Истории детства 2

Возвращение

День, когда наш отец возвратился с войны, остался в моей памяти светлым, ярким, счастливым воспоминанием.

Был конец августа 1945 года. В тот день мама, как всегда батрачила, чтобы прокормить нас - четверых детей, а нам с утра привезли по разнарядке уголь. Шурка (десяти лет) и Колька (восьми лет) носили его ведрами в сарай, а я с братом Валиком (шести лет) подбирали мелкие кусочки, что оставались в сухой траве.

Во второй половине дня мы уже были на поляне возле разбитого в войну подворья Шубиных. Там уже собрались дети из близлежащих домов, которые тоже освободились от обязанностей по дому. Одни принялись играть в прятки, а кто постарше – в карты на пуговицы. Мне не было и четырех лет и меня в игры не брали. Я собирала в заросшем разбитом подворье Шубиных сухие колючки репейника и мастерила из них диванчик для куклы. Это лето было такое жаркое, что грунтовая дорога по нашей улице по щиколотки была покрыта пылью. Это колеса от машин и повозок перетерли землю.

Вдруг кто-то из ребят крикнул:

- Хлопцы! Атас! К нам направляется боец с винтовкой!

Все мигом рассыпались кто куда: одни побежали к речке, кто-то залез на тополь, кто-то запрятался в кустарник из акации. Я тоже испугалась и побежала по пыльной дороге, а человек с ружьем бросился за мной. Когда он меня догнал, то поднял высоко, обнял и прижал к себе и тихонько промолвил:

- Доченька! Чего ты испугалась? Я же твой папа! Не плачь! – но я продолжала реветь не своим голосом.

Братья, увидев эту картину, стали потихоньку приближаться к нам. Они догадались, что отец пришел с войны. Отец опустил меня на землю и, пригнувшись, раскрыл свои объятья им. Братики бросились к нему, а он обняв всех нас, целовал наши головы.

- Пойдемте скорей домой. Мама дома?
- Мама Яреськам помогает выбирать картофель в поле. Будет дома поздно вечером.

- В первую очередь мы пойдем на речку и покупаемся. Смотрите, какие вы все чумазые, да и я весь покрыт пылью и потом, - сказал, улыбаясь, отец.

Широко открытыми глазами я смотрела на этого высокого, красивого и ласкового военного. Я никогда не видела своего папу и даже не представляла его себе.

Взяв меня на руки, а Валика за руку, отец направился к нашему дому. Колька и Шурик шли впереди.
За плечами папы была не только винтовка, но еще висел огромный вещевой мешок. Придя в дом, он достал из него мочалку, полотенце и такое душистое мыло, что в комнате долго стоял этот приятный запах. Еще братья захватили с собой рядно с полотенцем и мы сразу же отправились на речку, которая находилась недалеко. Берег её оброс камышами и место для купания было возле разбитого моста. Вместо него торчали сваи.

Когда пришли к речке, братья тут же попрыгали в воду, предварительно раздевшись до гола. Отец, оставшись в кальсонах, раздел меня и понес в воду. Намылил мою головку пахучим розовым мылом. Такого мыла у нас никогда не было. Потом, ополоснув мои волосы, намыленной мочалкой стал меня мыть, приговаривая:

- Доченька моя красивая, белочка моя пушистая, радость наша ненаглядная.

Такие слова никто, никогда мне не говорил. От удовольствия глазки мои закрывались. Папа, искупав меня, завернул в полотенце и усадив на рядно, сказал:

- Верочка! Ты не вставай, а сиди и смотри, как мы будем нырять и плавать, - потом позвал братьев:

- Дети! Кто из вас умеет нырять и плавать?

- Все! – тут же ответили они.

- Становитесь в одну линию и по моей команде ныряем. А ты, доченька, замечай кто первым вынырнет.

Когда они нырнули, я со страхом смотрела на речку, боялась чтоб не утонули.

Первым вынырнул отец и внимательно смотрел на воду, вторым показался из воды Валик, а Колька и Шурик вынырнули почти с противоположного берега. Они очень хорошо плавали. Отец тут же подплыл к ним и предложил:

- Посмотрим, кто быстрее окажется на том берегу, возле Верочки.

Приплыв, отец и ребят хорошо помыл мочалкой и душистым мылом. Волосы ребятам не пришлось сушить, потому что головы были бритые на лысо, да и в отца голова была почти бритая.

Возвращаясь с речки, возле нашего дома увидели толпу соседей с детьми. Они кинулись обнимать моего папу. Все радовались и тут же обливались слезами, зная, что их мужья уже никогда не возвратятся домой. Со всеми соседскими ребятами отец здоровался за руку, как со взрослыми.

Зайдя в дом, отец принялся доставать из вещевого мешка мясные и рыбные консервы, хлеб, сгущенное молоко и печенье, которое он называл «галетами».

