О Музе Павловой

      Судьба подарила мне счастье: я встретила Германа и породнилась с его семьей. Мама, Муза Павлова, и отчим, Владимир Бурич, оба литераторы. Привлекая интерес к себе нечто новым, уже тогда были известны в узком кругу  творческой московской интеллигенции. И я окунулась в новый, интересный мир, познакомилась с  известными писателями, художниками, учеными. А о тех, с кем уже не  довелось познакомиться, слушала захватывающие рассказы.
      Весной 1966 года Герман познакомил меня со своей мамой, Музой Константиновной Павловой, или просто Музой, как она сразу распорядилась убрать отчество в общении с ней.  О Музе я знала только то, что она занимается переводами стихов и пишет пьесы; некоторые из них идут на сценах только на Западе.
      А жила Муза тогда в самом центре Москвы, метрах в 150-ти от известного не только москвичам магазина «Чай-Кофе» на улице Кирова (теперь Мясницкая). Маленький переулок, название которого точно совпадало с его расположением, - Кривоколенный, представлял в то время островок  старого города со старыми домами и с переделанными в коммунальные квартирами. В одной из них и жила Муза. Длинный список жильцов  на входной двери указывал количество звонков  к каждому.  К Музе – восемь! А всего семей - двенадцать!   Зато единственная кухня разместилась  в  довольно большом круглом зале. В лучшие времена  там, видимо, танцевали,  а  в худшие – поставили по кругу плиты и хозяйственные столы, а  свободный  центр  служил площадкой, где  обычно собирались женщины для обсуждения разных новостей. Музина комната совсем рядом. В комнате, не более метров 20-ти, никакого уюта, но свой,  функциональный, порядок. Она напоминала, скорее, рабочий кабинет, где можно было иногда и переночевать, и поесть. Два стола: большой - для работы, поменьше – для еды. Тахта, шкаф и по одной стене самодельные полки, на которых с одной стороны, за шторой, аккуратно расположились разные вещи, а на  другой  - книги, журналы, словари и много толстых папок. Главное – работа, все остальное подчинено ей. Зашла речь и о новой, тогда еще в строительных планах, кооперативной квартире рядом с метро Аэропорт. Муза выразила недовольство  районом: окраина города, слишком далеко от центра!   Как выросла Москва! Теперь это – один престижных районов столицы! А через два года Муза и ее муж, поэт Владимир Бурич, переехали в эту двухкомнатную квартиру кооперативного дома для писателей. Началась новая, другая, жизнь – вместе и без свидетелей. У каждого своя отдельная комната, а на кухне Муза – единственная хозяйка!
      Обладая большим талантом как поэт и драматург, Муза прославилась в литературных кругах прежде всего как блистательный переводчик поэтических  произведений иностранных и наших, из советских республик, авторов. До сих пор переиздаются в переводах Музы Павловой стихи  Гёте, Гейне, Мицкевича, Тувима и на сценах идут пьесы Мрожека и Ионеско. Особую известность получили её переводы турецкого поэта Назыма Хикмета. Здесь, думается, его известности способствовала и его судьба:  власть преследовала поэта за коммунистические взгляды, и он бежал из турецкой тюрьмы к нам, в Советский Союз. Приняли, обогрели и … прославили - стихи его печатались где только можно. Конкуренты даже называли Музу «тенью Назыма Хикмета». Сама  она никогда не афишировала свои стихи. Единственный полноценный сборник с ее стихами «Полосатая смерть» был выпущен в 1943 году. Но мало кто знал о нем.
      Муза, конечно, трудоголик! Помимо  недюжинного литературного таланта, ее  отличали необыкновенная работоспособность и предельная обязательность, что особенно ценили издательства: ни разу не нарушила  сроки сдачи выполненной работы, поэтому без новых предложений никогда не оставалась. И однажды произошел такой инцидент. Литературная общественность готовилась отметить какую-то дату советско-вьетнамской дружбы, и решили издать объемный том-«кирпичик» вьетнамских поэтов. Самые известные в этом деле специалисты получили по порции вьетнамских стихов с подстрочниками и должны были сдать высокооплачиваемую работу к определенному сроку. Выполнила ее только Муза. Все остальные вернули свои порции: перевод стихотворного  поэтического текста оказался очень трудным из-за специфики вьетнамского стихосложения и, главное - незнакомого менталитета. Это стало каплей, переполнившей чашу подозрений: ходили слухи, что Муза работает не одна - у нее есть команда, которая помогает ей качественно и в кратчайшие сроки выполнить любую работу. Конкурент! Узнав об этих слухах, Муза на одном из совещаний литераторов предложила закрыть ее в комнате, дать любой текст для поэтического стихотворного перевода и определить время, что и было сделано. Эксперимент превзошел все ожидания:  всех поразило художественное качество перевода, да еще и в более короткое время.  А издательство вьетнамского «кирпичика» поступило так: приехали директор и главный редактор к ней домой, привезли все непереведенные стихи, упали в ноги и, предварительно договорившись с типографией о новом сроке подачи материала, умоляли Музу сделать всю работу за месяц. Она сдала ее через три недели!
