80 лет назад вернулся с войны в Ленинград

Первый мирный ноябрь для меня за последние годы выдался холодным. Я шёл в сторону знакомого с детства места, поддевая носами стоптанных сапог замёрзшие комья грязи. Тяжёлые серые облака грозились вот-вот разверзнуться мокрым колючим снегом; в придорожных канавах мутная вода покрывалась тонким слоем наледи. Вся природа кругом словно скорбела из-за наступившей зимы.

Добравшись до развалившейся каменной стены, я сел на привычное место и достал из кармана старой, повидавшей со мной многое шинели сигарету. После третьей попытки спичка зажглась, и я с удовольствием прикурил, вдыхая горький, чуть саднящий дым, который приятным теплом проник в лёгкие. Выдохнув белое облако, я взглянул на расстилающуюся передо мной равнину и море. С моей стороны открывался прекрасный вид на скалы на побережье Финского залива. Вода-хамелеон приняла цвет пасмурного неба, и если бы не виднеющаяся вдалеке земля, невозможно было бы различить линию горизонта. Вглядываясь вдаль, я снова подумал, сколько же теперь на дне пролива обломков подорванных военных судов. Для скольких тысяч мужчин это стало последним приютом на земле?

Первое время, приходя сюда, я постоянно чувствовал свою уязвимость из-за слишком открытого пространства: едва холмистая равнина и море. Даже сейчас мои глаза пристально следили за любым движением: будь то колыхание веток кустов от дующего ветра или мимо пролетевший ворон. Мой мозг уже давно разработал план действий в случае чего. Вот там слева у холма можно было построить крепкий и незаметный блиндаж, окружённый линией окопов, с несколькими площадками для миномётов. Чуть правее разместить пару пулемётов, и здесь у меня за спиной тоже.

Я горько усмехнулся. Уже никакие красоты природы не смогут вытеснить привычку везде искать место для обороны или атаки.

Мирной жизни для таких как я больше не существовало. Я до сих пор каждый вечер с трудом заставлял себя раздеваться перед сном. На войне мы спали где придётся с оружием в руках и никогда не снимали обувь и шинель, готовые в любой момент принять бой.

Очередное домашнее утро начиналось с приятного удивления, когда я, прежде чем открыть глаза, зарывался лицом в мягкую и чистую подушку. То, что было обыденным когда-то, сейчас казалось мне диковинным, к чему я никак не мог привыкнуть.

Ежедневный быт моей семьи, да и вообще людей, казался мне слишком медленным. Они не торопясь ходили, не спеша ели, протяжно говорили. Даже садились и вставали и то медленно. Тихая размеренная жизнь для меня канула в лету с приходом на фронт, уступив место стремительным действиям. У меня не было времени думать, потому как каждая секунда могла стоить жизни. На эти несколько лет девизом для меня и тех, кто сражался рядом, стало: действуй или умри! Теперь в задушевных семейных неспешных разговорах за чашкой чая я чувствовал себя нелепо. Как впрочем, и во многих других ситуациях. Находясь в любом месте, я прислушивался к каждому шороху и скрипу, вздрагивал от внезапно разносящегося колокольного звона, тут же инстинктивно нащупывая по обыкновению уже не лежащее рядом оружие.

И все эти мои непроизвольные действия сопровождались недоумённым взглядом матери.

Милая мама! Она думала, что я всё тот же добродушный малец, её любимый сын. Каждый раз, как только с моих губ слетало грубое ругательство, она, молча в неприятном удивлении, взирала на меня. Всё так же вечером, как когда-то, мама с заботой поправляла моё одеяло и целовала в лоб, желая спокойной ночи. Для неё я был двадцатилетним наивным юнцом. Её маленьким мальчиком.

Интересно, думала ли она, скольких человек я убил? Приходило ли ей в голову, что уже через пару дней после прихода на фронт на моём счету было несколько жизней? Ужаснулась ли она, увидев, как я в первой своей атаке заколол немецкого солдата? Его тёплая кровь была везде: на моей одежде, руках, лице и даже во рту. А гранатой, которую я бросил в сторону врагов, оторвало голову ползущему парню примерно моего возраста. Тогда мне ещё не было и восемнадцати.

