сказал! - оживился и без того взбудораженный Бор. - Почему же ты остался один?
    - Я закончил морское училище, женился перед войной и в конце 41 года у меня родился сын, Юрий. Я был бесконечно счастлив. Меня распределили на Северный флот, где я воевал до конца боевых действий в 1945 году. Мама и жена с сыном остались в блокадном Ленинграде и погибли от голода, не успев эвакуироваться. После войны я сначала долго искал их, но это не удавалось, потому что наш дом разбомбили, и в неразберихе следы семьи затерялись. Когда, наконец, от работника госпиталя, знавшего мать, я узнал об их смерти, то убыл в Мурманск, где безоглядно работал около двадцати лет, пока не получил назначение в Ленинград, откуда приехал сюда в поисках отца.
    - И больше не женился? - воскликнул Борис.
    - Нет, не нашёл такую, как моя жена, Светлана.
    - Тяжёлый случай, но поправимый, - потирал руки Борис. - У меня аж три семьи и везде дети. Я тебя с дочкой познакомлю, с Юкой. Ты не против, Мишель?
    Мишель был "За!", а Степан вовремя разливал трёх звёздный армянский коньяк. Они оживлённо общались около пяти часов. За сорок минут до отправления парохода компания выдвинулась на причал. Родственники успели обменяться адресами и телефонами и, радостные, распрощались на берегу.
    - Серафим, один в один Серафим, - без устали повторял Борис, махая с палубы Владимиру, которого перед расставанием уже называл сынком.
    - И однолюб, как брат и ты, - заметила, хитро улыбнувшись Ирина. – Когда вскроются все секреты Серафима, ты обалдеешь.
    "Дмитрий Донской" уходил вниз по Волге к Астрахани.
    - Этой же осенью приеду в Рыбинск, - пообещал вслух Владимир, махая фуражкой, подаренной ему Борисом. Он набрал в грудь речного волжского воздуха и, что было духу, крикнул. - До встре-чи!
Волга ответила ему затихающим эхом и плеском волн о камни на берегу.


                Конец романа

Приложение
Старый вахтенный журнал

  Петрович, заглядывающий к Ершовым почти каждую неделю, пробегая с работы домой, что на ул. Герцена 17, захворал. Два месяца спустя зашёл с бутылкой коньяка и был грустным и многозначительным. Он выложил с порога, что окончательно уволился с буксира и что пришёл без рыбы и попрощаться. Ева поняла, что он не решается сказать о чём-то важном и не торопила старика.
- Тебе огурчика солёного или грибочков закусить?
- Огурчика… Не знаю, хозяйка, должен ли я это сделать, - решился он после второго полстакана, - но мне немного осталось куролесить, а сегодня, уходя с порта, дёрнул чёрт перелистать старые капитанские журналы, и из вахтенного выпала зелёная тетрадочка. Я сразу узнал почерк Серафима. Прошло уже пятнадцать лет с его гибели, и, конечно, она принадлежит по праву тебе. Там любовные стихи и «Кхе-кхе», рисунки. - Он смачно захрустел куском огурца, а потом бережно вынул из-за пазухи зелёную вылинявшую тетрадочку.
- Ты её потом посмотри, не сейчас, - сказал он, не отдавая покудова находку.
- Петрович, ты чего-то кругами ходишь.
- Капитан очень не любил гостиницы. Помню, когда мы впервые пошли в рейс с ним, то в Нижнем вынуждены были простоять неделю. В первый же день в гостиничном номере Серафим увидел бегущего по полу таракана, побледнел и молча ушёл с вещами на буксир…
- Ты к чему это? – перебила его Ева.
- Бог - свидетель, я любил капитана и вашу семью, но ты – мудрая женщина и разберёшься сама, - мотнул головой старый механик, выпил ещё полстакана (рюмки он не признавал), занюхал свежей коркой чёрного хлеба, вручил хозяйке зелёную тетрадь в линейку и отчалил, бормоча под нос какое-то заклинание.
- Не поминайте лихом! – услышала Ева из подъезда.
Она с осторожностью открыла тетрадь Серафима и обнаружила рисунки и стихи, ранее не виденные ею:

Моей Еве

 
Поздняя зима

Бела, была зима бела,
Горели от мороза щёки,
Она кружила и мела,
Весны отодвигая сроки.