      Спустя какое-то время (мы уже и думать забыли об этом!) звонит Муза: «И-и, приезжай срочно, мне принесли то, о чем я мечтала долгие годы». Приезжаю – показывает кольцо: старинное, в белом золоте, большой, с зерно фасоли, овальный, тончайшей огранки, темно-синий, таинственно мерцающий сапфир, окруженный маленькими бриллиантами.  «Нравится?» - «Очень! А вам?» - «Тоже. 5000 рублей!» - «А деньги?» - «Получила за вьетнамцев». – «Так в чем же дело? Покупайте, не раздумывая!» - «Это - мое  последнее  желание …». Да… Стоит задуматься.
      Комната  Музы в новом доме постепенно преображалась, становилась уютной. Всегда советовалась, покупая мебель, ткани для декора и  что где поставить. Пригодились и мое умение шить и любовь к уюту и убранству дома. На окнах появились шелковые шторы на подкладке, на тахте - красивые подушки. Напольное зеркало в широкой витиеватой раме красного дерева расширяло пространство. Старинный комод и петровских времен стол с деревянной инкрустацией завершали убранство комнаты. За этим столом она обычно работала, а гостей угощала только по особому случаю, а так, при рядовой встрече – на кухне. На стенах два портрета Музы: один, маслом, Владимира Вейсберга, второй, графика, Виталия Горяева. Первый, реалистический, мне не нравился, а второй, романтический, - очень любила. Оба пропали… Лучшей, самой близкой, подругой Музы была Таечка Горяева, жена художника. А из молодого окружения очень любила Любочку Горяеву, которая знала Музу с трех лет, и единственная из всех нас была с ней на «ты».   
      Приезжаем как-то с Германом навестить ее. Сидит за большим раздвинутым антикварным столом – работает: пишет новую пьесу. Просит Германа дать ей какую-то книгу, лежащую на краю антикварного комода. Герман вытаскивает книгу из-под стопки листков – за его рукой с книгой - шлейф… пыли, высвеченный лучом солнечного света из-за чуть отодвинутой тяжелой шторы. «Мам, давай мы тебе купим пылесос!» - «Зачем?» - «Будешь пыль убирать. Смотри, сколько ее везде…» - «А я люблю пыль!» - «Да-да? Ну, ты будешь включать пылесос … наоборот!»  Смеемся. Муза добавляет: «Для меня уборка – это несделанная работа, непрочитанная книга, отказ от встречи с друзьями…».  В общем, подвела базу под «любовь» к пыли.     Зато (!) у нее, вместо помощницы по дому, на постоянной месячной оплате был мастер из гаража, который  полностью обслуживал любимого железного друга - «Победу» – от мытья до капремонта. Это было важнее! А от помощницы по дому отказывалась. Говорила, что не терпит в этом деле посторонних в доме – это требует ее участия и отнимает время от работы. Вещей много. И только она помнит, где, что и как лежит.
      Каждый день Муза работала – напряженно и с увлечением, делала переводы – для денег, по ее словам, а стихи свои и пьесы писала «в стол». И часто встречала гостей, угощая их на заставленной, загроможденной вещами кухне – лишь бы стол был свободен от ненужных вещей. Обычно это были Володины книги и бумаги, с которыми он, спасаясь от бумажного плена своей комнаты, каждое утро оккупировал кухню, чтобы что-то почитать Музе, поговорить, обсудить. Это было время, когда она могла спокойно выслушивать «спиной» (слова Володи) его длинные монологи, так как готовила обед, часто любимые борщ или щи. Потом работа в своей комнате, куда Володе в это время входить запрещалось. Короткий дневной сон - и снова работа до позднего обеда, часов в семь-восемь.
      Оказывается, это было интервальное голодание, как бы теперь назвали  такой режим питания.