Прошло лишь несколько лет, а впечатление, что целая жизнь пролетела.

Смерть скольких своих товарищей я видел за это время. Мне казалось, что каждое лицо, объятое ужасом конца, будет стоять перед моими глазами. Но я ошибался. Следующий день его затмевала очередная смерть, и не одна. И так по замкнутому кругу.

Во время каждого сражения я видел, как медленно вместе с кровью утекает жизнь из молодых ребят, наполняя их последние часы жуткой агонией. Их всё ещё борющиеся со смертью молодые тела безжалостно пронзали очередные пули или осколки. Им отрывало конечности или распарывало животы, а они всё ещё были живы. И ни разу за это время в их стонах я не слышал мольбы о смерти. Все они жаждали жить.

Сначала я пытался считать братские могилы, которые мы вырыли, помнить имена всех товарищей, которых мы похоронили. Потом я бросил эту затею, потому как с некоторыми новобранцами даже не успевал перекинуться парой слов, а они уже уходили навсегда.

Разве мог я этим делиться с матерью? Это были уже не переживания неуверенного подростка.

Моё сердце сжималось, становясь тяжёлым, когда взгляд её ласковых голубых глаз обращался на меня, будто покровительствуя. Она не понимала, а я никогда не посмел бы ей объяснить, что теперь именно я оберегаю и защищаю её. Мы поменялись местами. И хотя сейчас я с родителями находился на разных сторонах жизни, всё же дома я не чувствовал себя виновным в чём-то.

Мои друзья детства и сослуживцы Анатолий Старостин и Александр Андреев не могли похвастаться тем же. Нет хуже чувства вины, когда ты невиновен. У Толи с войны не вернулось два брата, а старший брат Сашки Борис потерял обе ноги. Толька винил себя, что остался не только жив, но и физически здоров, а Саша каждый день сбегал из дома от жадного несчастного взгляда брата, которому вторили глаза их матери. Я видел эти взгляды, сопровождающие каждый шаг моего друга, когда как-то раз зашёл за ним в самом начале после возвращения. Теперь я всегда ждал его около дома на улице...

Я взглянул на сумеречное небо. Мои товарищи уже ждали меня в пивной, смакуя местный ассортимент, первый бокал которого Мишка нам всегда наливает за счёт пивной. Он не слышал на одно ухо, а его левый глаз больше не открывался, но всё же этот поседевший на войне мужчина улыбался каждому клиенту, разговаривая с ним как старый друг. У него не было причин грустить, ведь жизнь была не так уж плоха. Дела в заведении шли хорошо, а его единственная дочь Мария недавно стала невестой сына одного из членов Парткома.

Вновь при мысли об этой девушке у меня внутри защемило. Она была одной из тех, при воспоминании о ком, мне хотелось вернуться обратно из чистилища войны. Её образ часто согревал меня во время тревожного сна на сырой земле, а память о первых невинных касаниях и сцеплении рук не давала полностью убить в себе юношеские грёзы и томления мятежной души, желающей первого искреннего взаимного чувства.

Только на самом деле всё оказалось довольно прозаично. При нынешней ситуации, когда люди не знали, что у них будет на обед, вполне логично, что выбор красивой девушки пал на более перспективного мужчину, нежели усталый солдат, который не успел окончить даже школу. И пусть один был героем, а второй отсиделся в тылу – у первого было меньше шансов наполнить желудок семьи. На тот скудный паёк, что нам полагался раз в неделю, одному-то невозможно было прожить несколько дней, не говоря уже о семье. Мария сделала адекватный выбор, учитывая, что кругом властвовала безработица, а люди дрались даже за чёрствый кусок хлеба. Я её не винил, отпустив, только на душе всё равно скребли кошки от осознания своей никчёмности.