Мила, божественно мила,
Ты мне смеялась обнажённо,
Тобой "пристреленный", сражённый
Терял и силы, и дела.

Смела, отчаянно смела,
Смотрела искренне, влюблённо,
Как будто свято и законно
Так просто за руку взяла.

Влекла, без устали влекла,
Варила крепкий кофе дома,
Терялся разум в сладкой коме,
И голова от чар плыла.

Светла, возвышенно светла,
Тянулся я к твоей науке.
Ну, а зима? - Зима бела,
Снег и метели на поруку.

С тобою

Апрель любовью напоён,
И небо сине-голубое,
У птиц на рандеву приём,
А мне быть хочется с тобою.

Пернатое свиданье - трель -
Летающее и рябое.
Холодный почему апрель? -
Мне не понять вовек с тобою.

Не будем мучиться, пленён
Природой русской, и любое
Красиво время за окном,
Особенно, когда с тобою.

Разбит апрель и изменён,
Не могут небеса без сбоя,
Но я Всевышним опьянён
Одной, единственной тобою.

В глазах

В моих глазах любовь и грусть,
От уходящего живу,
Прошедших не увижу буйств
Ни в сон, ни в отдых наяву.

Не трачу силы на искус,
От настоящего дышу,
Всё больше в мыслях Иисус,
Хотя, по-прежнему, грешу.

В твоих глазах любовь и рай,
От приходящего светла,
Ты любопытна и права:
"Холодный ныне выпал май..."

Волной опустошаешь жизнь,
Вольна, уверена игра:
И своевольна, и...каприз,
И несравненная с утра.

Шёпотом...

Плед Вечности истлел и сброшен,
Храм вознесётся на крови...
О чём-нибудь с тобой хорошем
Мы шёпотом поговорим.

Я буду дорожить мгновеньем,
Касаясь тела и ночи.
О чём-нибудь о сокровенном
Мы, утихая, помолчим.

Я сохраняю вопрошенье:
"Когда же встретимся в Пути?"
О чём-нибудь о совершенном
Задумаемся, воплотим?

В раздолье солнечном и небном
Цветы и пчёлы - "Жду" и "Ж-жу".
О чём-нибудь от них волшебном
Я шёпотом тебе скажу.

Я влюбился не в те времена

Вечер тёплый - не нужен рассвет,
Нам удобно с тобою вдвоём,
Помечтаем на тысячу лет
И заполним этот объём.

Тишина нам - подарок судьбы,
Хвойных веток в Рыбинске тьма,
Мы обнимем Её без борьбы,
И Она нас укроет от сна.

Я влюбился не в те времена
В свете зелени радостных глаз,
Как гипнозом звала глубина,
Где мерцал потаённый алмаз.

Светлой сказкой гуляла мечта,
Распускала нектары листва,
И сливались в ночи уста
По законам большим естества.

В жестах

Всё в Ваших водится руках
И даже лёгкий мой успех,
Я, вдруг проснувшийся в веках,
Стих написал себе на грех.

Остановиться не досуг,
Я сам себе теперь не рад,
Но в жестах Ваших томных рук
Литературный слышу лад,

А кисть - божественный шедевр,
И длинных пальцев ноготок!
Мой обезумевает нерв,
И я для Вас на всё готов.