      Как-то так случилось, что первые два-три года мы виделись с Володей редко, только в гостях и когда я ненадолго приезжала к Музе чем-нибудь помочь или куда-нибудь съездить вместе. Володя был младше меня на полтора года. Позже, когда я сердилась на него,  (про себя,  в шутку, конечно), произносила: «Щенок!». Но, соблюдая семейную субординацию, общались на «вы». Я, видно, вызывала интерес: кто такая эта Инна, что появилась у Германа.  И Володя расспрашивал обо мне Музу. Когда она хотела зашифровать свое отношение к чему-либо, говорила нарочито лениво и равнодушно: «Инна? Ну, что сказать? Хорошенькая…, но меща-а-нка - всё трёт, трёт, трёт…» Услышала я такую характеристику моих «главных»  интересов от Володи, слава богу, много позже, когда и обижаться-то было глупо: мы уже неплохо узнали друг друга и проявили каждый свой характер.
      А часто позже, убирая наш загородный дом, только - за тряпку - сразу мысль: как Муза права - снова тру, тру, тру… Но я так любила каждый наш дом, особенно последний, в Николо-Черкизово, что всегда убирала, наводила порядок и уют с удовольствием и радостью, причем, сначала наряжала дом, а потом – себя! И критически смотрела на него «глазами гостей».
      Несомненная расположенность ко мне Музы, готовность всегда помочь, поддержать и искренняя радость каждой встречи (правда, не любила обниматься и целоваться) подавляли мелкие обиды. Это, скорее, были маленькие женские хитрости и досада на трудность организовать быт и окружить Володю родительской заботой, о чем, в сущности, мечтают многие мужчины: из рук заботливой мамочки – на руки заботливой жены. А жена-то еще и литератор! Пишет стихи, пьесы и переводит книги. Зарабатывает немалые деньги. Купила машину, переехали в кооперативную квартиру. Построили загородный дом. Содержит семью, помогает сыну. Далекая от любой техники (пианистка же!), одна из первых женщин окончила школу вождения, сдала экзамены.  И – за руль новенькой «Победы»! И так … - до 82-х лет!  Сколько же сил, терпения, упорства и драгоценного времени на всё это надо! И расчет в основном на себя: на свои силы и свой характер.
      От друзей и знакомых я узнавала, что Муза гордится невесткой. Даже возила меня «на смотрины» к Лиле Юрьевне Брик (Германа она знала еще мальчиком). Чувствовала, что, несмотря на несовместимость характеров, ревность к сыну и молодому мужу, мы оценили друг друга и крепко, душевно привязались. Всегда вместе переживали события жизни, делились сокровенным и  помогали друг другу, но жили  принципиально всегда отдельно. Характеры! О многих моих «подвигах» она так и не узнала, но я, надеюсь, оправдала ее ожидания и выполнила свой обет. Уже позже мне рассказали, как  в гостях у Манухиных, наливая ей водку (любила выпить рюмочку перед интересными рассказами!), хозяйка дома, незабвенная душа Ира Манухина, cпросила: «Муза, не боишься выпить немного водки: у тебя же печень…» - «Не боюсь: у меня есть Инна!». Но это уже… другая история.
      В компании Муза была просто обворожительна. Пела, аккомпанируя себе на рояле: она ведь с отличием окончила консерваторию по классу рояль-орган и год работала тапером в ресторане. Помнила весь ресторанный репертуар и исполняла  своим высоким приятным голоском и Вертинского, и Петра Лещенко и, пародируя, песни «русского шансона». Необычайно выразительно читала свои замечательные сатирические пьесы для  «балагана на площади», как она их называла. В диалогах, не называя имени героев, ярко передавала особенности речи и интонации каждого – очень смешно. Мы с Германом иногда читали Музины пьесы своим гостям. Я старалась подражать автору – и всегда успех. У Германа, конечно, своя манера. Мы соревновались и критиковали друг друга. Как-то раз он охрип и неохотно уступил  мне «сцену». Все весело смеялись. «Вам нравится, как читает Инна?» - спросил охрипший конкурент. «Да, очень!» - «Так вот: я читаю … лучше!» И новый взрыв смеха. Стихи свои, кстати, читать вслух Муза не любила – слишком личное, интимное. Видно, не хотела прилюдно обнажать свою душу, свои чувства. А стихи такие проникновенные, пронзительные, особенно лирические, посвященные Володе, что читать их без слез я не могу до сих пор…
      Особенно мы любили и ценили Музины пьесы. Они были нечто новым, неожиданным и дерзко смелым в тихой гавани соцреализма. В них правил абсурд, нереальное сочеталось с реальным, и это воспринималось как само собой разумеющееся, как обыденное. Но в этой обыденности, в простодушных диалогах героев затрагивались глубинные стороны жизни целого народа. Мы узнавали себя и свою жизнь, и - становилось страшно. Но это подспудно, в глубине,  в ассоциациях. А так, внешне, на поверхности, вроде бы, все, как обычно в жизни, - смех и слезы. В этой глубинной обнаженности жизни и таилась сила воздействия этих маленьких пьес!