- Только дождемся маму и сразу будем ужинать, праздновать мое возвращение.

Только это сказал, как тут же в комнату вбежала, запыхавшись, мама. Ей по дороге сообщили о возвращении мужа.
Отец кинулся к ней и она повисла на его руках. Бережно подняв маму на руки, усадил рядом с собой на скамью и приказал принести воды. Придя в себя, она только и могла сказать:

- Жив! Я знала, что жив!

Отец, прижав её к себе, пуская слезу, целовал её руки, лицо, голову, и мы вместе с ними плакали от радости.

В первую очередь отец отрезал нам по два ломтя хлеба. На один ломоть положил мясной тушенки, а второй покрыл сгущенным молоком и еще дал нам по галете. До сих пор помню этот незабываемый аромат тушенки и сгущенного молока!

Потом пришли к нам соседи. Кто принёс вареную картошку, кто малосольные огурчики и свежие овощи, кто - сало, а баба Дядюнка- литру самогона. Отец вынес на улицу стол и скамейки, да и соседи вынесли два стола со стульями и начался праздник по случаю возвращения отца, единственного мужчины, дошедшего до Берлина и оставшегося живым и здоровым.

С этого дня наш отец стал отцом для всех соседских ребят. Он воспитывал всех, как собственных детей. И даже наказывал так же, если они проказничали или курили. Их матери были только благодарны ему.

В августе 1946 года у нас родился братик Толик. Мы жили в бедности, но очень дружно. У каждого из нас были свои обязанности по дому, но мы их неукоснительно выполняли. Конечно, нам завидовали все дети, отцы которых не пришли с войны, и всей душой тянулись к нашему отцу. В свободное время он с ними ходил на рыбалку, в лес по грибы и ягоды. Вместе с ребятами мастерил тачки с одним колесом для заготовки в лесу сосновых шишек на зиму, мастерил ходули и проводил соревнования по ним среди мальчишек. Зимой вместе с мальчишками в огороде лепили из снега ограждения и заливали водой внутреннее пространство. Получался каток.

Через всю жизнь пронесли соседские ребята свою любовь к нашему «батьке», как они его называли. А в моей памяти запомнился на всю жизнь этот жаркий августовский день – день возвращения отца с войны

Муки совести

В послевоенные годы в каждой семье было не меньше троих детей. Один-два ребенка было у тех, кто поженились перед войной. И, естественно, в школе не хватало мест для классов,  школе  приходилось работать в две смены.  С  пятого класса по девятый я занималась во вторую смену. В тот год зима была сырая и ветреная. В конце декабря снега не было, и под ногами лежала грязь. Небо покрывалось тучами с самого утра, и, когда возвращались из школы (а это было около двадцати часов), темень была непроглядная, так как улицы не освещались.
 
В   тот   день   школьная   библиотека   пополнилась   новыми   книгами. Я  помогала переносить их с телеги и, увидев красивую, в твердом переплете книгу Аркадия Гайдара «Тимур  и его  команда»,  упросила Марию  Ивановну  выдать её мне. Библиотекарь тут же ее зарегистрировала, поставила штамп и, записав на меня, вручила мне. С какой радостью я прижимала к себе книгу! От нее еще исходил запах типографской краски. Все уроки я продержала ее на коленях, рассматривала иллюстрации и пыталась читать. По окончании уроков силилась втиснуть ее в брезентовую сумку, в которой носила школьные тетради и книги, но книга была большая, как классный журнал, и туда не входила. Пришлось прижать ее к себе и нести в руках. 

На нашейулице из моего класса жило девять детей, потому в потемках было не страшно идти домой. Но, не доходя до моего дома шагов сто, кто-то ударил меня,  выхватил книжку и убежал, а следом за ним побежали и остальные. Я остолбенела. Никогда еще мне не приходилось переживать такую страшную душевную травму. Заплакав, тяжело переставляя ноги, пошла домой. 

Целую ночь я не спала. Меня успокаивала только надежда на то, что ребята почитают 
книгу и возвратят мне. На второй день в школе я узнала, что вырвал у меня из рук книгу Иван Продан, но он ее не взял, и книга осталась на дороге. Что мне оставалось делать? Возвратить книгу в библиотеку я должна была через неделю. Все эти дни я мучилась, не зная, где ее взять. Когда истекла неделя, я пришла в библиотеку и призналась во всем, предложив принести две книги взамен утерянной, но Мария Ивановна не согласилась. Она вошла в моё положение и сказала, чтобы я возвратила стоимость книги – 13 рублей, а штрафовать меня не будет. Но если за два дня  не уплачу деньги, она напишет письмо на завод, где работал мой отец, чтобы у него удержали из зарплаты и штраф, и стоимость книги. Я  очень боялась отца. В семье было пятеро детей, а он зарабатывал в месяц 300 рублей. Мама временами батрачила у людей за 10 рублей в день. Что мне оставалось делать? Снова  не могла уснуть, и мама, видя, что со мною что-то не так, все спрашивала, не заболела  ли я. Пришлось придумать, что много уроков сейчас задают, и поэтому болит голова.