Которая сведёт с ума

Учёл ошибки, выгнул лук,
Пошёл по чувственной тропе.
Любви немеряно вокруг,
Но как найти одну в толпе

Ту, от которой в пламя кровь,
Которая сведёт с ума?
Зардеется сама Любовь
От той, что светится сама,

Обнимет, ласково прижмёт,
Уткнётся носиком в плечо,
А волосы - пахучий мёд,
И от волненья горячо

В Её дыханье тонких рук,
В Её касании пера
У двух сердец единый стук
И жажда нового Вчера...

Мои ошибки - старый лук,
Что там пропела тетива? -
От каблучков, высоких, стук,
И вновь любовные слова.


В сенях

Зимняя встреча, пьяные свечи,
Лёгкий морозный ажур,
Фразами шепчут печка и вечер:
"Я о любви расскажу"

Мы затаились в стареньких креслах,
Лёгкий багрянец в щеках,
Я воскрешусь, обнимая Вас,
                Если
Бог понесёт на руках.

Иглистый ветер свистом ответит -
Шторы чуть по сторонам.
Шепчет узором тень на постели,
Не подчинённая снам.

Мы подпеваем сказочным песням,
В лицах целующий жар.
Вечности зарождаются,
                Если
Мир от телес убежал.

Пляшут-не дремлют ткани и стены,
Жалится скрипкой фонарь.
Под Рождество инеем в сенях
С хрустом колдует январь.

Покрова

С лица спадают покрова,
И белые приходят ночи,
И сказка эта не нова
Не звёздные сияют очи.

Прижму тебя, прильну к виску
И поцелую между прочим,
Но повесть эта в отпуску
И оглашения не хочет.

Ты счастлива, горит щека
И губы шепчут непотребства,
А тонкая скользит рука,
Чтоб тайное случилось действо.

Мы оба  бросили слова,
И тело красоту источит...
На нас спустились покрова,
Нежданные от белой ночи.



  Дальше в тетради шли пустые страницы, и Ева блаженно улыбнулась, стихи предназначались ей. Она вздохнула и машинально перелистнула листы, в которых вдруг мелькнули записи. Ева перевернула тетрадь и обомлела:
- Что-о-о!!!
«Моим девчонкам»
Лазарева Ирина Витальевна. Н-Новгород, ул. Ильинская 24. Сыновья – Даниил и Валерий»

   

 Избранница

Моя избранница светла,
И волосы - не главный цвет,
Душа для счастья расцвела,
И здесь не важно, сколько лет.

Моя избранница умна,
И у Неё отличный вкус,
И будет мне не холодна,
Мне очень нужен тёплый "груз".

Моя избранница легка,
Мужчин питает интерес
И страшно, страшно далека,
А я открыт, защита - крест.

Моя избранница смела,
Адреналин заводит кровь.
Я вдохновлён, и два крыла      
Несут заветную любовь.

Хочу весну

Весну хочу, поля в горошек:
В зелёном - белый, голубой.
На фоне разноцветных мошек
Ты выберешь обряд любой.

В берёзках, на зелёных травах,
Салатовых и молодых,
Нектар взорвётся, Боже правый,
Когда по ним шагаешь ты!

Загадочная, весь взъерошен,
Иду к земной и неземной
К тебе по россыпи горошин -
В конец ты овладела мной.

Хочу весну, по сокам смелым
Обнять бы! - Жду и я, и ты...
На красном слеп горошек белый
В пьянящем лике красоты.


Зачем?

Взирая сумраки ночей,
Зачем меня ты ждёшь и хочешь,
Страстями голову морочишь
И ищешь бережных ключей?

Находишь, исчезаешь вновь,
Придёшь и выделишь из прочих
И снова раздеваться хочешь,
Вытаскивая из одежд любовь.

Взгляд, нежный, бросишь из очей,
А звёзды сверху светят в спину...
В тоске я непременно сгину
Без наших огненных свечей,

Но в одиночестве, ничей,
Я всё же, не надеясь, грежу
И имя, дорогое, нежу
В бессонной матрице ночей.