Я лишь раз встретил её на улице, когда вместе с товарищами шёл из казармы, где мы получили расчётные и новый комплект одежды солдата. Тогда моё сердце впервые за долгое время ликовало.

- Мария! – крикнул я через улицу, вглядываясь в знакомый до дрожи силуэт.

Она повернулась, удивлённо глядя на меня, когда я пересёк улицу, оставляя друзей позади.

- Евгений? – она не выдала и сотой доли моей радости. – Вы вернулись?

- Так мир наступил, - констатировал я, отрезвлённый её холодностью.

- Ну да, - кивнула Мария и вежливо улыбнулась. – Ах, позвольте вам представить моего жениха товарища Арсения Галицика, - она ухватилась рукой за рядом стоящего мужчину, на которого я до этого даже не взглянул. – Арсений, это мой давний друг товарищ Евгений Моторин.

Дальше я уже говорил механические фразы, оценив своего одетого с иголочки соперника. Мои новые шинель и сапоги на его фоне выглядели жалко. Я был жалок. Чувствуя ущемлённую гордость от их тактичных вымученных улыбок, я попытался скорее закончить эту теперь уже никому не нужную встречу...

Я вновь достал сигарету и поднял ворот старой шинели. В животе неприятно заурчало, напоминая, что сегодня я так и не поужинал. Я с трудом заставил себя не опустить руку в карман, где лежал небольшой кусочек сахара. Надо бы снова с друзьями съездить в деревни и пройтись по домам жителей. Только вот их и так каждый день осаждали толпы таких голодных. Редкий день, когда нам удавалось купить много продуктов, но без нескольких яиц, хлеба и баночки сливок мы никогда не возвращались, по-братски разделяя всё между собой.

От голодных мыслей меня отвлёк появившийся справа хрупкий силуэт. Я ожидал её, но всё же вздрогнул, как только она оказалась в поле моего зрения. Повернувшись, я взглянул на девушку, которая тут же ярко и радостно мне улыбнулась, странным образом преображая всё вокруг.

Зоя Васильева.

Мы жили на одной улице в нескольких домах друг от друга. Я помнил её маленькой девочкой, постоянно рисующей мелом на брусчатке. Причем её картинки отличались от типичных детских рисунков. Она видела мир иначе, за что местные мальчишки смеялись над ней, называя «Васильевой третьей двинутой». До войны мы с Сашей несколько раз разгоняли эту ораву молокососов, когда их шутки превращались в жестокую травлю. Будущие мужчины обступали слабую девчушку и тыкали палками. Пусть это были лишь тонкие только что обломленные ветки, а девочка молчаливо терпела, ожидая, когда её сверстникам это надоест, я не мог оставаться в стороне. Никто другой не мог её защитить. Товарищ Васильев погиб в шахте, когда Зое пошёл пятый год. Её мать работала прачкой, стараясь прокормить трёх дочерей, и у неё просто не оставалось времени и сил следить за тем, чтобы их никто не обидел.

Сейчас Зое было около семнадцати, но она всё так же безмятежно взирала на отнюдь не дружелюбный мир.

Как странно. Почему-то мне только сейчас пришло в голову, что она уже совсем не маленькая девочка. Видимо, чем мы старше, тем незначительней становится разница в несколько лет.

Девушка легко сделала пару шагов и присела рядом. Я осмотрел её. На ней был всё тот же фетровый берет, серое пальто, явно маловатое ей, из-под которого выглядывал подол тёмного платья. Даже в сумерках я мог увидеть, что в некоторых местах его волнистый низ чуть истёрся.

Я затушил и выбросил сигарету.

- Зоя, - тихо поприветствовал я её, зная, что это будут единственные слова, которые скажу ей.

- Женечка, - в унисон мне отозвалась девушка умиротворённым голосом, нетерпеливо приподнимая бровь.

Улыбаясь, я достал из кармана сахар и положил его в протянутую, раскрытую и непривычно для глаз оголённую ладонь, предварительно взяв с неё маленькое яблоко. Девушка моментально положила белый кусочек в рот, счастливо улыбаясь. Мне показалось, что стало чуть теплее.

