Почему я больше не люблю Булгакова

С творчеством Булгакова я осознанно познакомился в начале 1980-х. Мне было лет семнадцать, я уже год как работал на приборостроительном заводе в Баку. В сборочном цехе оператором АСУ – автоматизированной системы управления. А еще был на нашем заводе свой вычислительный центр, где стояли большие шкафы – Электронно вычислительные машины «Е-эСы». У этих аналогов американских машин «Ай-Би-Эм» оперативная память была вначале всего 64кб, а в последних сериях аж целых 16мб. Команда программистов и техников в вычислительном центре была интернациональной. Старшие инженеры Григорий Куперштейн, Адольф Гросслер, Эмин Гасанов, их младшие коллеги, только окончившие институт Володя Шалиймович и Лёва Страусинский. Техники, обслуживавшие эту громоздкую аппаратуру, Василий Кулибин и Феликс Хачатурян. А еще несколько девочек-операторов. Азербайджанки, армянки, русские, грузинки.
В полиэтничном Баку вопрос национального происхождения и высчитывания количества расово чистового гемоглобина вообще не стоял ни разу. Мы общались исключительно на русском, все были взращены на принципах советской дружбы народов. Религиозностью особо не страдал никто, так как с детства нам привили марксистско-ленинскую парадигму научного материализма и беззлобного уже, довольно вегетарианского атеизма. Но уже в начале восьмидесятых у советских людей стал просыпаться интерес к метафизическим тайнам бытия. В церковь, или мечеть, либо синагогу никто не стал захаживать, а вот интересоваться гороскопами, гаданиями, спиритизмом стало модно и все чаще, прежде всего, женщины, обменивались этой занимательной информацией. Конечно, это было баловством, шутки ради. Мы же современные люди, тем более с инженерным образованием, прагматичные реалисты.
Книжку «Мастер и Маргарита», вышедшую в бакинском книжном издательстве в 1981-м, и моментально распроданную, мне дал почитать Лёва Страусинский. Володя Шалиймович любил его беззлобно подначивать.
– Знаешь, - говорил он мне при Лёве, - наш потомственный интеллигент Лёвочка, на самом деле родственник изобретателя джинсов Леви Страуса и венского композитора и дирижера Иоганна Штрауса. А сам Лёвочка – обычный скромный советский инженер на сто двадцать рублей в месяц, - хохотнул Володя.
Лёва, погружённый в свежий роман братьев Стругацких, оторвался от книги, его бесцветные бледно серые, дымчатые, близорукие глаза, как обычно, ничего не выразили. Он слегка улыбнулся и обратился ко мне.
– Хочешь дам хорошую книгу почитать?
– Да, конечно.
Лёва не был таким заносчивым, как его однокурсник Володя, но и в нем проскальзывали иногда покровительственные нотки в отношении меня. А что вы хотите, парни были лет на пять-шесть меня старше. Я для них – всего лишь юнец, несмышленыш.   
– Вот только не уверен, поймёшь ли ты эту книгу, - заметил Лёва, - она непростая. Не для обычных средних умов.
– Что же в ней такого сложного, Лёва?
– Да понимаешь, это книга про то, как в Москву спустился чёрт…
Володя заливисто рассмеялся.
– Да не слушай ты его, чего тебе на всякую чертовщину и мистику время тратить. Хочешь, дам почитать Айзека Азимова?
В результате я заполучил сразу две книжки, которые взахлёб прочитал за несколько дней. Когда принес на работу «Мастера и Маргариту», зашел в вычислительный центр, оказалось, что Лёва улетел в Москву, в командировку. Отдал лишь Володе его Азимова, а заодно одолжил у него двадцать пять рублей до получки на пластику Дип Пёрпл «Бёрн», которую так задёшево продавал один знакомый барыга. Пластинка была итальянской, не английской, или немецкой, а еще достаточно заслушанной, между песнями слышался сильный «песочек». Володя периодически ссужал меня деньгами до зарплаты, на которые я пополнял свою коллекцию западного рока. Поэтому, обрадованный, что «Мастер и Маргарита» еще может оставаться у меня, я снова и снова перечитывал захватившую меня историю про Воланда, его адскую свиту и бедного, несчастного Мастера, которого гнобила в сталинской Москве «кровавая гэбня».
Когда Лёва прилетел назад через неделю, его было просто не узнать. Глаза сияли непривычным огнем, и будто бы даже они стали ярче, чем прежде. Выгоревшие блондинистые Лёвины вихры, казалось, прибавили сусального золота и чуть ли не порыжели. В Москве Лёвушка встретил любовь всей своей жизни по имени Дина.