Очаровываясь

Ни к чему
      не обяжет
             знакомство:
Переспали и разбежались.
Ты глядела на вещи просто
И отбрасывала
            покрывала.

Я смеялся, шутил,
           Метил в звёзды,
Очаровываясь, как дети.
За окном умирала осень
Под снегующим
           белым светом.

А на утро мы пили кофе
На твоём замёрзшем балконе.
Я уехал,
      глотая строфы:
"У дороги ночные стоны"

Не звонил -
        разлетаются птицы...
Четверть первого, сон на старте,
Телефон кричит:
         "Мне не спится!
Я хочу тебя!
         Где ты?
                Как ты?"

Муратова Ия Львовна, Казань, ул. Воскресенская, дом 17, сын - Лев
 
Пожар!

Вот такая мне и снилась,
Вся - пожар, в веснушках плечи,
Руки тонкие и ...речи,
А глаза -"Я как ?!"- светилась.

Волосы в огонь влюбились,
Ломкая, бездонны очи,
Чувственные губы к ночи,
В очередь мужи толпились,

А она не торопилась,
Боевой раскрас отточен,
Серые спокойны очи,
В них немало утопилось.

Кожа белизной лоснилась,
Отошьёт-пойдёт на встречу,
Остры, беззащитны плечи -
Вот такая вдруг приснилась...

Хороша! Любовь сочилась,
Поздние сверкали речи,
Рядом, словно мира вечность,
Мне безжалостно явилась.

Вирусный апрель

На дуновении весны
Приходит счастье,
Нежданное из-за спины
Услышу: "Здравствуй!"
Тепло сменяет холода
В междусезоньи,
И спрашивать не надо. "Да!",-
Кричу спросонья.
От трелей птах на кураже
Светлеют очи,
И в красоте, и в неглиже
Ты правишь ночью.
Любовь шокирует весну,
Сменяя зиму.
Я замечаю лишь одну,
С тобой картину.
Снег переходит на виски,
Меняю взгляды,
Не упиваюсь от тоски
С тобою рядом.
В прикосновениях весны
Загадки власти,
В мои космические сны
Приходит счастье.


Зима. Когда останешься одна

Одним я счастием гоним,
Зима - волшебная отрада.
Ни зги не видно,
         Ты с другим?
Мне бы тебя
          услышать надо.
Постой!
      В реальности пустой
Зима - спасенье и награда.
Простой,
       с сонливой красотой
Мне бы тебя
          увидеть надо.
Седым я буду,
           молодым,
Зима колдует снегопадом.
Льды стают
          и растает дым -
Мне бы тебя
          коснуться надо.
Когда останешься одна,
Зима напомнит белой гладью,
Что холодна подушка льна
И ждать меня
          в разлуке надо.

Игнатьева Вероника. Самара, Набережная 16. Дочь - Елена 1926 г., сын - Виктор 1937 г.

 
Изящный век

Каштановое Вам идёт.
Ах, эти ломаные брови!
Изыскан кисти поворот,
Изящество - полёт любови.

На пальцах бледной ночи цвет
Как бледность питерского толка...
Точёный вижу силуэт
И дождь, и чёрную двуколку...

Добралась. Бесполезный зонт,
В подставке капает водица,
Над Петербургом серый фронт -
Привычный, и не небылица.

Как радостно трещит камин,
Перекусить и за конспекты,
Тепло от чая и картин,
Где итальянские проспекты.

Задумчива, а дождь идёт.
В Милане что? - Опять Ла-Скала...
На дате девятьсотый год:
«Давно ли новый век встречала!?»

Ничего у нас не потеряно

...А глаза у Вас серые-серые,
И таится в усмешке тоска,
Не задумываясь, не веруя,
Идеально виснет рука.

"Проживу своё не размеряно,
Не заглядывайся, пока!
Что люблю я, во что я верую,
Знают слёзы и их щека."

Дождь на улице, тучи серые,
И, шикарная, ты одна,
На постели под полусферами
Охраняет тебя Луна.