Я качнул головой, прогоняя наваждение, обратил свой взгляд на равнину, медленно погружающуюся в темноту, и откусил от яблока. Я знал, что оно кислое. Мои скулы чуть свело. Дерево, с которого было сорвано это яблоко, росло неподалёку. Мне лишь стоило удивляться, каким образом Зоя смогла сохранить столько свежих фруктов до конца ноября.

Наши с ней молчаливые встречи с обменом «лакомствами» продолжались уже пару недель.

При первом появлении девушки я вскочил, принимая защитную позу. Моё сердце неистово стучало, а все мускулы напряглись, приготовившись броситься на противника. Но «противник» ничуть не испугалась моего безумного вида. Юная комсомолка поприветствовала меня, сделав реверанс, присела рядом с тем местом, на котором чуть ранее сидел я, и похлопала рядом, приглашая присоединиться к ней. Я опешил от такого вольного поведения, но сама девушка, очевидно, нисколько не смутилась. Её движения были просты и раскованны. Но что она делала в паре вёрст от дома? Мне оставалось только предположить, что её мать работала допоздна, раз младшая дочь могла одна беспрепятственно гулять по вечерам, когда на улицах небезопасно. На следующий же день мне предстояло узнать, что все местные считают Зою Васильеву блаженной, поэтому никому в голову не приходило её обижать. Конечно, кроме юных мальчишек, кричащих ей в след: «Васильева третья двинутая!»

- У вас есть что-нибудь сладкое? – спросила она, с интересом глядя на меня, когда я осмелился и сел рядом.

- Сладкое? – переспросил я.

Девушка кивнула.

- Ммм... К сожалению, нет, - я непроизвольно похлопал по карманам, хотя прекрасно знал, что они пусты.

- Жаль, - вздохнула она. – Я очень люблю сладкое.

- Сожалею, - повторился я.

- О, не стоит! – отмахнулась она. – Просто завтра принесите чего-нибудь.

- Завтра? – я удивлённо посмотрел на странную девушку.

- Я вам принесу яблоко, - продолжила она. – Оно очень полезное, но жутко кислое, - при этом её нос забавно сморщился.

- А вы придёте сюда завтра? – спросил я.

- Конечно, - пообещала она. – Ведь вы же придёте.

- Ну да, - я отвернулся, не зная, как реагировать на эту девушку из другого мира.

Больше никто из нас не проронил ни слова. Только Зоя едва слышно напевала какую-то незнакомую мелодию. Когда же я встал, собираясь уходить, и решил попрощаться, девушка тоже поднялась и улыбнулась. Что ж, видимо, я должен был её проводить. Я еле сдержал улыбку от этой детской непосредственности, учтиво поклонился и предложил руку. Зоя театрально подхватила меня, и наша необычная пара двинулась в сторону родной улицы. Я проводил девушку до дома, ощущая некоторую неловкость, о которой она даже не догадывалась. Отпустив мою руку, Зоя Васильева снова сделала реверанс и улыбнулась мне. Я поклонился.

- До завтра, солдат, - серьёзно и радостно попрощалась она.

- До завтра, Зоя, - ответил я, соглашаясь с нашей завтрашней встречей.

Девушка, почти не касаясь ногами земли, как мне почудилась в сумраке, дошла до окна на первом этаже, приподняла его и легко влезла внутрь. Я покачал головой, посмеиваясь над необычностью ситуации, и направился в сторону пивной, где должен был встретиться с товарищами. На протяжении всего вечера, когда я ненароком вспоминал юную комсомолку, на моём лице непроизвольно появлялась улыбка.

На следующий день, как и обещал, я захватил кусочек сахара, получив взамен кислое, но такое полезное яблоко. Наши встречи стали ежедневными, и я заметил, что невольно стал ожидать каждый вечер, с удовольствием отправляясь на прогулку. Зоя для меня отождествляла спокойную, отстранённую от грубой правды мира гавань. Она действительно жила в другой реальности, предоставляя мне возможность на короткий миг присоединиться к ней. С ней я вновь начинал видеть в жизни что-то светлое...