– Заходим мы к ней в комнату на Арбате, она спрашивает, ты кого больше предпочитаешь, Окуджаву или других бардов? Я говорю ей, как Винни-Пух, и то, и другое, и можно без хлеба. Тогда она раскрывает шкаф, большой такой, с правой стороны все полки сверху донизу уставлены бобинами с Окуджавой, а с левой стороны бобинами с записями Визбора, Никитиных, Галича, Городницкого, Высоцкого. А над кроватью портрет Булата Шалвовича…
Это было более сорока лет назад. Мне тогда был не очень понятен этот квази-религиозный восторг Лёвы. Потому что сам я предпочитал слушать тяжелый рок и хэви метал. А еще негритянский джаз, красного рок-н-ролльщика Дина Рида, конечно же, всех композиторов классиков, чьи произведения полюбил еще в музыкальной школе. Чуть позже я ушел в армию, где в казарме у нас, помимо телевизора, был и проигрыватель, но пластинки все оказались эстрадными, легкомысленной попсой. Сослуживцы до дыр заслушивали разных там «Весёлых ребят», «Синюю птицу», «Группу Стаса Намина», Пугачеву и Ротару. Из всей нашей роты только один Серёга-свердловчанин оказался, как и я фанатом AC/DC, Айрон Мейден, Моторхед, Дип Пёрпл, Лед Зеппелин. Конечно же, помимо западного рока, ценил Серёга, как считалось тогда в интеллигентской среде, и «запрещённого Булгакова». Странно, не правда ли? Если Булгаков был запрещён, почему же его самую мистическую книгу издали в последний год жизни Леонида Ильича?
Да, много странного имеется в нашей жизни, такого, что и не снилось Гамлетовским, или Горациевским мудрецам. А на днях вот я посмотрел свежую экранизацию «Мастер и Маргариты». Что могу сказать, увидев картину, на которую был потрачен один миллиард двести миллионов бюджетных денег? Это не просто искажение последнего романа, не оконченного самим Булгаковым, но сильно отредактированного вдовой покойного писателя, а просто какой-то позор, как сказал бы председатель домкома Швондер. Не буду повторять вслед за многочисленными возмущенными рецензентами, что негоже во время проведения Специальной военной операции показывать фильм, снятый режиссером, продюсером, откровенно не поддерживающим нашу армию и государство, фильм, в котором снялись актеры «заукраинцы», скорбящие по «бедным жертвам кровавого Мордора». Все это так и есть. Но прежде всего, могу отметить, что фильм, несмотря на красивую, голливудскую картинку, совершенно пустой и скучный. Два часа и сорок минут я откровенно зевал и ждал, когда уже закончится эта тягомотина. Бездарно? Не могу сказать, вернее, судить и осуждать. Мне не понравилось. Невкусно и точка.
А самое главное, я вдруг четко осознал, что роман «Мастер и Маргарита» ни о чем. Рассыпающаяся мозаика московских и ершалаимских сцен, скрепленных на живую нитку, да на скорую вдовью руку Елены Сергеевны. Впрочем, нитка-то оказалась с гнильцой. И вся окарикатуренная режиссером сталинская Москва, которую в финале подожгла адская банда, все обесчеловеченные ее обитатели, которых «испортил квартирный вопрос», уродливые, трусливые, агрессивные, как и полагается оркам, или серым «совкам», в отличие от пестрых, попугайных «Стиляг» другого режиссера, тоже не любящего Советский Союз, все это плоское и картонное, как убогий плакат заграничных русофобов. Намалеванный по всем лекалам и заветам рейхсминистра пропаганды третьего рейха Йозефа Геббельса.
Когда-то, в конце восьмидесятых мне довелось играть Азазелло в одном из ленинградских театров. Постановка оказалась тяжелой. Спектакль длился долго, часа четыре или даже больше. Зрители выходили после окончания подавленные. Время было такое. Сигареты и мыло по талонам, и все равно нигде их не купишь. Ветер промозглый гнал по Невскому проспекту обрывки демократических листовок и газет, автором и редактором которых была покойная ныне Валерия, чуть было не написал Тодоровская. Нет, конечно, Валерия Ильинична Новодворская. Люди ходили обозленные на власть, пряча в высоко поднятые воротники свое желание отобрать власть у власти и самостоятельно порулить страной. Было пыльно и грязно, а на душе мрак, беспросветность и полное ощущение, что в культурной столице, в городе трех революций, стойко перенесшим фашистскую блокаду, в городе-герое воистину воцарился Мефистофель, или, если угодно, Воланд.
Но точно ли я познакомился с творчеством Булгакова в начале восьмидесятых, а потом проникся его инфернальным очарованием Бездны уже на излёте Советской власти, когда душу разъедало тотальное неверие и массовый психоз? Покопавшись в детской памяти, оказалось, что нет. Еще в семидесятых я увидел прекрасные экранизации «Дней Турбиных» и «Бега». Фильмы о революции и гражданской войне, о метаниях булгаковских современников, яркие характеры, сильные люди. А ведь Булгаков был не один такой бытописатель начала ХХ века, творивший наряду с Алексеем Толстым, создавшим трилогию «Хождение по мукам», а также с Аркадием Гайдаром, с Александром Фадеевым, с Всеволодом Вишневским, с Николаем Островским, с Михаилом Шолоховым. И это только очень краткий, небольшой список великих русских, советских писателей, оставивших нам практически документальные свидетельства о своей эпохе, а ведь были еще и гениальные поэты – Владимир Маяковский, Александр Блок, Сергей Есенин, Николай Клюев, Николай Гумилёв. И это тоже весьма неполный список наших мастеров поэзии.
