Эпитафия

Он в пространство ушёл, нелюбим и не понят.
Словно с ветки слетел в октябре жёлтый лист,
Без обиды на то, что его не запомнят,
Без почёта, без митинга тихо схоронят –
Хорошо, что затих, наконец, скандалист.

А ведь как бурно жил, как любил человечество,
Всех любил – женщин, малых детей и мужчин,
Не взирая на расу, религию, чин;
И нередко впадал в озорное младенчество,
Счастлив был - зачастую, без всяких причин.

И тогда, и потом, и вчера, и поныне,
Всех любя (может быть - от нехватки ума),
Совершал, не подумав, поступки иные,
И разбрасывал шутки, как иглы стальные,
Те, что жалят, и делают больно весьма.

Может, стал от того он душевным калекой,
Что любя всей гурьбой человеческий род,
Он отдельного лаской не грел человека,
Никого не пуская к себе на порог,
Опасаясь нежданных и бурных невзгод.

Он сначала считал за врага индивида,
Не стремился принять незнакомца душой.
И когда улыбался с натяжкой, для вида,
Чтоб не вспыхнула мигом чужая обида,
Делал вежливый этот шажок небольшой.

Только ближе узнав неизвестную личность,
И увидев, что это не ворог, не тать,
Открывал он в ответ узкой щелью калитку,
Гостя в круг свой впускал, как кочевник в кибитку,
Перестав за врага незнакомца считать.

Вот теперь он ушёл. Пусть земля будет пухом
Для того, кто порою был сам, как гранит,
Подвергаясь не раз сплетням, толкам и слухам,
Твёрдо зная, что память о нём сохранит
До кончины своей только мамка - старуха.