- Женя, - я удивлённо посмотрел на девушку, которая неожиданно заговорила, решив нарушить наше привычное молчание.

Я мог разглядеть маленькие белые кристаллики, оставшиеся на её губах, которые она уже через мгновение слизала, чуть причмокнув.

- Да, Зоя, - ответил я, ожидая какого-нибудь странного вопроса или предложения.

- Когда вы попросите мою маму разрешить вам ухаживать за мной?

Я поперхнулся оставшимся во рту кусочком яблока, непонимающе глядя на неё. Девушка же, напротив, казалась серьёзной и вполне понимающей то, о чём спрашивает.

- Вы считаете, что следует это сделать? – спросил я, не зная, что ещё сказать.

- Я думаю, да, - поразмыслив, ответила она, не замечая моего ошарашенного вида. – Мы же поженимся, а перед этим мужчина всегда спрашивает позволения у родителей.

Моя шинель почему-то вдруг стала совершенно неудобной и очень жаркой.

- Вы думаете, мы поженимся? – я не хотел обидеть юную девушку, но из-за кома в горле вопрос прозвучал слишком грубо.

- Конечно, я видела это, - безапелляционно подтвердила она.

- Видели?

Зоя всё больше озадачивала меня, но я старался не подавать вида. Её уверенность была настолько сильна, что у меня язык не поворачивался ответить что-то супротив.

- Давно уже, - пожала она плечами. – Как и то, что мы с вами будем встречаться здесь, вы будете приносить мне сахар, а я буду угощать вас яблоками. Я специально ходила и собирала их в сентябре.

- Оу, - ещё полчаса назад я считал, что меня уже невозможно поразить. – Зоя, вы понимаете, что это всё звучит немного странно? – деликатно спросил я.

- Конечно, - кивнула она. – Но я видела, что вы поймёте. Поэтому решила рассказать вам, Евгений. Только вам.

- Благодарю за доверие, - промямлил я, всё больше теряясь. – И многое вы видите?

- Достаточно, чтоб понять, что будет дальше, - взор девушки чуть рассеялся. Она смотрела сквозь меня. – Нам будет хорошо вместе.

Я кашлянул. Что мне следовало сказать, чтобы не обидеть эту милую, но явно ненормальную девушку?

- Мы будем счастливы? – делая заинтересованный вид, попутно размышляя, как безболезненно для неё прекратить наши встречи, спросил я.

- Наверное, это можно назвать счастьем, - пожала она плечами, вновь сфокусировав свой взор на мне.

- А вы видите, что я прихожу к вашей матери? – спросил я, вовремя не прикусив язык.

- Я видела наш с вами разговор, - просто ответила Зоя.

- Что ж, тогда мне стоит собраться с мыслями и подумать, что следует сказать Антонине Васильевне, - тактично произнёс я, чтобы не обидеть её.

- Вы правы, - девушка восторженно улыбнулась. Её воодушевление заставило меня испытывать чувство вины. Для неё это было решённым делом, когда как я не придал этому особого значения. Не стоило соглашаться и потворствовать её убеждениям.

Я вздохнул и встал, злясь сам на себя. Зоя Васильева была милой и очень приятной девушкой, которая скрашивала своим присутствием мои вечера. Но когда же она стала воспринимать наши отношения более серьёзно, чем ни к чему не обязывающие приятельские встречи? Очевидно, каким-то своим поступком я дал ей надежду.

Девушка тут же поднялась следом, как всегда подхватывая меня под руку. Если раньше я относился к этому небрежно, думая, что это простой жест помощи, то сейчас моё напряжения выдало меня с головой. Но Зоя будто вовсе не заметила неловкости. Она улыбалась, что-то напевая, когда наша неуклюжая пара пошла по знакомому пути.