И вот, возвращаясь к Булгакову, к его финальному, путаному и неоконченному роману, вопрошаю, как Михаил Афанасьевич живописал коллег по писательскому цеху? Исключительно в карикатурном виде, словно искаженных уродцев в комнате смеха. Вся эта «массолитская публика», ведь это же «рабы и быдло», как нас до сих пор именует весь современный отечественный бомонд и смердяковская, лакейская богема. По счастью, с началом Специальной военной операции против возродившегося нацизма в самой мерзкой ипостаси – бандеровщины, немало наших либералов сдриснули, кто куда. Как среди ночи вдруг включаешь свет на кухне в обшарпанной бичарне, а тараканы туда-сюда мечутся, туда-сюда! Вот и наши великие почитатели изысканных кулинарных шедевров – гамбургера с хотдогом заметались по ближнему и дальнему зарубежью, особенно по всяким знойным палестинам. И уезжая, проклинали, отряхивая прах Родины с подошв своих сандалий, чтобы где-то вдалеке вдыхать ароматы сандала и ненавистного прокуратором Иудеи розового масла.
В советские времена, начиная с тысяча девятьсот шестьдесят шестого года – времени первой публикации «Мастера и Маргариты» и до разрушения СССР, знание этого романа особенно ценилось в интеллигентской среде, где не только было принято складывать пальцы в кармане фигой, но и камень за пазухой держать на всякий пожарный. Чтобы пригодилось потом, чем окна бить, наверное. И крестик носить, не надевая трусов, и обмениваться цитатами из Булгакова, словно паролем и отзывом. Как это принято у подпольщиков.
А ведь был в моем детстве еще один Булгаков, помимо «Бега» и «Дней Турбиных» - выдающейся телевизионной экранизации сильной пьесы, которую товарищ Сталин целых одиннадцать раз спасал от снятия с МХАТовской сцены, это, конечно же, «Иван Васильевич, меняет профессию».
Возвращаясь к началу своих лирических воспоминаний о днях беспечной юности, в которой были и грохот тяжелого рока с запиленных пластинок, и томительное знакомство с самым не соцреалистическим романом незадачливого белогвардейца и поповского внука Михаила Булгакова, изрядно перевравшего события из Нового Завета, и приятельство с разными людьми, преимущественно, из среды технической интеллигенции. Но физики, как и лирики позднесоветского периода, оказались во многом схожи с сегодняшними креаклами в своей западоцентрической картине мира. Многие уехали. Из тех, кого я знал, купили билет в один конец сразу после развала СССР, кто-то сумел даже раньше эвакуироваться на землю обетованную, кто-то, по мере развития межнациональных конфликтов в мучительно умирающем, убиваемом внутренними противоречиями и внешним давлением, государстве держался до последнего, а потом, лишившись накоплений, надежд и иллюзий, тоже предпочел искать счастья на чужбине.
Об этом, о терзаниях русских людей, а все мы – русские на Западе, пронзительно написал свою пьесу «Бег» Михаил Булгаков. Кстати, литератор на свои деньги содержал братьев в парижской эмиграции, куда они сдриснули после окончания гражданской войны. А вот Миша не успел. Кого-то мне это сегодня напоминает…
Мы сидели в вычислительном центре бакинского приборостроительного завода. В самом начале восьмидесятых годов. Только недавно умер, казавшийся вечным Леонид Ильич. Добрый, в сущности, милый и очень хороший человек. Не смотрите на его фотографии в старости! Гляньте на снимки в боевой молодости и зрелом возрасте Настоящий фронтовик, герой Великой Отечественной, много раз высаживавшийся с десантом на Малой Земле. Однажды его контузило, и полковник Брежнев выпал за борт катера. Без сознания. Если бы его не вытащили матросы, так и утонул бы. А как славно поливал он свинцовым дождем фашистов из пулемета! Это была настоящая песня воина – кшатрия из древних эпосов Востока. Советского военного аристократа, родившегося в простой рабочей семье.
Мы сидели, окруженные большими, до потолка, сложными на тот момент компьютерами, похожими на шкафы ЭВМ. Травили байки и анекдоты. Володя вдруг спросил у Лёвы, хотел бы он стать «альпинистом»? Это был такой прикол у них, немного обидная шутка над закавказскими татами. Лёва сначала не понял. Но Володя сказал, что для того, чтобы стать «альпинистом» не обязательно ехать на Домбай, слушать песни Высоцкого из кинофильма «Вертикаль», учиться скалолазанию, а достаточно в паспорте, в пятой графе приписать букву «Г» рядом с обозначением происхождения. Лёва интеллигентно хмыкнул, поняв смысл шутки, и Володя заливисто заржал. А я впервые в жизни вдруг подумал, почему это никто в нашем отделе так не акцентирует своих этнических корней, кроме отдельных представителей избранного народа? Занятно, не правда ли?!    

30. 01. 2024 г.