      У нас в стране их  не печатали и не ставили. Первая книга Музы  «Балаган на площади и другие сатирические произведения» увидела свет в России только в 1990 году. А на Западе уже с начала 60-х пьесы эти с большим успехом шли на сценах театров стран восточной Европы и в Париже и Стокгольме. Там высоко оценили нового русского драматурга, поставив ее имя в один ряд с именами Платонова, Зощенко, Хармса, Мрожека, Ионеско.
      Музины пьесы - это особая «песня» и в нашей жизни. Мы просто жили по ним, часто цитируя, как пословицы, любимые строки текста. Преданным друзьям читали вслух, а уезжая из дома,  прятали сброшюрованные нитками вручную листки в нишу пола под тахтой, маскируя отверстие выпадающими паркетинами. Боялись. Было и такое…
      А смеялась Муза, вернее сказать, хохотала так заразительно и громко, что буквально штукатурка сыпалась с потолка! Высокий, чистый, нежный голос сохранился до конца дней. Контрастируя с мощью натуры, он вводил в заблуждение и часто обезоруживал, создавая облик слабой, беззащитной женщины. И она пользовалась им виртуозно, как музыкальным инструментом.  Бывало,  сухо и желчно бросит нам с Германом  нечто несправедливое, докажем ей обратное, как говорится, «прижмем к стенке»,  она вдруг произнесет тихим, нежным голоском: «Вы … правы: я, наверное, ошибаюсь...».  И сразу хочется  попросить прощение … у нее! Ну, просто - «Дюймовочка», а на самом деле – «танк в вате»!
      О Музе ходили легенды и слухи. Как-то приезжаю к ней (ей уже за 80!) и в разговоре о слухах бросаю: «Музочка, говорят, у вас молодой любовник…» Тут же ответ: «Не переубеждай!». Вот так! Смеялась и удивлялась.               
      А за глаза Музу называли «атомный котел». Уверена: на такую характеристику повлияли не столько количество мужей и романов, сколько невероятная энергетика натуры и завидные  работоспособность и целеустремленность. «Ничего не откладывать!» - с этим правилом она жила постоянно. Если бы не Муза, никогда бы Володя не увидел напечатанными свои белые стихи ни в первом сборнике четырех авторов верлибра «Белый квадрат» (1988) , ни единственную свою авторскую книгу «Тексты»! (1989). А после ухода Володи, за полтора года до своей тяжелой болезни, Муза переделала свою  пьесу «Проделки Дон Жуана», которая с успехом шла в театре Маяковского, и выпустила в свет книгу: Владимир Бурич «Тексты» книга вторая (стихи, парафразы, из записных книжек) (1995). Как много сделано!
      К нам, в деревню, переехать не захотела.
      Когда уже ушли из жизни и Володя, и Норочка (Адамян), и Кадя (Мигдал), и Артюша (Алиханьян), вечерами в одиночестве раскладывала пасьянсы. О чем она думала? Что вспоминала? Тоску и одиночество подавляла напряженная работа и новые стихи. Среди них:
               
                В.Б.               
                Ты, дерево, найди его в земле
                Обвей своими сильными корнями,
                Согрей его в своем живом тепле
                И будь последней связью между нами.
                22 ноября 1995 г.
               
                и Эпитафия Владимиру Буричу -               
                Спи, ты нашел покой в могиле.
                Господь простил твои грехи.
                А что ты не доделал в мире,
                доделают твои стихи.

      В кругу общих знакомых слышала мнение, что у Музы трудный характер. Но у кого, вообще-то,  он не трудный?  Особенно - у щедро одаренных!
      Самое большое испытание, где  обнажённо проявляется и хорошее, и плохое в характере, Муза прошла с честью – долгая, сложная, интересная и порой непереносимая жизнь в браке. Почти сорок лет бок о бок вместе. Однако в отношениях с друзьями всегда царил редкий, ценный дар - преданность и постоянство в дружбе, щедрость и, можно сказать, самоотверженность. Никогда не жалела  для друзей ни времени, чтобы помочь или встретиться, ни денег, чтобы выручить или сделать прекрасный, дорогой подарок. Ценила, помогала, оберегала и … ревновала.