Ничего у нас не потеряно,
Но не надо, молчи строка,
И застыла красиво рука,
А глаза-то серые-серые...

Румянец

Твою ладонь прижму щекой,
Какая нежная рука!
А ты свободною рукой
Меня обнимешь...на века.

До невозможности хрупка,
Ты сильная в моей тоске,
И я живу века, пока
Приник главой к твоей руке.

Ты ночь читаешь вдалеке,
И я не сплю - любовь легка,
Судьбиных линий на руке
Коснулась жаркая щека.

Пульсирует кровь у виска,
И беспокойство на листке,
Постель, казённая, жестка,
Но всё в одной твоей руке.

Шлю на экватор облака,
Где загораешь на песке.
Течёт куда-то жизнь-река...
Румянец на моей щеке.



 
 Дочь – Елена.

Серые глаза

Нежданы серые глаза,
Спокойны в красоте заметной,
За них заглядывать нельзя -
Там тайны в зависи заветной.

Поёт прекрасная весна,
Повсюду щебет, свист прилётный,
Лес просыпается от сна,
Кипят пейзажи и полотна.

Трезвонит звучная страна -
Разноголосье песни вечной...
Ты в важные вошла слова,
Питая запах огуречный.

Смеются серые глаза
И манят миром кругосветным,
Я понимаю, что нельзя,
Но попадаюсь безответно.




Ярцева Светлана, г. Сталинград, Сталинская наб., дом 5, дочь – Карина.

 

Как она опасно красива!

Как она опасно красива?!
Это плечико, эти глазки...
На востоке волнуется Шива,
А на западе пишут сказки.

Черноока, очи - не плаксы,
И застенчива, и пуглива,
Огневая, но без огласки,
Зубки мраморного отлива!

Озорной огонёк на реснице,
Чёрный волос - барханов волны,
И она ночами мне снится.
Я, конечно же, - дурень полный.

Не надеюсь, счастливым буду,
Верю в Слово и ум игривый,
Но теряюсь в бархатном чуде...
Как она опасно красива!

От чёрных глаз сойти с ума

Мне Вас в журналах не найти,
От чёрных глаз сойти с ума,
Вы - отраженье красоты,
Достойней лучшего письма.

Точёной Вашей наготы
Не описать - Зачем слова?
От гениальной красоты
Схожу решительно с ума.

Меняю кадры, как листы,
Зовут от чёрной мглы глаза,
Вы - облак тайной красоты,
Что Бог рассеять приказал

И Вас создал. Вас не найти -
Исчезли за строкой письма.
Я буду образ Ваш нести,
От черных глаз сходить с ума.


Отчалила любовь

Отчалила любовь, и пенный след
Угомонился, и затихло море,
И чайкой промелькнула сотня лет,
И сотня незаписанных историй.

Отчалила она, далёкий брег
Уж возгордился, звёзды пляшут в флаге.
Что там не знаю - белый снег
Ещё кружится, словно сага.

Отчалила любовь, окончен круг
И завершился, но твой запах длится,
Ловлю забытый сердца стук:
Стучит в неволе сине-птица.

Отчалила любовь, не плачу, нет,
Угомонился, отупело горе,
И с чайкой улетели сотни бед,
Осталось записать сюжет историй.


Вересаева Елена Владимировна. Астрахань, ул. Советская, дом 3. Дочь – Марина, 1929 г., сын – Николай, 1931 г.

 
За рекой

Где-то ты далеко,
Где-то я за рекой,
Не знакомые мы, чуть знакомы,
Помаши мне рукой,
Потеряю покой,
Но мгновения станут весомей.

Напиши пару слов,
Я ответить готов -
Мы забыли вести диалоги,
Две строки из ветров,
Из пустых вечеров,
И спрямляются наши дороги.