За ночь я нашла выход. Насыпала в мешочек 13 стаканов зерна, которое мама  хранила на «черный день», пошла на рынок, чтобы продать по одному рублю за стакан. Рядом со мной торговала Шура Швыдченко. Она была старше меня на четыре года, но с первого класса по четвертый училась со мной в одном классе, так как во время воины у нее не было возможности учиться. Закончив начальную школу, она стала торговать, чем придется. Так она зарабатывала на жизнь. Я видела, как она бойко торговала лавровым листом и дрожжами, а моим товаром никто даже не интересовался. И вдруг я увидела, как из Шуриного кармана выглядывает красная десятирублевая купюра. Пока Шура предлагала свой товар, я как-то механически выхватила эту купюру, спрятала в зерно, тут же завязала мешочек и убежала домой. О последствии тогда не думала.

 Теперь нужно было достать еще три рубля. Дома, открыв сундук, в боковом ящичке я  увидела три рубля, которые оставались на хлеб. Забрав эти деньги, я собрала тетради и школьные книги, побежала в школу, где отдала деньги в библиотеку. Мария Ивановна попросила меня, чтобы я никому не говорила о том, что она не взяла с меня штраф, сказала, что на эти деньги она купит такую же книжку, и что никто никогда не узнает про этот случай. После этого я должна была успокоиться, но сердце моё ныло, предчувствуя беду.

Придя домой, я осознала весь ужас своего поступка. В комнате стоял открытый пустой сундук, а все его содержимое валялось на полу. Все четыре брата стояли в святом углу на коленях, а раскрасневшийся отец хлестал их ремнем, спрашивая о трех рублях. Увидев меня, он поставил меня рядом с братьями на колени и замахнулся ремнем, но мама схватила его за руку, закричав: «Павлуша! Одумайся, девочка не могла взять деньги! Бей лучше меня!» Отец ударил ее, потребовав, чтобы она не мешала ему узнать истину. Он просил нас сознаться в содеянном – иначе все до утра будут стоять в углу. И тут Колька – справедливый, но жестокий брат, глядя на старшего брата Шурика, сказал: «Признайся, гнида! Иначе... сук я уже приметил, а веревку найду!» Я рыдала не от болезненных ударов ремня, а от чувства вины и страха быть повешенной.

 Родители легли спать, а мы  стояли в углу и слышали, как всхлипывала мама и стонал, рыдая, отец. Через два часа отец приказал всем ложиться спать. Из-за меня напрасно были наказаны братья. Я это сознавала, но страх получить взбучку еще и от братьев удерживал  от признания. Я дала клятву себе, что верну все деньги: и в дом, и Шуре Швыдченко. 

С каким, нетерпением я ожидала зимние каникулы! Начинались святки, На Рождество с самого утра я отправилась колядовать по всем улицам и переулкам. Бродила по слякоти целый день и наколядовала-таки заветных три рубля! Тут же поменяла их на одну купюру и положила на дно сундука, прикрыв вещами. Весной, перед Пасхой, когда мама белила комнату и просушивала вещи из сундука, она вытряхнула три купюры по три рубля. Собрала она всех детей и сказала:

 «Я не хочу знать, кто взял эти злосчастные деньги, но я вижу не только раскаяние, но и вашу любовь и взаимовыручку. Не алчность двигала грешником, а, видать, безвыходное положение. Поэтому отцу скажем об этих трех рублях, что они затерялись в вещах, и что кражи не было. Пусть меня Господь простит за эту ложь!» 

Я до сих пор не знаю, кто подбросил две другие купюры, но думаю, что Колька и Шурик. Так я и не смогла признаться в своем грехе, а теперь уже нет в живых ни родителей, ни братьев. Эта боль моей вины до сих пор гнетет   душу.

Шура Швыдченко догадалась, что я украла у нее десятку. Как-то она при встрече обозвала меня «воровкой». Я не оправдывалась, а заплакала и все ей рассказала, пообещав вернуть ей эти десять рублей при первой возможности. Шура не настаивала на возврате денег, а сказала, что прощает меня, что я уже сама себя наказала. Но все-таки, получив первую стипендию, я приехала в городок, разыскала Шуру, принесла ей десять рублей и коробку конфет. Деньги Шура не взяла, а с конфетами мы пили чай. Вспоминая тот ужасный случай, мы долго говорили про ту нелегкую жизнь и обливались слезами.