Я опять взглянул на заставшую меня врасплох девушку, которая тут же послала мне красивую улыбку. Если бы всё не было так странно, то вероятно я бы затрепетал от искрящегося доброго взгляда тёмных глаз. Я опустил неловкий взгляд на её пальцы. До этого момента мне никогда не приходило в голову, что именно её ладонь, лежащая на моей руке, поддерживает меня, а не наоборот. Как же я буду без неё, если наши встречи прекратятся? Что стану делать, гуляя в одиночестве? О ком буду думать? Мысли о Зое спасали меня, отталкивая всплывающие картины войны. Но как я посмею думать о ней, если оттолкну, предавая её веру?

А кто будет оберегать её хрупкий и добрый мир от посягательств внешней злобы людей?

Странным образом я пытался отговорить себя от того, что хотел сделать. Словно я уже сам не мог без Зои Васильевой и только фантомно пытался отвергнуть её настойчивую уверенность в нашем общем будущем. Правда же была в том, что мне нужна была эта удивительная беззащитная девушка. Мне было необходимо заботиться о ком-то, чтобы чувствовать свою надобность. И это Зоя давала мне, будучи просто рядом без всяких обязательств. Даже этот небольшой путь, что мы шли вместе, я старался, чтобы девушке рядом со мной было комфортно и ничего не угрожало. А она в это время отвлекала меня от страшных воспоминаний, убирая ощущение тёмной безысходности и нежелания двигаться вперёд.

На ум тут же пришёл недавний разговор с Анатолием. Толька как-то упомянул, что хочет найти своего человека. Сашка тогда ещё рассмеялся, сказав, что люди очень хрупки, так что одним человеком не обойдёшься. Я же отмахнулся. Мария показала мне отличный пример, что женщинам верить нельзя. Но Толя лишь послал нам нетерпеливый взгляд.

- Каждому человеку нужна опора, - почти по слогам отчеканил он. - Другой человек, который принадлежит тебе, любит тебя. Я хочу любить и быть любимым. Быть для кого-то поддержкой, - он горько усмехнулся. – Друзья, даже самые верные как вы, не заменят этого. Потому что... вы тоже обо всём знаете... Всё помните. Я хочу детей. Детей наивных, радостных и с верой глядящих в будущее. С ними и я, может, верну надежду.

Тогда мы с Сашей лишь промолчали, не совсем понимая, чего он хочет сказать...

Но вот сейчас, шагая рядом с этой добродушной и симпатичной девушкой, я по-другому взглянул на слова Анатолия. В эту минуту они не были для меня полной бессмыслицей. Может, Зоя была ниспослана мне, чтобы подарить что-то светлое и доброе, чего я уже и не помнил. Может, именно с ней мне предстояло излечить себя и поверить в завтрашний день...

Тонкие пальцы сжали мою руку через грубую шинель. Я вновь взглянул – теперь несколько иначе – на странную девушку. Похоже, я всё-таки начинал верить и проникся её бредовой идеей.

- Женя, - чуть растянуто пропела она, искренне улыбаясь, – как интересно! Я совершенно точно увидела, что послезавтра вы будете говорить с моей матушкой.

- Что ж, Зоя, - я улыбнулся в ответ, чувствуя душевный подъём и предвкушение чего-то нового. – Надеюсь, она мне не откажет.

По дороге отряды шагали смело -
Не страшили бои, не пугали угрозы.
Просто плакать - для слабых, нам надоело
Лить по павшим друзьям безутешные слёзы.

А война забирала невинные жизни
В лагерях загубила бессчетные души,
Но солдат, не сдаваясь служил Отчизне,
Её стоны о павших ребятах слушал...

Все мы в этой войне лишь бесправные пешки -
Наши жизни в руках загребущих власти,
Но терпел народ злой судьбы насмешки,
Отдаваясь войне с неподдельною страстью.

Вспоминая синее, чистое небо,
Без бомб, и осенние помнились грозы.
Руки матери снились и запахи хлеба,
А в глазах у бойцов... Застывали слёзы.

И будут помнить подвиг наш потомки -
Сыны свободной и огромнейшей страны,
Нести гвоздики нам, победу славя громко,
Погибшим пешкам на доске войны.