Где-то ты далеко,
Но пространства легко
Одолею как можно скорее.
Не хочу жить с тоской,
Помаши мне рукой -
Я зажгусь и тебя обогрею.


Над Волгой

Я пишу тебе письмо -
Тихий шелест - ты не слышишь,
Только не дойдёт оно,
По другому сохнешь, дышишь

Нервно, точно не про нас,
И не замечаешь вовсе,
И твоих зелёных глаз
Я не поцелую просто,

Выскажусь - внутри кипит
Нарастающей Весною,
И Любовь в крови вопит
И в частицах тела ноет.

Я закончу этот стих
И забуду петь надолго...
Дождик ненадолго стих
Над волнующейся Волгой.

Дождь

Я вкалываю. Дождь не серый
Идёт уже три дня три ночи,
Здоровья скользкие потери
Не жалко, если дух не хочет.

Я мучаюсь. Дожди - бериллий,
Холодные и неродные...
Не видел астраханских лилий -
Закрыт портал на выходные.

Надеюсь я. Дожди, как мыши,
Скребут по жестяной по крыше,
О чём додумались Вышины,
Нам не озвучат - смотрят выше.

В раздумье я. Дождь непечальный
Заморосил светло, не больно...
Ошибки в Плане изначальном
Не вижу, и с меня довольно.

Мане

Ты мне клянёшься:
         "Лгут дожди"
И нет печали в слове
               "Осень".
Да, снимки августа свежи -
Он в бесконечной цифре "8".

Но бесконечна серость дней:
Нас разлучила...
        Стынут росы.
Картину, грустную, Мане
Нам уготавливает осень.

А в Астрахани нет дождей
И аномалий
         моря Росса...
Смеётся ангельский Злодей,
Сомнения бросая косо.

Я не клянусь.
         Пройдут дожди,
Ненастья предваряют зиму,
Где грусть веков
          Мороз отнимет.
Моей весны,
          Прошу,
               Дождись.

  Ева в удивлении перелистнула ещё раз все страницы и, совершенно обескураженная, выдала: «Не хрена себе, пять любовниц! …И я ничего не знала! Как-ков!» Она сильно хотела расспросить Петровича, но через неделю ей сообщили, что он скончался третьего дня, и его похоронили. Ева старалась вспомнить, были ли в поведении мужа признаки измены, какие-нибудь мелкие проколы, оговорки, чужие вещицы, и не находила. Это казалось ей невероятным…
Умиротворило её лишь то, что все женщины были безусловными красавицами и что она на шесть лет оставила его и детей… Она смотрела в окно: Волга неумолимо несла свои воды на восток и под зиму начинала замерзать. Человеческая жизнь, виделось ей, напоминала реку с её поворотами, зигзагами, перекатами, раздвоениями русла, старицами, водоворотами, сезонностью и дельтой. Волга, как и каждый человек, разная и непостижимая. Не наглядеться на неё…

Ах, эта величественная Волга-матушка! Ах, эти божественные русские женщины и Ея Величество Любовь!

Утекают воды Волги,
Тверь и Рыбинск, Ржев и Нижний,
А без снега ночи долги,
И фонарь во тьме нелишний.

В ноябре поток тягучий,
Низко тучи и давленье.
Незапамятно могучи
Воды в каждое мгновенье.

Люди мучают природу -
Терпит всё седая Волга,
Затекают тихо воды,
Замерзают гладко волны.

Год приходит переломный,
Он мои раскроет смыслы,
Люди думают,
Нескромно
Расшифровывают числа.

Книги мудрые на полке,
Волжский пояс - порубежный,
Наполняет землю Волга,
Берегов касаясь нежно.

Углич, Ярославль, Самара,
Кострома, Казань, Саратов,
Люди в пламенном угаре
Ищут древние цитаты.

По спирали время долго
Движет нами - путь неблизкий!
Утекают воды Волги,
Чьи-то увлекая жизни...


P.S. В печатном варианте книги много рисунков и фото.
                Автор