      Только понимая всю мощь таланта и «атомную» энергетику натуры Музы, можно объяснить, почему она приняла предложение Председателя Союза писателей СССР Николая Тихононова, стать его  секретарем-референтом и фактически переехать из Ленинграда в Москву. Там центр литературной жизни, можно познакомиться с интересными людьми, заявить о себе, что-то напечатать. Думаю, именно творческие мотивы заставили ее принести такую жертву - оставить в Ленинграде подростка-сына и отчима Германа, любимого «дядю Толю», заменившего ему в переходном возрасте отца. Переезд в столицу разрушил брак Музы и  осложнил отношения с быстро взрослевшим сыном. Не помогли и ежемесячные поездки в Ленинград с накопленными подарками и редкими тогда московскими продуктами. Она  переживала это сама и как-то на концерте Германа, сидя рядом с Наташей Ахметгареевой (жена тромбониста из «Каданса» и преданная поклонница), сказала ей: «Я предала Германа, оставив его одного в Ленинграде». Но позже именно Муза настояла на переходе Германа из Ленинградской консерватории в Московскую и переезде в столицу.
      В Москве Муза встретила большую любовь и последнего мужа – 25-летнего красавца, еще не известного тогда поэта Владимира Бурича. А ей 42 и впереди еще полвека жизни! Отношения были неровными, часто бурными, но крепкими. Это о них слова из прекрасной песни Евгения Бачурина «Крупица»: «Вместе маются друг с другом, а в разлуке – плачут».
      Нельзя не вспомнить и замечательных мужей Музы (она всегда продолжала общаться со своими «бывшими», дружила и с ними, и с их новыми женами и детьми).            
      Об отце Германа (на него он очень похож!) узнала по рассказам Музы.  Лукьянов Константин Семенович, белорус, моряк-подводник, погиб в начале войны под Таллином.  Сохранились фотографии, документ о рождении Германа и отрезанные пуговицы от морской формы…
      Алиханьян Артём Исаакович (близкие звали его Артюшей), выдающийся физик, Член-корреспондент Академии наук СССР, Лауреат Ленинской премии, сделавший важнейшие открытия в области ядерной физики. Муза дружила с ним долгие годы. Виделись на днях рождения Музы, приезжал к ней в гости и с молодой женой, а  иногда и с детьми. В компании у Норочки Адамян играл в маджонг (страстный любитель!). Много позже, когда он тяжело заболел, каждый день до его ухода Володя или Муза ездили к нему в больницу. К этому времени они с молодой женой уже расстались, и  умирал он, в сущности, в одиночестве.
      Воронин Анатолий Николаевич (тоже знаменитый!), инженер-конструктор. За свои изобретения получил степень доктора наук без защиты диссертации и возглавил «секретное» КБ. Для Германа – «любимый дядя Толя».  С ним я встретилась в Ленинграде, когда однажды ездила с Германом на джазовый фестиваль.  Зашла передать посылку от Музы, познакомилась с новой женой, довольно молодой и красивой женщиной, и падчерицей, девочкой лет двенадцати. Посидели, поговорили, расспрашивал о Германе. Он мне очень понравился, а полюбила его еще раньше, по рассказам Германа. Увидела: на рояле  квадрат толстой фанеры, на которой среди обрезков дерева и металла несколько мелких рабочих инструментов. Рояль, видимо, не использовался по своему прямому назначению. Разговорились, и хозяева спросили, не хотим ли мы с Германом забрать рояль к себе. Я, чуть подумав, согласилась и сказала, что сразу же займусь этим делом, на что Анатолий Николаевич заметил: «Ну и Муза! Нашла невестку под стать себе!». И через месяц рояль занял свое достойное место в кабинете Германа на улице Казакова.  А ведь, на нем играли и Муза, и Герман!
      Конечно, мама Германа - женщина необыкновенная, и стихи и пьесы ее  тоже необыкновенные. А люди ее ближнего круга! Достаточно только назвать имена ее друзей и хороших знакомых, чтобы представить, с какими замечательными людьми она общалась. Это Шостакович, Ахматова, Зощенко, Л.  Брик, Арцимович, Мигдал, Горяев, Краснопевцев, Манухин, Вейсберг, Костаки, Свиридов (всех не перечислить!).  Каким же интересным и притягательным человеком надо быть, чтобы привлечь к себе и долгие годы поддерживать отношения с такими выдающимися людьми, которые представляли цвет и гордость творческой и культурной интеллигенции России!